История одной деревни

Кох Альфред Рейнгольдович

Скучает по своему Зыряновску и Марина Степанова, которая, как я уже писала, переехала в Джигинку с семьей в конце 1990-х. С тех пор прошло немало лет. Но забыть Зыряновск, Казахстан она так и не может. Хотя, казалось бы, о чем уж так скучать-то? Сама Марина признается, что жить в Зыряновске и оставаться при этом здоровым было почти невозможно. Что это не город даже, а большой котлован, где велась разработка урановых рудников. Но все равно она и сегодня про себя знает, что именно Зыряновск остается для нее лучшим городом на земле, городом ее детства, ее родиной:

– Мне и во сне всегда снится только Зыряновск. Здесь вот говорят, что в Анапском районе нет места лучше

Утриша, что Утриш – это жемчужина Краснодарского края. А нас подобная красота окружала там везде. Только красота эта была еще более яркой, величественной…

Звенья одной цепи

Джигинские немцы, которые сегодня живут в Германии, по большей части очень берегут свое «джигинское» братство. Перезваниваются, переписываются, встречаются. Хоть не так часто, как в первые годы, но все же… Стараются держаться вместе. Пока стараются держаться вместе. Для них это пока важно.

…Вспоминаю рождественский обед, на который я была приглашена во время своего путешествия по Германии. Пригласила меня одна из джигинских семей, которая перебралась в Германию в конце 1990-х. За праздничным столом в этот день собралась почти вся большая семья. Вот во главе стола сидит отец семейства, величественный, монументальный даже старик. Впрочем, слово «старик» не вяжется с его видом. Моложав и прекрасен. Несуетлив, немногословен, не мелок в движениях. Но вот он встает с места, чтобы сказать тост. Веселое оживление за столом немедленно смолкает. Все уважительно, почтительно и даже благоговейно прислушиваются к тому, что он говорит.

А он между тем говорит о простых вещах. Он пожелал своим детям всего того, что обычно желают родители детям. Но в заключение добавил несколько слов и о том, что его печалит. А печалит его то, что его семья сегодня почти вся в сборе. И это «почти» его больно ранит. Не все члены его семьи, которые ныне живут в Германии, смогли быть сегодня за рождественским обеденным столом. По разным причинам, которые можно признать довольно уважительными. Но главу семейства эти причины не убеждают. Потому что он, как глава семьи, чувствует, что его большая семья начинает пусть незаметно, но расходиться к разным берегам, рассеиваться по городам, по своим частным заботам, делам, интересам. И это – начало процесса, который ему не нравится. Он бы хотел, чтобы его дети, внуки и правнуки всегда, неукоснительно собирались за рождественским столом все вместе, невзирая ни на какие причины, которых можно найти немало. Собирались вместе, чтобы чувствовать себя одной большой семьей, с единым пульсом, единым дыханием. Чувствовать себя одним целым. Чтобы цепь не порвалась.

Эпилог

Несколько лет назад в администрации села Джигинка родилась идея потихоньку возвращать в Джигинку немцев. Все же нужно признать, что вместе с ними из Джигинки однажды ушло что-то важное. Что-то очень важное. Что? Наверное, ощущение комфортной, надежной, доверительной среды. Словом, было решено создавать благоприятные для возвращения немецких семей условия, привлекательные перспективы. И даже, кажется, несколько семей вернулись. Но вряд ли этот процесс будет набирать обороты. Вряд ли.

Из интервью Александра Рейнгольдовича Штумма

«…Я реалист. И думаю, что возвращение немцев из Германии в Джигинку – утопическая идея. Они уже все устроились там. Пусть не так хорошо, как хотелось бы. Но у них есть стабильность,

есть работа, есть гарантии. Нет, возвращаться они не хотят. Хотя от многих приходится слышать, что очень скучают. По Джигинке, по тем временам, по своей жизни здесь. К тому же кто они там, в Германии?.. Я часто задаю себе этот вопрос – кто они в Германии, немцы Джигинки?..»

Из интервью Валентины Владимировны Деулиной

«…Самое интересное, что джигинские немцы в России – немцы, а в Германии – русские. Но возвращаться они не будут. Им в Германии хорошо. Приведу пример: у моей мамы после каторжных работ в трудармии и после жизни в Омской области на спецпоселении есть проблемы с ногами. Так в Германии в доме у брата, где она сейчас живет, продумано все до мелочей. Даже ванна специальная, со специальными приспособлениями, чтобы максимально облегчить для нее все передвижения. Мелочь? Но из таких мелочей состоит наша жизнь. Здесь же отсутствие этих мелочей приводило бы к большим проблемам и неудобствам. А там это норма… Конечно, мамочке лучше там… Нет, не вернутся немцы в Джигинку. К тому же они там, в Германии, свою Джигинку образовали. Они же, как правило, едва ли не на одной улице живут несколькими семьями. Друг к другу в гости ходят, все праздники вместе. Как когда-то в Джигинке…»

Остается только добавить, что в Джигинке сегодня проживают более 4000 человек. Немцев из них – не более 150. Собственно, Джигинка сегодня потихоньку начинает забывать о немецкой страничке своей истории. Село живет своей жизнью, есть серьезные перспективы дальнейшего развития, и новые времена диктуют новые главы ее истории.

Послесловие

Когда семью моего отца выслали в Восточный Казахстан, то была уже глубокая осень. Ни средств, ни времени строить дом уже не было. Первое время они жили в свинарнике, в который их пустили сердобольные местные жители. И параллельно дед строил землянку. Помогали ему только мой отец, которому тогда исполнилось лишь шесть лет, и жена Августина, моя бабушка. Остальных членов семьи, тех, что были повзрослее, братьев и сестер моего отца, отправили в трудовые лагеря.

Строили они ее так: нарубили в лесу хвороста и сделали круглый плетень диаметром метров шесть. Отступив полметра, внутри этого круга они сделали еще один плетеный забор меньшего диаметра. Потом промежуток между двумя этими заборами засыпали землей и плотно ее утрамбовали. Внутри из речных валунов выложили печь с открытым очагом, крышу сделали из жердей, покрытых сверху дерном, мхом и циновками из растущих по берегам речки камыша и осоки. В этой землянке они прожили всю войну.

Как к ним относились? Плохо. Иногда такая голодуха была, что ходили побираться по соседям. Но те неохотно давали милостыню: к зиме 1942-го пошли похоронки, и немцев открыто ненавидели. Да и не было у русских односельчан ничего лишнего, им самим едва хватало, чтобы не умереть от голода.

Дед умер вскоре. И остался отец один с матерью. В нищем алтайском колхозе, затерянном среди бескрайней тайги, в 100 километрах от китайской границы. Климат там суровый: снег сходит в начале мая, а уже к концу сентября начинаются первые метели. Соответственно земледелие там превращается в грустный анекдот, а животноводство таково, что свиньи, например, из колхозного свинарника от бескормицы убегали в тайгу: так больше шансов выжить. Отец рассказывал мне, что их потом иногда встречали в лесу. Это были уже совсем одичавшие, свирепые, покрытые густой щетиной, опасные звери…