История одного города. Господа Головлевы. Сказки
Шрифт:
А. БУШМИН
ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА
По подлинным документам издал М. Е. Салтыков (Щедрин)
От издателя
Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края) [13] в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию. Преимущественно же препятствовал недостаток в материале, сколько-нибудь достоверном и правдоподобном. Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца», и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в деле осуществления моего намерения. Содержание «Летописца» довольно однообразно; оно почти исключительно исчерпывается биографиями градоначальников, в течение почти целого столетия владевших судьбами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как-то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков и т. д. Тем не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах. Так, например, градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина — распорядительностью, а градоначальники
13
Стр. 27. Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края)… — Имеются предположения, что первым импульсом этого намерения была переписка в 1857 году с публицистом И. В. Павловым относительно варягов. Еще в очерке «Наши глуповские дела» (1861) Салтыков писал: «У Глупова нет истории. Рассказывают старожилы, что была какая-то история и хранилась она в соборной колокольне, но впоследствии не то крысами съедена, не то в пожар сгорела…»
Летопись ведена преемственно четырьмя городовыми архивариусами и обнимает период времени с 1731 [14] по 1825 год. В этом году, по-видимому, даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною. [15] Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и листы любого памятника погодинского древлехранилища. Так и чувствуется, как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, [16] освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой и всячески защищая его от неминуемой любознательности г.г. Шубинского, Мордовцева и Мельникова. [17] Летописи предшествует особый свод, или «опись», составленная, очевидно, последним летописцем; кроме того, в виде оправдательных документов, к ней приложено несколько детских тетрадок, заключающих в себе оригинальные упражнения на различные темы административно-теоретического содержания. Таковы, например, рассуждения: «Об административном всех градоначальников единомыслии», «О благовидной градоначальников наружности», «О спасительности усмирений (с картинками)», «Мысли при взыскании недоимок», «Превратное течение времени» и, наконец, довольно объемистая диссертация «О строгости». Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
14
Стр. 28. …с 1731… — При создании «Истории одного города» Салтыков, по его собственному выражению, «не стеснялся» хронологией, но небезынтересно, что именно в 1731 году пожалованные дворянам поместья окончательно были уравнены в юридическом отношении с вотчинами и помещик стал законным единственным распорядителем своего владения. Целым рядом указов, завершившихся манифестом о пожаловании «всему российскому дворянству вольности и свободы» (1762), дворянство освободилось от обязательной службы и наделялось безраздельным правом на землю, на жизнь и труд крепостных.
15
…по 1825 год. В этом году… даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною. — Имеется в виду наступившее вслед за восстанием декабристов в 1825 году тридцатилетие николаевской реакции.
16
…архивный Пимен… — то есть летописец. Пимен — персонаж «Бориса Годунова» А. С. Пушкина.
17
…защищая его от…г.г. Шубинского, Мордовцева и Мельникова. — См. стр. 583. П. И. Мельников (Печерский), Д. Л. Мордовцев, С. Н. Шубинский — писатели, историки, пользовавшиеся для своих сочинений материалами, почерпнутыми в архивах; язвительное отношение Салтыкова-Щедрина к их трудам выразилось в характеристике, данной им Шубинскому в письме А. Н. Пыпину от 2 апреля 1871 года: он определил его как человека, роющегося в историческом навозе и «серьезно принимающего его за золото».
Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время. Таков, например, совершенно ни с чем не сообразный рассказ о градоначальнике с музыкой. В одном месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом — как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал из пределов градоначальства. Издатель не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него. Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, [18] и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
18
Стр. 29. …грозный образ Михаила Петровича Погодина… — Историк и публицист М. П. Погодин (1800–1875) неоднократно был предметом сатирических нападок Салтыкова-Щедрина за восхваление власти царя как единственной силы, признаваемой народом (Погодин был сторонником «варяжской» теории). Упоминаемое ранее погодинское древлехранилище — собрание рукописных раритетов, принадлежавшее историку.
Обращение к читателю
от последнего архивариуса-летописца [19]
Ежели
19
«Обращение» это помещается здесь дострочно словами самого «Летописца». Издатель позволил себе наблюсти только за тем, чтобы права буквы не были слишком бесцеремонно нарушены. — Изд.
