История моей жизни
Шрифт:
16 марта я заявил Цингеру о своем намерении оставить Пулково; он просил меня передумать, говоря, что в Пулково и потом, на Геодезической службе, можно будет устроить так, чтобы мои глаза не очень напрягались, и обещал переговорить со Струве (директором обсерватории) и Форшем (начальником Корпуса топографов). Через день меня позвали к Струве; он меня убеждал продолжать занятия, так как мои опасения за глаза могут быть напрасны, и освободил меня от предстоящих весной наблюдений солнца Писторовым кругом. Я согласился остаться и решил про себя пробыть в Пулково до осени; это было гораздо приятнее, чем быть в лагере. Я также доказывал этим Эттеру, что меня из Академии не гонят и, если он не торопится с моим возвращением, то я спешу еще того менее; для годичного срока строевой службы перед новым поступлением в Академию
Глава вторая
Русско-турецкая война 1877-1878 гг.
– Мобилизация Гвардии.
– Возвращение в полк.
– Петербург.
– Продолжение учебы.
– Служба при штабе Гвардейского корпуса.
– Женитьба на кузине О. П. Безак.
– Научные занятия
В апреле 1877 года последовало объявление войны Турции{29}. Гвардия не мобилизовывалась и от нее были взяты только отдельные чины в конвойную роту государя, которую повел мой бывший ротный командир Чекмарев. Все пришли в волнение, газеты читались нарасхват, вся молодежь мечтала о том, чтобы попасть на войну. Мечтал об этом и я, но до мобилизации Гвардии у меня не было возможности попасть туда, так как ни связей, ни знакомств не было. Чтобы все же делать что-либо по подготовке к войне, я стал стрелять в цель из револьвера.
В конце мая Эттер негласно дал мне поручение: просмотреть все тактические задачи, решенные офицерами полка с замечаниями на них батальонных командиров. Эти задачи тогда были внове и, вероятно, начавшаяся война заставила обратить на них большее внимание. Задачи были простые и решены были, в общем, недурно. Но хуже всего были замечания батальонных командиров, уже давно забывших все, что они когда-либо знали из тактики. Помню одно такое замечание, задача гласила: оборонять переправу через реку - значит, имевшийся взвод артиллерии должен быть поставлен на самом мосту! Через неделю я представил Эттеру свои замечания, изложенные возможно мягко, и он их объявил от своего имени.
Затем, 11 июля, я по просьбе Эттера был при нем в роли негласного начальника штаба на отрядном маневре, которым он командовал; сошло все удачно.
В Пулково занятия шли своим чередом: наблюдения звезд сменялись геодезическими работам: измерением базиса, триангуляцией и т. п. Я, сверх того, собирал гербарий и жуков. Совершенно неожиданно в конце июля была объявлена мобилизация Гвардии. Я немедленно подал рапорт об отчислении меня обратно в полк для участия в походе и 30 июля покинул Пулково.
В городе я заказал себе нужные вещи. В полку меня назначили в роту брата (16-ю), и Эттер мне сказал, что я буду при нем начальником штаба; поэтому я должен добыть себе лошадь, а фураж он мне прикажет отпускать. С трудом я добыл себе бракованную серую клячу, так как лошадей в продаже совсем не было.
Мобилизация шла в то время медленно, и мы двинулись в путь лишь 27 августа. До того времени я был свободен и занят лишь личной своей мобилизацией, поэтому несколько раз ездил в Юстилу.
Ольга получила от моей матушки приглашение погостить у нее и в конце мая поехала в Выборг, где оставалась до нашей свадьбы (ноябрь 1879); Маша же уехала в Оренбург к своей сестре, Ивановой.
