История одного филина
Шрифт:
Над деревней сгустились сумерки. Ветер, набирая силу и скорость, носился по раскисшим дорогам.
На рассвете зловещий вой ветра разбудил агронома. Он прислушивался какое-то время, потом встал и направился к телефону.
— Дядя Варга?
— Он самый.
— Что нового?
— Нового? Слышите, какая погодка! Снегу лишь припорошило чуть-чуть, зато все сплошь под ледяной коркой. Совсем все кувырком идет. С вечера мы собирались в лес за дровами, но думаю подождать: ветер крутит, чисто сбесился!
— Совсем отложите поездку! Наведите порядок в конюшне и хлевах, покормите
— Будет сделано! Впрочем, ведь это зима день-другой хорохорится, напоследок. Сейчас и вправду не лишне отдохнуть и человеку, и скотине, а там работы подвалит — невпроворот!
— И я так думаю, дядя Варга.
Положив трубку, агроном накинул на плечи шубу, натянул сапоги и прошел на конюшню к Ферко, который уже по своему обыкновению курил, сидя на ларе с овсом. Лошади жевали овес, раздавалось смачное похрустывание.
— Сегодня никуда не поедем, Ферко! Как рассветет, обложи дверцу у хижины филина камышовыми вязанками.
— Уже сделано. И вязанки я привязал для надежности.
— Молодец! Даже если утихнут ветер и снег, сегодня все равно никуда не поедем. Впрочем, не думаю, что снег залежится надолго.
— День или два продержится.
В этот момент в неплотно прикрытую дверь конюшни сначала просунулась голова Мацко, следом протиснулось юркое туловище, и вот уже Мацко, весело блестя глазами и виляя хвостом, шагнул в помещение.
— Ах ты, умный пес, — погладил его агроном, — нерадивый хозяин не закрыл дверь, а ты уж тут как тут… Ну, пошли, а то я совсем продрог…
Ферко задул фонарь, а агроном вместе с Мацко бегом припустились к дому: у агронома под шубой была надета только пижама.
У двери Мацко отстал от хозяина, вернулся в конуру; во дворе ветер так и норовил сбить с ног.
Одним словом, погода была прескверная! Ветер выдувал из закоулков редкий снег, перебрасывал его с места на место, закручивал столбом и взметал под облака, потом снова обрушивал на землю, чтобы тут же снова подбросить вверх. Но снега от этого на земле не прибавлялось, можно было подумать, что снега у зимы больше совсем не осталось, и она в десятый раз перетряхивает одни и те же хлопья, чтобы все поверили, будто их у нее — полны сугробы.
Но мороз стоял крепкий.
Дороги промерзли и звенели, как кремень, у ручья по закраинам образовалась припорошенная снегом ледяная каемка, камыш, припадая к земле, роптал, что мерзнет, а клубы дыма над деревней, как в зимнюю вьюгу, метались то вверх, то вниз.
— Я вам покажу! — бесновался ветер и сбил с лада утренний благовест, будто язык у колокола отяжелел от мороза и стал вдруг заплетаться.
Но в хижину филина весь этот шум и вой почти не долетал.
Когда Ферко закрыл камышовыми вязанками даже узкую сетчатую дверцу, филин Ху щелкнул клювом: быть может, он выразил этим одобрение, так как после работы Ферко в хижине воцарилась тишина. Ху встряхнулся, оправил перья, уселся на свою крестовину и задремал.
Сегодня он не надеялся, что вместе со сном перед ним предстанут картины другого, свободного мира: Ху просто прислушивался к заглушенным шорохам ветра, который как будто бы удалялся…
…Но вдруг Ху увидел себя в своей старой пещере. Нахохлившись, сидел он возле самки в маленькой боковой нише, потому что снаружи было еще светло и очень холодно.
Солнце клонилось к закату.
Над домами деревни вился дымок, и всю округу окутывал редкий туман. Дальний лес белел под узорами инея, большую реку лед наглухо сковал немотой, перекинув от берега к берегу огромный сплошной щит. Вся природа пребывала в неподвижности и оцепенении от холода.
На единственной улице деревни изредка показывался кто-либо из людей, но и этот редкий прохожий спешил нырнуть поскорее в дом, и тишина над заснеженным краем стояла такая, какая бывает только ночью.
Ху почистил клюв, проковылял к выступу пещеры, встряхнулся и тотчас ощутил, как леденящий мороз пробирает сквозь перья. Он мог бы отправиться на охоту прямо сейчас: дневная жизнь уже замерла, нигде не слышно было ни звука, не видно ни малейшего движения — ни возле реки, ни в далеких завьюженных полях, лишь на восточной половине неба уже желтела тарелка полной луны. Ху раздумывал, что лучше: отправиться на охоту до наступления полной тьмы или выждать, когда луна бросит на землю тень, и решил ждать.
Тут из глубины пещеры на выступ приковыляла подруга Ху, зябко поежилась, и недовольные глаза ее сказали:
— Я голодна!
По мнению Ху, говорить это было совершенно излишне… и потому он ни единым движением не ответил; самка, оттолкнувшись от выступа, полетела к вороньему поселению на отмели.
Ху посмотрел ей вслед, но во взгляде его не теплилось ни надежды, ни подбадривания. Филины лишь по привычке наведывались туда каждую ночь, но воронье поселение опустело, только ветер раскачивал черные тени гнезд. В большие холода вороны улетели отсюда все до единой, а случайно заночевавшие в опустевших гнездах вороны-чужаки были ненадежной добычей. И даже удачная охота приносила небольшую поживу: ведь от ворон в это время остаются только перья, ножа да кости. Конечно, и такая ворона лучше, чем ничего, но голод ею удавалось заглушить лишь на короткое время, а ведь случалось, что чета филинов оставалась без добычи по нескольку дней. Такое бывает в суровые зимы, и ничего страшного в этом нет, так как в голодную зимнюю пору крупные филины могут обходиться без пищи по неделе, а то и больше.
Сумрак густел, луна светила все ярче, и в морозной выси одна за другой зажигались дрожащие звезды.
Защищаясь от холода, Ху сжался в плотный комочек и ринулся в морозный воздух, но чтобы не мешать охотиться самке, повернул в сторону, противоположную вороньим поселениям. Он полетел к пойменным озеркам, которые в эту пору были также скованы льдом, как и река. Ху и не надеялся на рыбную ловлю, но по краям стариц тянулись заросли камыша и невысокий кустарник, где любили скрываться и ласка, и горностай, и белка, и хорек. Часто прячется в камышах фазан и даже заяц, а уж лучше зайца в такую голодную пору добычи и нет.
По льду бежала четкая сверкающая лунная дорожка, но все окрестности по-прежнему были безжизненно неподвижными, вымершими. Филин Ху сел на высохший сук знакомой ивы и прислушался, но скованный морозом край был тих и недвижим, как сам лед.
Позднее из деревни донесся заливистый собачий лай, и филин повернул к человеческому жилью, хотя и знал, что в эту пору щенят в деревне не бывает, а со взрослыми суками и кобелями ему не сладить. Однако голод все больше донимал его и понукал испробовать все возможности достать пищу.