История одного десанта
Шрифт:
Десяток раз свалился, а потом попер по лунной дорожке. Теперь я был свой в воздушной стихии, ровня птицам и пчелам. Черновая работа уже вытекала из заднего подсознания, а передним сознанием можно было класть лишь крупные мазки.
Мысли образовали что-то похожее на сельскохозяйственные угодья. (Не наши космические-гидропонические, а земные.) В прозрачную почву просыпались невидимые семена. И вот стали подниматься навстречу звездному небу прозрачные растения, на вид почти что живой хрусталь.
Моя флора походит на здоровенные звезды-радиолярии. Они вырабатывают из ветра, дождя и лучей светлый питательный сок. Несколько фотонов, атомов кислорода, молекул воды, и организм живет не тужит, потому что легким его телесам много не надо. Слабенький электролиз водяного пара наполняет полости звезд водородом, что утягивает их на самые верхние небесные полянки, которые выглядят снизу просто облачками.
Дальше уже пошли тезисы. Моих радиолярий будет столько видов и пород, что заселят они весь воздух, сделаются пригодны для супа и компота, мы станем летать на них, доить и даже жить в их экзоскелетах — как бы жутко это ни звучало.
Вот где — в воздушной стихии — буду обитать я, как эльф, с кружечкой эля из перебродившего радиолярного сока в руке. Да что там эля — отличного самогона (дрожжи как-нибудь достанем). Заживу здесь, при звездах, а не в заколдованной деревеньке, не на говнистых островах — если, конечно, меня забудет родное правительство или назначит сюда резидентом. Наберу население из эльфов вроде меня, организую выборы себя в цари. Из экзоскелетов понастроим замков воздушных. Где-то наверху станет радоваться жизни феодал, а чуть пониже бабы с мужиками будут возделывать звездно-радиолярные поля. Крестьяне, конечно, крепостные — никуда они от нас дернуть не захотят. И никакой несправедливости — совьешь себе тропку наверх и выбьешься в начальники. Кому жратва из радиолярий надоест, станет по-паучьи ловить в свои тенета следующие мимо стаи птиц, косяки рыб, стада скотов, самолеты. Я же, чиркая ногтями по щипковому инструменту, пропою о воздушной жизни, с пуантами на носках протанцую ее. “Хорошо пишется в деревне,— говаривал писатель Тургенев, но добавлял,— в моей личной”.
Стоп. В какой-то дали дрогнули очень мощные струны, а внутри меня откликнулись потайные пружинки; руки-ноги так затряслись, что я их еле унял.
Сразу прекратилось порхание. Жить в воздушной стихии видишь ли захотелось. Да там все прозрачное! Даже в уборную нормально не сходить. А рев моторов, а лязг гусениц и запах перегретого двигателя, а пробиваемый космическими раздолбаями вакуум? Как без этого всего вписаться в божественный ветер и выполнить сверхценную миссию пилота? Да и вообще, долго ли я протяну, будучи такой отличной мишенью. Чтоб ухлопать меня, не надо даже ракеты расходовать, достаточно дробовика.
И кроме того, как появились нечаянно воздушные нити, так и истают. Поведешь себя не по правилам, и даже взмахнуть крылами не успеешь — сразу башкой в пол. Вот человечество в лице своих лучших представителей сколько пудов говна съело, чтобы добраться до электрической силы. Зато уж как добралось, как схватило — не отнимешь. Абсолютная надежность.
Я ощутил присутствие империи, почувствовал ее глубокие пульсы. Мысли втянулись обратно в голову, Космика руками-протуберанцами коснулась моей защитной оболочки — и завертелся мой индивидуальный смерч. Он кинулся на воздушную полянку и моментально разнес в клочья: крушить — не строить. Я, как замечтавшийся циркач, кувыркнулся вниз, положив конец номеру. Хорошо хоть на мелководье оказался, раз-два саженками, и я уже на бережке. Все, на сегодня решил больше не играть: карты крапленые, партнер — шулер. Прощай, озеро. Надеюсь, свидимся при более благоприятных для меня обстоятельствах.