Поездка с полком на театр войны была длинная и томительная. Воинские поезда шли медленно и подолгу стояли на станциях. Довезли нас по железной дороге до Дуная. Осталась у меня в памяти остановка 8 сентября у Унгени, где мы пересаживались на румынскую железную дорогу. Во всех ресторанах была такая масса наших офицеров, что трудно было найти стул, а еще труднее - добиться какой-либо еды; прибывшие раньше нас, уже наученные опытом, научили нас кричать "Zahlen!"*, чтобы дозваться кельнера и дать ему заказ. По плавучему мосту мы 17 сентября перешли через Дунай, и с этого времени началась моя злополучная деятельность в качестве "начальника штаба". Конечно, никакого штаба у меня не было, я был субалтерном для всяких поручений, а чины полкового Штаба катались без дела с командиром полка и только критиковали и науськивали его на меня. На первых порах я должен был отводить бивак для полка, который шел один к Плевне. На одном из первых ночлегов я получил замечание, что поставил полк на старом кладбище, а между тем это было единственное удобное место, на котором стояли и другие полки, и кладбище было не только старое, но древнее; в другой раз - жалонеры не были вовремя расставлены, но потому что их мне не выслали вперед. Наконец нам попался идеальный бивак: к речке, протекавшей в тылу бивака, подходили небольшие холмы, на которых можно было поставить по батальону. Только мы успели расположиться, как получили приказание нашему 4-му батальону: сняться и перейти на правый фланг полка, правее 1-го батальона. Все были, конечно, недовольны этим беспокойством, и офицерство стало трунить надо мною, что я и бивак отвести не умею. Взбешенный я пошел к Эттеру спросить о причине такой перемены. Он тоном строгого выговора указал на мое недомыслие о том, что в тылу бивака есть только одно хорошее место, где он, под деревом, может поставить свою палатку, а это место находится за правым флангом полка! Я не пытался объяснить глупость его претензий, а только сказал, что раз я ему угодить не могу, то прошу оставить меня при моих обязанностях в роте. Эттер немедленно переменил тон и стал говорить, что он старый практик, а я молодой теоретик, он мне в отцы годится и мне не подобает обижаться на него и т. д. В результате я остался "начальником штаба", а замечания прекратились.
Положение мое затруднялось тем, что я был одним из младших офицеров полка, не имел даже академического значка*. а поддержки со стороны командира полка у меня не было. Обращение старших к младшим в строю и по службе было грубое, а такое обращение со мною я всегда плохо переносил. Однажды, при приводе батальона на бивак, командир его строго крикнул мне: "Поручик Редигер, куда фронт?" Резкость и глупость вопроса меня взорвали и я ответили "Отгадайте! Вот правый и вот левый фланг". Ответ был сугубо антидисциплинарен, тем более, что я состоял в этом же батальоне, но я был молод и горяч, и думаю, что без такого отпора меня бы совсем стали третировать как мальчика на побегушках.
На один из ночлегов мы пришли без обоза, который до того застрял, что на следующий день мы остались на дневку, и один батальон был послан назад вытаскивать обоз. Положение офицеров было совсем плачевное: все их вещи, даже палатки, были в обозе*.
Утром мы вдвоем с братом пошли в соседнюю большую деревню поискать какой-либо еды. Деревня была пустая. Из какой-то избы шел, однако, дым. Мы подошли и спросили что-либо поесть, но нам сказали, что ничего нет, так как турки все забрали. Делать было нечего и мы, огорченные, сели у соседней избы. Вдруг из первой избы выходит старуха и несет нам кринку молока и хлеб; серебряный рубль побудил ее принести нам еще порцию, и мы были сыты и довольны.
Перед наступлением к Горному Дубняку последовало курьезное распоряжение: выслать от полка с бивака команду (взвод?), который должен пройти до деревни Чириково и определить время потребное для прохождения этого расстояния**. Поручили мне идти с командой, причем в проводники я получил двух казаков. Они повели нас без дороги, по высоким кустам и я, заметив продолжительность марша, вернулся с командой домой. На следующий день я должен был явиться к командиру л.-гв. Саперного батальона, генерал-майору Скалону, и доложить ему добытые данные. Но мне пришло в голову, что мне могут поручить провести полк в Чириково, и я захотел посмотреть, найду ли я дорогу? Я поехал по направлению к Чириково, но скоро увидел, что заблудился в кустах. Скоро уже надо было ехать к Скалону, а между тем я уже не знал, как вернуться на бивак? Я представил лошади волю; она постояла, потом осторожно стала поворачивать в сторону; я ей не мешал и она повернула, куда нужно, и я попал на бивак в отряд и оттуда к Скалону. Оказалось, что задача была мне передана неверно: были расчищены в кустах пути, по которым и надо было пройти, что уже было исполнено другими командами.
Наступило 12 октября, день боевого крещения Гвардии. Главная масса ее атаковала позицию у Горного Дубняка, а Преображенский, Семеновский и Измайловский полки стали между Горным и Дольным Дубняками, заслоном против возможной вылазки из Плевны. Впервые мы здесь услышали шум боя, впервые увидели убитых и раненых. Из Плевны вылазки не было, и мы пред собою не видели противника. Бой кипел в тылу у нас и оттуда стали приходить тревожные вести: такие-то убиты, такой-то полк понес громадные потери. Наконец, прискакал ординарец и потребовал от нас на подмогу Измайловский полк.