История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Не станет открывать, не положено нам железные банки, — засомневалась Носатая.
— Давай зови! Перельет в кружку, — горячилась Мэри и забарабанила ногой по решетке. В соседних купе-клетках тоже завозились, загорланили: «Дежурный, эй, конвой!»
— Будет спать, зеки разбежались!
По коридору, громко топая сапогами, примчался надзиратель.
— Что еще за крики? А ну, смолкните! В чем дело?
— Гражданин начальник, ребеночек у нас с голоду помирает, — жалобно, словно не она только что вопила, как одержимая, проговорила Мэри. — Крошка совсем, а у матери молока нет, — добавила она и сокрушенно вздохнула, сморщив лобик.
— А я что? У меня таких приспособлениев нет! — развел руками конвоир.
— Вы банку со сгущенкой нам откройте, а мы его сами покормим.
— Жестянку? Не положено!
— А вы ее в кружку перелейте да кипяточку добавьте, чтоб не слишком сладко, да тепленькое было.
— Не положено! — мотнул головой вертухай, но все же дверь открыл и взял банку.
Из клеток послышались оживленные голоса.
— Сейчас принесет, погоди, натрескаешься, будешь толстенький, скорее лопнешь! — пошутила Мэри и дотянулась до низу рукой потрогать пальцем крохотный носик на красном, сморщенном личике.
— Ишь, надрывается, и откуда сила берется.
— Сама дивлюсь, другий день крохи не ив, — с отчаянием покачав головой, прошептала мать.
Минут через десяток вернулся конвоир с алюминиевой кружкой, от которой валил пар.
Мэри с ловкостью обезьяны соскочила вниз и схватила кружку.
— О! Горячее! — обжигая пальцы, воскликнула она. — Спасибо, гражданин начальник!
— Спасибо! — нестройным хором раздалось из клеток по коридору.
— Надо попробовать, не горячее ли, руку жжет. — сказала Мэри и отхлебнула глоток. Радостное выражение ее лица вдруг сменилось недоумением. Она сделала еще глоток, и лицо ее исказилось гневом.
— Что это? — закричала она на весь вагон. — Это вовсе не молоко, — попробуй! — протянула она кружку Наде.
— Горячая вода, забеленая молоком, как после мытья молочного бидона, — объявила во всеуслышание Надя.
Больше проверки не требовалось. Никто не сомневался, что конвой поступил именно так.
— Эх гад! Вот гад! Слышите все? У голодного ребенка молоко схавал!
Какие только не посыпались проклятья в его адрес! Весь гнев, всю злобу и затаенную обиду на охрану, вынашиваемую скрыто, в душе, выплеснули в ярости зечки.
Чего только не пожелали ему! Сгнить от сифилиса, утонуть в нужнике, захлебнуться собственной мочой, подавиться своим дерьмом и еще много подобных пожеланий, каких самая лихая фантазия не придумает. Удивительный этот уголовный мир. Только что готовы были удушить дитя, чтоб не мешал спокойно отдохнуть, и тут же весь гнев обрушили на такого же жулика, как они сами, — подумала Надя, наблюдая, как бесновались ее соседки. Взбудоражился весь вагон. Требовали начальника конвоя. Стучали кулаками и ногами, сотрясая двери и стены.
Наконец появился лейтенант—начальник конвоя.
— В чем дело, почему ночью шум? Кто меня требовал?
— Мы, мы, — закричала Мэри и, возмущенно размахивая руками, объяснила причину.
— Откуда банка? — скосив глаза в сторону, не глядя на нее, спросил он.
— Моя это банка, — поспешно вмешалась Надя.
— Фамилия, статья, срок? — как заведенный выпалил лейтенант.
Надя ответила.
— Где проходили обыск? Почему не изъята? Кто разрешил?
— Нас нигде не обыскивали.
— Воров не обыскивают, они свои! — крикнули из соседних клеток.
— Разговоры! — повысил голос лейтенант и приказал подошедшему в этот момент конвоиру:
— Позови Капустина.
Едва завидев виновника переполоха, женщины пришли в; неистовство.
— Он, он сожрал молоко у голодного ребенка!
— Молчать всем! — натужно гаркнул лейтенант, покрываясь багровой краской.
— Старшина, вы брали у заключенных банку?
— Не брал, товарищ лейтенант.
— Как не брал? Брал, взял, сожрал, схавал! — завопили из-за решеток.
— Ступайте, старшина, — скомандовал начальник.
Конвоир повернулся на каблуках, тявкнул: «Слушаюсь»! — и поспешил по коридору под улюлюканье зечек.
— Врет он, врет, сожрал, мы жаловаться будем, писать Вышинскому, — не унималась Мэри.
— Молчать! Я вам пропишу жалобу в небесную канцелярию, — рявкнул лейтенант и обратился к матери: — Что с ребенком?
В общем гомоне никто не заметил, что ребенок затих — не пищит больше.
— Молока у мене нема, а вин исти хоче.
Она осторожно положила рядом с собой на скамью маленький сверток и приоткрыла рваное, из разноцветных лоскутков, одеяльце, желая показать, как исхудало дитя на соске из черного хлеба. Маленькая головка, покрытая редким пушком, на нитяной: шейке покатилась набок, и лейтенант увидел судорожно разинутый ротик и испуганно остекленелые глазки.
— Боженьки мий! Сынку, сынку, он вмер! А-а! — свалилась мешком в проход несчастная женщина, заламывая руки.
Лейтенант с перепуганным лицом отпрянул от дверей и бросился прочь.
— Слава Божественному, отмучился, ангелочек, — перекрестилась Христова невеста.
— Звери, хуже зверей, — всхлипнула Мэри.
— О-о, батенька ридный! — каталась по полу мать.
— Не вой, — сказала Носатая, — тебе же лучше, все равно заберут в приют и не увидишь его, что есть — что нет. Срок-то у тебя четвертак! На всю катушку огребла!
Надя, как привороженная, все еще не могла оторвать глаз от скрюченного трупика.
Четвертак! Это двадцать пять лет, больше, чем я прожила на свете. Что надо было натворить, чтоб получить срок, равный трети человеческой жизни? Убить? Ограбить? Но за это больше десяти не давали. Взорвать склад с горючим? Что? вопрос не переставал свербить в Надиной голове. И как можно не пощадить женщину-мать, уморить ребенка?
На очередной остановке состава за женщиной пришли лейтенант и двое конвоиров. Один из них брезгливо, одной рукой, подхватил грязно-рваный сверток и понес, отставляя его подальше от себя, как нечистоту.