История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Шрифт:
Петер взглянул на меня так, будто и впрямь поверил, что он красавец.
«Так слушайте, почему я только что оттолкнула вас, когда вы хотели меня обнять. Вы порядочный человек. Специальности, правда, у вас никакой особой нет. Вы возчик. Ну и не беда. Ездите себе по городу туда и сюда, похлопывая кнутом. И, однако, я довольна, что вы разговариваете со мной. Не принимайте слишком всерьез того, что я вам скажу. И снисходить до меня не надо. Не так уж низко я пала. Только выслушайте, что я вам расскажу. А потом, если пожелаете, можете и обнять меня».
Я не могла, конечно, знать, что он думает. Помолчав немного, я продолжала свой рассказ:
«Мой отец был хозяином. Старик уже, но не из последних людей. Одна слабость у него была — землю любил до потери сознания. Но разве же можно его за это осуждать? У каждого свое…
Было у нас двенадцать хольдов земли, да уплыли: конфисковали за долги. А отец-то мечтал еще приобрести земли. Ну сейчас, слава богу, выкарабкались мы из долгов. Долгов нет, но и ничего другого нет. А сколько вздохов и жалоб обратишь к небу, чтобы как-то облегчить душу…»
На лице у Петера залегла глубокая складка. Может, из-за того, что я ему говорю? Я не стала спрашивать об этом, а снова заговорила:
«Мне еще незнакомо чувство, когда девушка влюблена. Помню, правда, когда мне было четырнадцать лет, я осталась на второй год и мы посещали занятия для второгодников вместе: мальчики и девочки. О, я никогда не забуду эти занятия!..
Меня и двух моих сестер, младшую и старшую, воспитывали сначала как барышень. Знаете, как заведено. Но мы не были белоручками. И не с каждым вступали в разговор. Держались с достоинством. И вот на наших глазах стали распродавать за долги наше имущество — скот, землю, дом. Нам ничего другого не оставалось делать, как идти в поденщину. Работали так, что все руки были в мозолях. Там некому жалеть. И нанимались не на день или два — так-то мы изредка и раньше нанимались, — а на полную неделю. Копать, окучивать, убирать урожай — кого куда пошлют.
Закончили уборку кукурузы, и я задумала пойти в услужение. Нет, меня не неволили, но я понимала, что в зимние месяцы дома будет сущий ад. Поэтому я отправилась на поиски места. Мне сказали, что летом или весной легче было бы устроиться, потому что большинство девушек ищут места осенью. И все же мне удалось неплохо устроиться, правда, не с первого раза и не со второго — на первом и втором месте я пробыла всего по два дня, — а с третьего. Имеете вы о том представление или нет, почему молодая девушка не может долго удержаться на одном месте? Так я вам скажу. Из-за женщины. Сразу же видно, с первых же дней, что за место и что за женщина хозяйка. Если она сидит у себя в комнате и занимается разговорами, а то и вовсе дома не бывает — это хорошо. Но есть и такие, что следят за каждым твоим шагом, куда ты — туда и она. Это уж у них в крови. У кого что в крови — вот это главное. Сейчас у меня хорошая хозяйка. Болезненная, тихая. Вам, наверное, совсем неинтересно слушать, что я рассказываю?.. Интересно? Даже не кивнете в знак согласия. Ну, кивните, прошу вас! И хоть бы улыбнулись чуточку! Какой вы симпатичный и как вас украшают эти большие глаза! А что вы не очень-то улыбаетесь, так и правильно — чему тут улыбаться? Поверите вы или нет, что я тоже вначале дала себе зарок: „Даже если у меня будет свободное время, все равно никуда не пойду. Ни на бульвар, ни в кино, и в воскресные вечера буду сидеть дома“. И я держалась. Никуда не ходила. Хотела скопить денег. Так всю зиму и продержалась. А когда по весне вернулась домой, то меня даже удивило немного, что и девушки и парни пренебрегают мною, смотрят на меня с презрением. Мне было больно, что свои же односельчане так ко мне относятся. Что мне оставалось делать? Только еще больше блюсти себя. Многие говорили обо мне, что я гордая, надменная. Но что бы ни говорили, к осени я снова обрела всеобщее уважение. Во всяком случае, я под покровом темноты ни с кем не уединялась.