Не было тех проклятий врагам, которых я случайно не вспомнил, когда, преодолев забор, тащился по колющемуся беспорядочному лесу. Особенно запомнилось такое: “Чтоб вас больше никогда не пустили в сортир и кормили только старым горохом”. Тряпка на ноге набухла от крови, голова опухла от боли. Тяжелый ветер гулял во мне, как в стакане. Добраться до какой-нибудь дороги или сгинуть в лесу — не было других граней на костяшках, бросаемых судьбой. Причем “сгинуть” казалось более подходящим для меня вариантом, потому что немного погодя совсем перестал соображать, где я уже шлялся и где нет. Анима, правда, сообщала безучастно мой курс и исчисляла пройденный путь, но от этого легче не становилось — я ее тоже возненавидел. Приходилось биться только за то, чтоб не вернуться обратно к озеру. Но все равно заворачивал назад. Может, был в этом элемент наваждения — ведь столько раз брал я ориентир на какого-нибудь лесного великана, а потом испарялся он куда-то. Болото оказалось у меня вначале слева, спустя какое-то время справа и, наконец, спереди! Я так для себя решил: лучше стать симпатичным лесным скелетом, у которого из глаз тянется брусника, а изо рта приветствует земляника, чем в очередной раз бороться с невыносимыми искушениями.
И вот почва, захлюпав, принялась тормозить до полной остановки мои еле движущиеся колени, запас грозных выражений начал истощаться, умные мысли навсегда распрощались с неуютной для них головой, АТФка уже не вылезала из митохондрий, гормоны затаились в эндокринной системе. В соответствии с потоком несчастий я стал загибаться и пропадать. И когда уже редкий березняк зашумел надо мной отходной молитвой, к этому бормотанию вдруг присоединился знакомый мне звук — один к одному журчание воды, текущей в унитазе. Так поет только двигатель спускаемого модуля. Тут у меня для начала умеренное горе — никак четверка злыдней рыщет по следу, чтоб не перепоручать природе уничтожение моих потрохов, а развлечься самой. Потом слабенько замерцало во тьме — вдруг К250, Бурелом, не скурвился, как остальные, и пытается меня выковырять из этой параши?
И вот надо мной задрожал воздух, потом появилось расплывчатое пятно. Вскоре маскировка была снята и я увидел модуль, похожий на палку колбасы. Наконец люк типа “глаз” раскрылся и… показалась проклятая физиономия Крюка. Нашли-таки. А как сопротивляться? Испортить воздух в упор? Несолидно для кшатрия.
— Что-то не слышу приветственных речений,— сказал он и получил в предательскую харю порцию грязи.
Харя сразу же скрылась, я только успел услышать: “Разве так шутят? Нет, он теперь псих… разложение мозга…” Тут же модуль протянул свою знаменитую руку с тридцатью пальцами и, как я ни закапывался в грязь и ни прятался под корни, выудил меня за ногу. Достал, будто марсианского жука. Через полминуты я уже валялся в кабине, закованный в кандалы, принайтованный к переборке, прикрытый прозрачным футляром. Клетка из неявной стала явной, роль диковинного гада за мной сохранилась. Ну, сейчас мучить будут — ведь и сам я жукам из чистого баловства крылышки отрывал, не задумываясь об их личностях. Представься возможность — обязательно бы извинился перед ними.
Крюк и Кнопка были тут рядышком и о чем-то шептались, поглядывая на меня. Кресло пилота повернулось, и я увидел К250. Кто он сейчас, уже кукла или еще свой парень Бурелом?
— Ну что, допутешествовался, Штеккер? Зверствовать будешь или поговорим нормально?
— Чувствую, захомутали и тебя. Век свободы не видать, если вру,— всплыли откуда-то слова раннего Финогенова.
— Может психоадаптационных таблеток пережрал, вот и принимает нас за каких-нибудь инопланетных монстров? — посоветовался Бурелом с Крюком.
— Не знаю, пережрал он или перепил, но кажется мы его надолго потеряли,— отозвался негодяй-перевертыш.
— А может и навсегда,— как бы в шутку добавила Кнопка.
— Терять решили… да грохните вы меня по-человечески. Не по ботинкам влупите, зануды, а в башку.
Тут Бурелом сделал вид, что заметил мою искалеченную ногу, скомандовал кибердоктору, который сунул ее в заживитель и стал пускать в меня всякие инъекции. Так у злодеев тоже принято: залечить, а потом изничтожить по всем правилам. Ну, а вдруг Бурелом не совсем плохой? Аура у него вполне наша. Впрочем у остальных тоже, но это дело оборотни умеют выправлять.