20
Обращение к читателю (стр. 29). — «Рассказ от имени архивариуса я… веду лишь для большего удобства и дорожу этой формою лишь настолько, насколько она дает мне больше свободы… — писал Салтыков-Щедрин А. Н. Пыпину. — Против обвинения, что я представил картину неполную, обошел многие элементы, весьма важные и характеристичные, я могу ответить афоризмом Кузьмы Пруткова: «необъятного не обнимешь»… Для меня хронология не представляет стеснений, ибо… я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей». Рассказ от имени архивариуса написан стилизованным слогом восемнадцатого столетия. Вот, для примера, отрывок из записей Феофана Прокоповича, описывающего то, как была воспринята в Москве весть об избрании Верховным тайным советом на русский престол курляндской герцогини Анны: «Жалостное везде по городу видение стало и слышание; куда ни прийдешь, к какому собранию ни пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осьмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие» («Записки дона Лирийского и Бервикского». СПб., 1845, с. 198).
21
Стр. 29. Нерон — прославленный своей жестокостью римский император (64–68). Калигула — римский император в 37–41 годах, также известный жестокостью, грубостью и деспотизмом. «Калигула! твой конь в сенате…» — из стихотворения Г. Р. Державина «Вельможа» (1794).
22
Очевидно, что летописец, определяя качества этих исторических лиц, не имел понятия даже о руководствах, изданных для средних учебных заведений. Но страннее всего, что он был незнаком даже с стихами Державина:
Калигула! твой конь в сенате Не мог сиять, сияя в злате: Сияют добрые дела!— Прим. изд.
Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь, — и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет, и не иметь не может. Взгляни на первую лужу — и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет. Взгляни на древо — и там усмотришь некоторый сук больший и против других крепчайший, а следственно, и доблестнейший. Взгляни, наконец, на собственную свою персону — и там прежде всего встретишь главу, а потом уже не оставишь без приметы брюхо, и прочие части. Что же, по-твоему, доблестнее: глава ли твоя, хотя и легкою начинкою начиненная, но и за всем тем горе устремляющаяся, или же стремящееся долу брюхо, на то только и пригодное, чтобы изготовлять… О, подлинно же легкодумное твое вольнодумство!
Таковы-то были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем тем славословящего), купно с троими моими предшественниками, неумытными устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [23] кои не безбожием и лживою еллинскою мудростью, но твердостью и начальственным дерзновением преславный наш град Глупов преестественно украсили. Не имея дара стихослагательного, мы не решились прибегнуть к бряцанию и, положась на волю божию, стали излагать достойные деяния недостойным, но свойственным нам языком, избегая лишь подлых слов. Думаю, впрочем, что таковая дерзостная наша затея простится нам ввиду того особливого намерения, которое мы имели, приступая к ней.
23
Опять та же прискорбная ошибка. — Изд.
Сие намерение — есть изобразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время поставленных. Но, предпринимая столь важную материю, я, по крайней мере, не раз вопрошал себя: по силам ли будет мне сие бремя? Много видел я на своем веку поразительных сих подвижников, много видели таковых и мои предместники. Всего же числом двадцать два, [24] следовавших непрерывно, в величественном порядке, один за другим, кроме семидневного пагубного безначалия, едва не повергшего весь град в запустение. Одни из них, подобно бурному пламени, пролетали из края в край, все очищая и обновляя; другие, напротив того, подобно ручью журчащему, орошали луга и пажити, а бурность и сокрушительность предоставляли в удел правителям канцелярии. Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники. Сие трогательное соответствие само по себе уже столь дивно, что немалое причиняет летописцу беспокойство. Не знаешь, что более славословить: власть ли, в меру дерзающую, или сей виноград, в меру благодарящий?
24
Стр. 30. …изобразить преемственно градоначальников… Всего же числом двадцать два… — «Опись градоначальникам» в ходе работы над «Историей» неоднажды правилась писателем и в рукописи и в корректурах. В результате двадцать один персонаж описи оказался обозначенным числом 22. Это дало повод к широким толкованиям «описи», так как начиная с первого русского царя Ивана Грозного до второй половины прошлого века Россией правили двадцать два царя. Некоторые исследователи видели в случайном совпадении особый смысл.
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит собственно задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? — Нет, и не в этом. В чем же? — А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия, и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
В сем виде взятая, задача делается доступною даже смиреннейшему из смиренных, потому что он изображает собой лишь скудельный сосуд, в котором замыкается разлитое повсюду в изобилии славословие. И чем тот сосуд скудельнее, тем краше и вкуснее покажется содержимая в нем сладкая славословная влага. А скудельный сосуд про себя скажет: вот и я на что-нибудь пригодился, хотя и получаю содержания два рубля медных в месяц!
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.