Потом я снова завербовалась в город. И так ли уж удивительно, что меня сильнее стало тянуть к воскресным вечерним развлечениям? Я проводила время с подружками. Некоторые из них приводили с собой молодых людей. Вскоре и меня познакомили с одним парнем.
Странно, зачем я все вам рассказываю? Но я вам верю. Чтобы вы ничего лишнего не подумали. Боже, как глупо мы себя ведем, когда наш ухажер (а вернее — тот, кто провожает домой) с наступлением темноты доводит до дома, а потом мы стоим с ним в дверях кухни! Хозяев еще нет дома, все окна темны. В темноте только чувствуешь, что кто-то стоит рядом с тобой — слышишь его тихие речи, его дыхание. Когда меня впервые поцеловал тот парень, — он был военный, пехотный ефрейтор, — я сначала страшно испугалась, слова застряли у меня в горле, потом я хотела отвесить ему пощечину, как это полагается, но вместо этого я подошла к кухонной двери, чтобы открыть ее… И меня так сильно в жар бросило, что и сегодня не могу этого забыть. А знаете почему? Потому что на подбородке у него была ямочка и из-под фуражки выглядывали белокурые волосы.
Такие уж мы глупые! Моя госпожа, у которой я тогда служила, пичкала меня советами по утрам, во время готовки на кухне. Порой я слушала ее открыв рот — особенно когда она говорила о том, как нужно обращаться с мужчинами. Однако со своим мужем она совсем не умела обращаться — это уж точно. Только на словах все знала. Супруг ее каждый вечер улепетывал из дома играть в карты… Но чего ради я это вам все рассказываю? Сама не знаю».
Помолчав немного, я продолжила рассказ Петеру:
«До сего времени я стыдилась даже подумать о парнях, а тут, бог знает почему, мысли о них лезли и лезли в голову, хотя в мыслях этих ни срама никакого, ни греха не было. Я стала по вечерам гулять с тем парнем, с ефрейтором, а иногда мы стояли с ним у дверей кухни и болтали. Какие морозы тогда были! Теперь и в помине нет таких холодов. Ведь подумать только: о чем можно болтать каждый вечер с одним человеком? Одному богу известно. Если даже слов и не находили, все равно мне скучно с ним не было. Потирать друг дружке озябшие от мороза руки, согревать их дыханием, обмолвиться парой слов — все нам казалось интересным.
Как быстро стареют люди! Особенно девицы на выданье… Следующим летом я снова воротилась домой. Готова была работать на жнивье и где угодно. Мне было очень приятно, что парни из нашего села стали уважительно относиться ко мне в то лето. И потому как ни один из них не решался начать за мной ухаживать, ни один не осмеливался подойти и заговорить, они целой гурьбой ходили следом. Тогда кто-нибудь и заговаривал. Особенно приударял за мной один из них, Гажи Шатори, сын богатого крестьянина. Тут уж мне явно завидовали наши девушки… А Гажи был со мной однолетка, вместе мы ходили на занятия для второгодников… На подбородке у него ямочка, такая глубокая — целый палец войдет. А волосы тоже белокурые, вьющиеся. Когда он начал за мной ухаживать (а я тогда уже была бедной девушкой из неимущей семьи), я поняла, с каких пор и отчего влекло меня в город к светловолосому ефрейтору и к его то смеющейся, то печальной складке на подбородке. Со времени занятий для второгодников!
