История одного филина
Шрифт:
Мацко убедился: жизнь двора идет своим установленным чередом; потом повернул от калитки к дому, но не залез в конуру, а потрусил дальше по садовой дорожке.
«Пойду филина проведаю…» — и пес направился к хижине Ху.
Брел Мацко медленно, выбирая, куда поставить лапу, потому что на садовой дорожке стояли лужи. Перед дверцей хижины пес замер, нерешительно виляя хвостом, потому что не знал, проснулся ли Ху. В хижине было темно, и далеко не сразу псу удалось различить опаловое мерцание глаз филина.
—
— Нет, мне плохо спалось, тревожно, не знаю и сам, отчего…
— Снег сошел, вся природа меняется, и я тоже ощущаю в крови какое-то беспокойство. Не люблю я этой поры: все в мире течет, кругом лужи, капель, шуба моя отяжелела от влаги, и люди проходит мимо, не погладят и даже слова не бросят…
— Вздумай человек меня погладить, не уберечь бы ему своих глаз!
— Тогда человек убил бы тебя!
— Возможно, но гладить меня человек не будет, потому что боится. Я вижу страх в глазах человека…
— Жаль! Ты никогда не узнаешь, как это приятно, когда головы касается чуткая, теплая рука человека, и голос его тоже ласков, точно гладит тебя. И тогда по всему моему телу разливается тепло…
— Возможно, пес, что тебе это и приятно, ведь ты родился здесь, в конуре, а не в далекой пещере, откуда виден весь мир, и нет у тебя крыльев, что захватывают воздух и несут на простор, до конца которого никто еще не долетал. По законам тех мест, где я родился, ночью вся округа принадлежит нашему племени, для нас нет границ, каждый охотится, где хочет, бьет добычу и ест, когда чувствует голод.
— Я редко бываю голоден, еды мне дают достаточно, хотя вкусный кусок я всегда не прочь проглотить. Например, мясо! Правда, человек в юбке иногда приносит совсем непривычную для собаки еду, и тогда я только смотрю, но не ем. А человек принимается кричать: «Чёрт бы побрал твою привередливость, Мацко, тебе бы пойти в епископы!» Но тронуть меня не решается. Один раз, верно, попробовала стукнуть ручной метлы, но тут я показал ей клыки, и с тех пор она только кричит или выносит из дома кошку Мяу, чтобы позлить меня.
— Жаль, что сюда не приносит, — почесался Ху.
— Мяу может быть очень опасной. Я знал одну красивую и сильную суку, но кривую: Мяу выцарапала ей глаз…
— Все оттого, что вы разучились охотиться! Сперва надо запустить когти в загривок, потом сдавить хребет…
— И что потом? — заинтересовался Мацко, виляя хвостом.
— Потом? — удивился Ху. — А потом ничего не бывает. Кусаться она не может, царапаться тоже. Пока долетишь до гнезда, добыча уже чуть жива. А остальное — забота птенцов и их матери. Если достался щенок, то с ним возни немного…
Хвост у собаки замер, Мацко слегка отступил и заворчал.
— Неужели вы охотитесь даже на малых щенят?
— А почему бы нам не ловить их? У щенков очень вкусное мясо…
Мацко отпрыгнул в сторону, чтобы уйти, но на ходу огрызнулся:
— Противно говорить с тобой, Ху!
— Знаю, пес, но ведь я сказал только правду. Если бы ты обнаружил у дома одного из моих птенцов, что бы ты сделал с ним?
Мацко задумался.
— Не знаю…
— В тебе говорит человек, пес. Но сам ты прекрасно знаешь, что бы ты сделал с птенцом: разорвал в клочки.
— Но не съел бы!
В ответ филин Ху громко заухал — отрывисто, резко, — уханье это походило на жуткий смех, от которого шерсть на спине у Мацко встала дыбом.
— Какой ты добрый, пес! Почти как человек. Не съел бы птенца! Ху-ху-хууу! Только убил бы…
Мацко сел, свесив косматую голову, и наступила долгая пауза.
— Должно быть, поднимается ветер, — пес поскреб лапой шкуру.
— От горячей похлебки ты потерял и чутье, и слух, пес. Я, филин, давно чую: к нам идет Большой Ветер. Впереди слышен свист, ближе к середине свист переходит в вой, а конец Ветра так далеко, что даже мне не виден и не слышен. Большой Ветер несет с собой холод, застонут леса и запенятся воды… В такую пору хорошо забиться в пещеру, Большой Ветер очень редко заглядывает к нам, лишь когда дует прямо в устье пещеры с противоположного берега. Но и тогда он почти не тревожит нас, потому что там есть маленькая боковая камера, куда ветру уже не проникнуть.
— Да, теперь и я чую, скоро к нам придет ветер, — тряхнул головой Мацко, приметив, как редкий туман заколыхался возле кустов смородины и задрожали сухие листья хрена.
Еще минута, и всколыхнулись ветки у яблонь, а в вышине зашелестели верхушками тополя.
— Ветер, ве-е-етер, — пели высокие тополя, — надвигается самый холодный, ледяной ветер. Похоже, зима еще вернется в наши края…
— Земля над нами почти просохла, — шептали кусты смородины, — теперь нам не страшен холод.
— Глупые! — ужаснулась яблоня. — А если зима вернет снег? И ударит морозом? Уже набухают мои нежные почки, стоит зиме прихватить их заморозками, и я на все лето останусь бесплодной!
— Подумаешь, велика потеря, — трепетали смородиновые кусты, — десяток червивых яблок…
Здесь разговор прервался, потому что ветер в этот момент подцепил непрочно сидящую черепицу на крыше агрономова дома, черепица с грохотом заскользила по скату и, ударившись о землю, звонко раскололась на мелкие кусочки.
— Взгляну, что там происходит, — Мацко вильнул хвостом на прощание, но филин Ху ничего не ответил, только моргнул несколько раз подряд и стал думать о человеке, который хитро построил эту необычную пещеру — камышовую хижину: в нее совсем не залетали порывы ветра, самые яростные наскоки его отскакивали от плотных камышовых стен.
— Все равно одолею, все равно опрокину хижину!.. — завывал ветер, и никто ему не посмел возражать, только где-то вверху поскрипывало чердачное окошко, да время от времени пушечным выстрелом хлопала ставня. На стук ее Мацко, который вслушивался в нарастающую какофонию природы, уже сидя в теплой конуре, каждый раз тревожно вскидывал голову. Перед тем как забраться в конуру, Мацко обежал вверенную ему территорию и обнюхал все уголки, но ветер оглушил его, и пес верно решил, что ему все будет слышно и из конуры.