История Петербурга в городском анекдоте
Шрифт:
Большой дом стал страшным символом беззакония и террора, знаком беды, нависшей над городом. В 1950-х гг., когда деятельность НКВД была предана огласке, начали появляться первые оценки, которые народ формулировал в анекдотах.
Приезжий, выходя из Финляндского вокзала, останавливает прохожего:
— Скажите, пожалуйста, где здесь Госстрах?
Прохожий указывает на противоположный берег Невы:
— Где Госстрах не знаю, а госужас — напротив.
«Армянское радио»
— Что такое комочек перьев, а под ним ужас?
— Это воробей сидит на крыше Большого дома.
Согласно одной из легенд, Большой дом под землей имеет столько же этажей, сколько над ней. В фольклоре это легендарное обстоятельство превратилось в расхожий символ:
— Какой самый высокий дом в Ленинграде?
— Административное здание на Литейном проспекте. Из его подвалов видна Сибирь.
– Что выше: Большой дом или Исаакиевский собор?
— Конечно, Большой дом. С Исаакиевского собора виден Кронштадт, а с Большого дома — Соловки и Сибирь.
Напомним, что упомянутая в анекдоте аббревиатура «Госстрах» в советское время обозначала единственную в стране организацию по страхованию жизни и имущества советских граждан. Но никто в Ленинграде не был застрахован от стукачей и доносчиков. Каждый мог оказаться арестантом в подвалах Большого дома. И при всем при этом ленинградцев не покидало спасительное чувство юмора.
В трамвае стоит гражданин, читает газету и говорит вполголоса:
— Доведет он нас до ручки.
Его тут же забирают. В Большом доме допрос:
— Так что вы сказали? Кто доведет нас до ручки?
— Как кто? Конечно, Трумен!
— А-а, так! Ну ладно, идите в таком случае.
Он выскочил. Потом вернулся, просунул голову в дверь:
— Скажите, а вы кого имели в виду?
Объявление на дверях Большого дома: «Прием граждан круглосуточно».
Еще одно объявление: «Звонок не работает. Стучать по телефону».
– Вы знаете Рабиновича, который жил напротив Большого дома? Так вот, теперь он живет напротив.
Петербургский фольклор до сих пор обращается к зловещей деятельности одного из самых страшных учреждений советской власти, которая сумела вовлечь в безумную пляску смерти как откровенных противников режима, так и ее верноподданных, и просто законопослушных граждан. Не нам с вами, с высоты наших знаний и информированности, судить или осуждать их. Фольклор этим не занимается. Он просто констатирует. И каждый, даже самый ничтожный штрих той жизни, сохраненный для нас в анекдотах, важен как бесценное свидетельство очевидцев и участников событий нашей истории.
Надпись на дверях Большого дома: «Посторонним вход воспрещен».
Двое останавливаются. Читают.
— А если бы было разрешено,
Страх перед Большим домом еще очень долго буквально физически ощущался ленинградцами многих поколений. Даже через два, а то и через три десятилетия после смерти Сталина можно было услышать интонации этого страха в городских анекдотах.
Автомобиль свернул на улицу Войнова, которая ведет от Смольного мимо Большого дома.
— Правительственная трасса! — тихо говорит шофер лейтенанту.
— Правительственная трасса! — шепчет лейтенант полковнику.
— А почему шепотом? — спрашивает шепотом полковник лейтенанта.
— А почему шепотом? — спрашивает шепотом лейтенант шофера.
— А я вчера пива холодного выпил, — отвечает шофер.
Полностью этот животный страх начнет покидать души ленинградцев только в самом конце 1980-х гг., с началом перестройки.
Глава 9. Перестройка
Возникновение и становление анекдота как жанра в Европе, в России совпавшее с эпохой Петра Великого, дерзнувшего развернуть неуклюжий корабль русской истории на Запад, нельзя рассматривать как случайность. Это, если можно так выразиться, чисто литературное обстоятельство легко вписывалось в логику титанической работы, одним из эпизодов которой стало основание в устье Невы, под самым боком матушки Европы, столицы русского государства — Санкт-Петербурга.
События, обрушившиеся на страну в середине 1980-х гг., на самом деле готовились исподволь и давно. И немалую роль в подготовке общественного мнения к переменам сыграл политический анекдот. Знаменитые кухонные разговоры шестидесятников, которые, как правило, сводились к обсуждению накатывавшихся, как снежный ком, неразрешимых проблем государства, формировали иную, по сравнению с общепринятой, точку зрения на эти проблемы. Но и они оставались все-таки в рамках интимных семейных или товарищеских бесед и широкого распространения вне домашних стен не имели. А вот анекдоты, которые рождались в этих разговорах, уже на следующий день становились достоянием всего города и сразу же приобретали огромное влияние на общественное мнение.
В то время появлялось такое количество анекдотов, что, помнится, без нового анекдота рабочий день и не начинался. Свежий анекдот становился паролем при встрече друг с другом. Все говорили, опережая друг друга, боясь позабыть то, что так старательно удерживали в памяти, приберегая для нового дня. Скорость распространения анекдотов была такой невероятно высокой, что говорили, будто какой-то, чуть ли даже не государственный институт, провел эксперимент, в результате которого выяснилось, что анекдот, рассказанный в Москве, через два часа становился широко известным в Ленинграде. И наоборот. И все это при единственном в то время техническом средстве передачи информации — телефоне. Это было столь невероятно, что хотелось проверить. Помню, мы и сами увлекались такими экспериментами: рассказывали кому-то одному какой-нибудь свежий анекдот, засекали время и ожидали, когда кто-нибудь тебе же его и расскажет.