История Оливера
Шрифт:
– Ты обещал, что вернешься к работе! – напомнил он мне на перроне.
– Ты тоже, – парировал я.
– Поверь мне, Оливер, это на самом деле помогает! – крикнул мне Фил на прощание. И поезд тронулся.
…Фил был совершенно прав. Погрузившись с головой в проблемы других людей, я смог, наконец, выплеснуть все свое негодование – мне казалось, что где-то там, в небесной канцелярии, меня просто-таки подставили.
И вот теперь я собирался восстановить справедливость. Поэтому стал уделять больше всего внимания делам о судебных ошибках. И боже мой, сколько же сорняков я обнаружил в этом прекрасном саду!
Первое время мне очень помогало дело «Миранда
В числе этих остолопов был и Ли Рой Сиджер. К моменту, как я получил его дело, парень был по уши в дерьме: его упекли в тюрьму на основании собственноручно подписанного признания, которое полицейские умело (хотя и законными методами – не придраться!) вытрясли из него, утомив парня длительным допросом. К тому времени, когда он подписывал бумагу, в его голове, видимо, была лишь одна мысль – наконец ему дадут поспать.
Мы потребовали пересмотра его дела – прецедент «Миранды» нам в помощь. Процесс стал одним из самых крупных за всю историю Нью-Йорка. Конечно, мы вышли победителями!
– Спасибо, мужик, – поблагодарил меня Ли Рой и принялся целовать плачущую от счастья жену.
– Не за что, – ответил я, вставая с места. Разделить его счастье у меня не получалось – у Ли Роя Сиджера, в отличие от меня, хотя бы была жена. Мир был полон тех, кого мы, юристы, между собой называли «чокнутыми». Такими, как Сэнди Уэббер. Этот юнец уже длительное время сражался с призывной комиссией. И процесс, похоже, затягивался. Дело в том, что Сэнди не мог предоставить никаких доказательств того, что именно «глубокая и искренняя вера», а не обыкновенная трусость мешают ему служить в армии. Квакером он не был и, несмотря на весь риск, уезжать в Канаду не хотел. Чего он хотел, так это чтобы суд признал его право жить по своим убеждениям. Сэнди был хорошо воспитан и встречался с девушкой, которая чертовски за него боялась: один из их знакомых уже мотал срок в Льюисбурге, и она вдоволь наслушалась рассказов обо всех ужасах заключения. «Давай уедем в Монреаль!» – умоляла она. Но Сэнди был непреклонен: «Нет. Я останусь и буду драться!»
Мы дрались. И проиграли. Потом подали апелляцию. И выиграли. Счастливчик Сэнди получил право отбывать врачебную практику в госпитале вместо службы в армии.
– Вы их сделали! – Он и его девушка поочередно душили меня в объятиях.
– Продолжайте в том же духе, – сказал я и двинулся на битву с очередным драконом. Случайно обернувшись, я увидел, как они танцуют от счастья прямо посреди улицы. Эх, а я ведь не мог даже просто улыбнуться…
Да, я был очень зол на весь мир. Работал допоздна – насколько было возможно. Офис покидать не хотелось, ведь дома все в той или иной степени напоминало о Дженни: пианино, ее книги, мебель, которую мы покупали вместе. Да, время от времени появлялась мысль, что неплохо было бы переехать. Но я возвращался домой настолько поздно, что в переезде не было особого смысла. Постепенно я привык ужинать в одиночку в тишине кухни, а бессонными ночами слушать пластинки. Только в кресло Дженни не садился никогда. Мне даже почти удалось заставить себя ложиться спать в нашу такую пустую кровать.
Так что я почти перестал думать о том, чтобы переехать.
Пока не открыл дверь.
Дверь шкафа Дженни, который я упорно обходил в течение долгого времени. И с какой-то дури все же открыл дверцу! Там были ее вещи. Платья, юбки, шарфы. Ее свитера – даже заношенный до дыр школьный свитер, который она наотрез отказывалась выкинуть и носила дома.