Осенью я все же вернулась в город — к хорошей, свободной жизни. В декабре и Гажи приехал вслед за мной. Он нанялся на работу к мукомолу, в фирму Штейнера, лишь бы иметь возможность встречаться со мной. А я уже так дошла в своих чувствах к Гажи, что, стоило ему шепнуть: „Сердце мое!“ — и я сразу теряла голову, краснела, боялась глаза поднять — словом, сама не знала, что делаю. Сейчас фирмы Штейнера уже нет. Ушла в прошлое вместе со всеми остальными. У этого Гажи в жилах текла цыганская кровь. Сейчас я уже и не помню и сказать не берусь, любил ли он меня? Тогда мне казалось, что да. Потому я и стала гулять с ним… И случилась беда. А с того дня как я подтвердила Гажи, что я в положении, он стал все реже и реже приходить ко мне. Несколько недель спустя и совсем пропал, будто его и не было. Я была тогда уже на третьем месяце. И не знала, что делать. Когда минула половина срока, я пошла к хозяину мукомольной — может, он уговорит Гажи пожалеть меня. Но Гажи уже не работал у него. Возвращаться же мне домой в таком положении и подавно нельзя было. А тут на мое несчастье приехал отец проведать. Возможно, кто-то донес слух до дома… Отец застал меня в кухне. Посмотрел, а я — как припала к столу. Думала, может, не заметит. Но он заметил и такую мне закатил оплеуху, что я чуть сознания не потеряла».
До сих пор я рассказывала Петеру о своей жизни, так, словно говорила сапожнику о туфлях, которые принесла починить. Когда же дошла до этого места, то разрыдалась. Но нужно продолжать.
«Позже, дома, я узнала, что отец потребовал от Шатори, чтобы Гажи женился на мне, но отца только высмеяли; неужели Гажи женится на какой-то служанке?! Это сказала его мать. А Шатори еще добавил: „Подавайте, если хотите, в суд на алименты“. Дело дошло до рукоприкладства. Отца моего избили.
На алименты мы, разумеется, в суд не подали. А Гажи — подлец. Я иначе о нем и не думаю. Как-то я повстречала его на улице, он шел на рынок. Хотел поздороваться со мной, но я отвернулась. Всем нутром своим я чувствовала, что в его подбородке с ямочкой заключено зло… Вот сейчас вы смотрите на меня удивленно: как, мол, с ней могло случиться такое? И с вами такое случилось бы, если бы вы родились девушкой и жили одна-одинешенька в городе, как я. Я бы и не стала вам этого рассказывать, если бы вы не сказали, что я „гожусь в жены“… Э-эх! А я ведь и сейчас одна как перст. Крошка моя, дочурка, померла, когда ей было две недели, упокой, господи, душу ее… Родила я в больнице, а когда выписалась, судьбе было угодно лишить меня ребенка. Потом, слава богу, нашла новое место. Одинокой женщине не всегда легко устроиться».
Я бы могла многое еще рассказать Петеру о себе, но тут вдруг подумала, что свою тайну-то я ему открыла, а он пока ни слова не промолвил, не сказал, что он обо мне думает. Я вздохнула…
«Эх, жаль, у меня нет часов — не знаю, который час. И у вас нет? Темно уже, поздно, наверное. Вы не рассердились, что я прикрикнула на вас, когда вы хотели меня обнять? Я не по злобе вас оттолкнула, а так — бывает, что ничто хорошее тебя уже не радует… Вы так смотрите на меня, будто я убила кого. Нет, я никого не способна обидеть. Я даже не скажу никогда: „Посторонитесь!“… — Может, вам и не надо больше меня провожать?.. Правда, тут уже мне близко. Хотите со мной еще встретиться? А то ведь я наговорила вам всякой чепухи. Надоела, поди… Вы, наверно, даже испугались, если и не осерчали… Но вы еще подумайте. Можно встретиться и на неделе. А если в воскресенье, то приходите в три часа пополудни. Сюда, на первую улицу, к третьему дому…»