История любви одного парня

Лорен Кристина

что нам ни одного не достанется. В библиотеке больше никого нет в девять утра субботним утром.

Его стул скрипит по деревянному полу диссонансно, и он смеется, бормоча извинения под

нос. Я втягиваю дозу его запаха, находящегося так близко, и появляется ощущение, что я ловлю

кайф.

– У тебя есть еще сестры и братья, да?

Он искоса смотрит на меня, и мне хочется объяснить свой вопрос – я не собирался делать

едкое предположение о размере семьи мормонов. Хейли

и Лиззи учатся в одном классе.

– Моей второй сестре пятнадцать. Лиззи, – говорит он. – А еще у меня есть брать, Аарон,

которому тринадцать, но такое ощущение, что двадцать три.

Я слишком вежливо смеюсь над этим. Внутри же я, как спутанный комок нервов, и даже

не знаю почему.

– Лиззи же ходит в школу Прово, да?

Он кивает.

– В десятый класс.

Я видел ее в школе, и Хейли была права: Лизи – ходячая вечная улыбка, и очень часто

помогает уборщику во время обеденного перерыва. Она кажется настолько переполненной

радостью, что чуть ли не вибрирует от нее.

– Она вроде милая.

– Так и есть. Фейт тоже милая. А Аарон – он…ну, ему нравится расширять границы. Он –

хороший ребенок.

Киваю, Таннер Скот – неловкий остолоп до скончания времен. Себастиан поворачивается

ко мне, а я практически ощущаю его улыбку.

– А у тебя есть братья или сестры? – спрашивает он.

Видел? Вот как это делается, Таннер. Поддерживай разговор.

– Только сестра, – отвечаю. – Хейли. Она, вообще– то, учится в одном классе с Лиззи,

кажется. Хейли – шестнадцать, и она дьявольское отродье, – осознаю, что сказал, и с ужасом

поворачиваюсь к нему. – Боже. Поверить не могу, что так сказал. Точнее что.

Себастиан стонет.

– Классно. После сегодняшнего дня я не смогу с тобой общаться.

Чувствую, как лицо кривится от презрения, и слишком поздно осознаю, что он просто

шутит. Его улыбка теперь тоже сходит с лица. Она испаряется, как только он осознает, насколько

сильно я растерялся и насколько легко поверил в самое худшее о его вере.

– Прости, – произносит он, его губы с одной стороны изгибаются. Он вовсе не выглядит

так, будто испытывает неловкость. Наоборот, ему похоже, немного весело из– за этого. – Я

пошутил.

Смущение закипает в моей крови, и я усиленно стараюсь вернуть обратно свою уверенную

улыбку, ту, с которой всегда получаю то, чего хочу.

– Пожалей меня. Я все еще учусь общаться с мормонами.

К моему глубочайшему облегчению Себастиан по– настоящему смеется.

– Я здесь, чтобы переводить.

И после этого мы оба склоняемся над моим ноутбуком, читая жалкую горстку

строчек:

Полуеврей, полуникто подросток– гей переезжает в кишащий мормонами город. Он

дождаться не может, когда снова уедет.

Я чувствую, как Себастиан замирает рядом со мной, и моментально понимаю свою

ошибку: я так и не изменил свой аутлайн. Сердце резко ухает.

Я не против рассказать ему, что не могу дождаться, когда снова уеду. Я даже не чувствую

вину за фразу «кишащий мормонами», даже если и должен. Кое– что затмевает все.

Я забыл удалить слово «гей».

Никто здесь – по крайней мере, никто кроме моей семьи – не знает обо мне.

Стараюсь незаметно оценить его реакцию. Его щеки порозовели, а глаза перепрыгивают в

начало, перечитывая заново.

Я открываю рот, чтобы заговорить – объясниться – в тот же момент, как он говорит:

– Это твоя общая тема, так? Ты собираешься писать о ком– то с нетрадиционной

ориентацией, живущем в Прово?

Холодную дрожь облегчения выбрасывает в мой кровоток. Конечно же, он не

предполагает, что я пишу что– то автобиографичное.

Энергично киваю.

– Я решил, что он будет бисексуалом. Да.

– И он только что переехал сюда…

Я снова киваю, а затем понимаю, что в его голосе есть что– то нерешительное, нечто

понимающее. Если Себастиан вообще разведывал про Таннера Скота, то должен был знать, что я

переехал сюда перед десятым классом, и что мой отец – еврей, врач в Долине Юта.

Он может даже знать, что моя мама отлучена.

Когда он встречается со мной взглядом, он улыбается. Такое ощущение, что он очень

осторожно сдерживает свою реакцию на это. И теперь все мои страхи о Футболисте– Дейве,

который рассказывает епископу, а епископ – Себастиану, кажутся слишком запутанными.

Естественно, это с легкостью просочилось из меня.

– Никто не знает, – выпаливаю я.

Он качает головой.

– Все нормально, Таннер.

– Я серьезно, никто, – провожу ладонью по своему лицу. – Я хотел удалить это слово.

Это одна из причин, почему я застрял. Я продолжаю делать главного героя би, и не знаю, как буду

писать эту книгу на занятиях. Я не знаю, чего захочет от меня Фуджита, или родители.

Себастиан наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.

– Таннер, ты можешь написать любую книгу, какую захочешь.

– Моя семья очень непреклонна в том, чтобы я открылся кому– то здесь про себя, только