Все это здесь – а Дженни нет. Я так никогда и не вспомнил, какие мысли пронеслись в моей голове, когда смотрел на эти шелковые и шерстяные воспоминания. Наверное, думал, что, если дотронусь до этого древнего свитера, смогу почувствовать частичку живой Дженни.
Я закрыл шкаф и больше никогда его не открывал.
А через две недели приехал Фил, тихо упаковал все и увез. Кажется, он отдал их какой-то католической организации, помогающей бедным. Перед тем как сесть в свой грузовичок, он сказал:
– Я к тебе больше не приеду, пока ты не сменишь жилье.
Смешно, но уже через неделю после этого я нашел новую квартирку. Так как в Нью-Йорке окна первого этажа забирают стальными решетками, мое новое жилище напоминало тюремную камеру, которая располагалась на нижнем этаже обители какого-то богатого продюсера. Роскошная, украшенная золотом дверь его квартиры находилась этажом выше, так что меня миновали толпы народу, стекавшиеся со всего города на его безумные оргии. Кроме того, отсюда было ближе до офиса и всего полквартала до Центрального парка. Определенно, все указывало на быстрое и неминуемое исцеление.
…Но, несмотря на новую обстановку с новыми обоями и новой кроватью и несмотря на друзей, которые теперь чаще говорили: «Ты выглядишь намного лучше!», одну вещь я все же сохранил в память о Дженни.
В нижнем ящике письменного стола хранились ее очки. Обе пары ее очков. Они напоминали мне о любимых глазах, которые смотрели на меня. И видели насквозь.
Но в остальном, что подтверждали наблюдения друзей, я выглядел просто великолепно.
3
– Привет, я Фил. Я пеку булочки.
Это было подано так, словно булки для него хобби, а не способ заработать на жизнь.
– Привет, Фил, я Джейн. У тебя симпатичный приятель, – заявила девушка за столиком.
– Про твою подружку могу сказать то же, – произнес Фил таким светским тоном, как будто всю жизнь только и занимался, что подобными пустыми беседами.
Этот праздник красноречия проходил в «Изюминке Максвела», вполне себе уютном баре для холостяков, на углу 64-й и 1-й. На самом деле он назывался «Виноградинкой Максвела», но мой закоренелый цинизм быстро засушил плоды чужого оптимизма. Короче, я с первого взгляда невзлюбил это заведение и всех этих самодовольных красавчиков с их идиотской счастливой болтовней. И неважно, будь они хоть миллионерами, хоть литературными критиками. А хоть и настоящими холостяками.
– Мой друг Оливер, – представил меня Фил.
– Привет, симпатяга Ол, – сказала Джейн. – Ты тоже любишь булочки?
Кажется, она модель. Такой тип девушек глянцевые журналы называют обладательницами классической красоты. Хотя по мне она больше смахивала на жирафу. И конечно, у нее непременно обнаружилась подружка по имени Марджори, толстушка под стать Винни-Пуху. Которая хихикала, как придурошная, пока ее представляли.
– Ты часто бываешь здесь? – поинтересовалась классическая жирафа.
– Никогда, – отрезал я.
– А, все так говорят: «Мы в Нью-Йорке только на выходные, а вообще я приехал из пригорода», – отмахнулась Джейн.
– Какое совпадение, – восторженно произнес Фил, – я тоже из пригорода.
– А ты? – спросила Джейн.
– А я поесть пришел, – буркнул я.
– Ну надо же! – отреагировала Джейн.
– Он хотел сказать, – вмешался коллега Фил, – что мы хотели бы пригласить вас обеих на ужин.
– Круто! – восхитилась Джейн.
Наш совместный ужин прошел в квартале от «Виноградинки». Мы расположились в заведении под названием «Грудинка Флоры».