История регионов Франции
Шрифт:
Из крупных северных регионов, которые мы уже упомянули выше — Эльзас, Лотарингия, Фландрия, Бретань зашла дальше всех за последние десятилетия перед революцией в своей воле и способности к протестам против центральной власти. Этот «толчок» проходил в легальных условиях, не настолько отмеченных абсолютизмом и централизмом со стороны монархии, как это утверждает Токвиль. Чисто лингвистические требования (касающиеся бретонского языка) составляют лишь очень скромную долю в этих выступлениях, несмотря на волну кельтомании, захватившую начиная с 1720 года провинцию в области истории, грамматики, перевода, когда язык стал объектом ностальгии и почитания. Авторы благочестивых книг в этом вопросе пошли проторенным путем, используя местный язык в религиозном образовании так, как это указал отец Монуар в предыдущем столетии.
Обстановка французской революции оказалась в итоге менее благоприятной для бретонской национальной общности, чем был прежний режим: она подрывала до сих пор бывший единым фронт местных уроженцев. Он уже дал первую трещину в 1770–1780 годы, когда между разночинцами и аристократией возникли разногласия по вопросам налогов. Начиная с 1788–1789 годов эти конфликты приобретают драматическую окраску: дворянство, так долго стоявшее во главе противостояния региональных сил централизованному государству, которое оно считало стесняющим условием, в конечном счете вытеснили и лишили этой роли — его «изгнали из рядов суверенного народа» буржуазная интеллигенция и адвокатская клика в Ренне и в других городах верхней Бретани.
Также проявился региональный парадокс. Было бы резонно предположить, что шуанство, этот хрупкий цветок контрреволюционно настроенной черни, был призван укорениться в кельтской нижней Бретани, также сосредоточенной вокруг некоторой архаической традиции, по меньшей мере, языковой (естественно, слово «архаический» берется в самом благородном его значении). Однако это прекрасное соответствие «не работает». Говорящих на кельтском языке крестьян западной Бретани сеньоры «обдирали» гораздо более жестоко, чем на востоке. За исключением Ваннетэ, в других районах они не считают себя обязанными принимать массовое участие в шуанских операциях, объективно или субъективно для них связанных с сохранением старого режима, в том числе «феодального». Из-за их неучастия шуанская контрреволюция получила меньшее распространение в кельтской среде, которая только из-за этого обеднела и значительно уменьшилась. В этом было негативное или «минусовое» влияние на самосознание жителей полуострова.
С другой стороны, революция подорвала силы аристократии, костяка армориканского общества. Тем не менее, оно не было окончательно сломлено. Но относительное ослабление местной аристократии (ставшее неотвратимым, и одной из причин этого явилось упразднение парламента в Ренне) отныне привело к тому, что только католическая Церковь получила первую и центральную роль, практически монополию, в деле сохранения старинных идеологических и иерархических структур; эти структуры в прошлом характеризовали общественные отношения, строившиеся на почтении, уничтоженные намертво в период с 1789 по 1794 годы. Однако в таком положении Церковь желала видеть свое всеобщее превосходство над всеми кадрами, даже национальными. Из-за этого Церкви не удалось полностью принять, несмотря на добрую волю многих ректоров [76] , цели возрождения бретонского этноса, которые подрывала модернизация своим существованием и своим безостановочным продолжением. Добавим также, что именно католический священник, правда, достаточно неординарная личность, аббат Грегуар одним из первых высказал пожелание, чтобы контрреволюционные силы «говорили на языке нижней Бретани», и это было «ударом ниже пояса», неприкрытым, против кельтского языка региона. Со стороны аббата Грегуара, галликанца, то есть с французской направленностью во всех смыслах слова, в том числе и в том, что касается языка, подобная позиция не была удивительной [77] .
76
Слово «ректор» обозначает кюре.
77
Hermon-Belot R. L'Abbe Gregoire… Prif. de О. Mona. P.: Seuil, 2000.
В XIX веке можно было заметить, как это привело к процессу некоторой потери Бретанью своих отличительных черт, но, к счастью, этот процесс так и не был завершен. На полуострове, как и в других французских регионах, можно было наблюдать экономический рост и рост численности населения, с тех пор как революционные потрясения, а за ними и потрясения наполеоновской эпохи, остались позади. Но то, что было отличительным знаком «прибрежной [78] » Арморики, ее прошлые достижения в колониальной торговле и торговле с далекими странами, несколько снизились. Грубое или постепенное уничтожение рабства на Антильских островах негативно сказалось на процветании Нанта, которое в XVIII веке было основано на малопривлекательном бизнесе торговцев человеческой плотью. Многие гавани в то время окончательно остановили свою деятельность. Но помимо этого на южном и западном берегах полуострова, в Лорьяне, Бресте и особенно в Сен-Назере, новом быстро растущем городе, развивается достаточно интенсивно система больших портов. А также активное присутствие там военного флота (но справедливости ради заметим, что речь идет о государственном флоте, поскольку он военный: как бы много бретонских моряков и офицеров там ни служили, они исполняли там свои обязанности в качестве инструментов той власти, чьи полномочия выходили за пределы региона). Тем не менее в других областях, одновременно неосязаемых, но крайне важных, утверждается неумолимое осознание существования «вне Парижа»: Шатобриан, Ламеннэ и Ренан открыли широкой публике отличительные черты той земли, где они родились… и которую поспешили покинуть. Эрсар де Ла Вильмарке воскресил, иногда в достаточно импрессионистической манере, старинные кельтские эпические произведения и речитативы, сохранившиеся до того времени в устной традиции в одном из департаментов на континенте.
78
Armor на бретонском берегу, в противоположность внутреннему Arcoat.
Период с 1880-х годов до 1930-х ознаменовался максимальным ростом численности населения, в 1911 году насчитывалось примерно 100 человек на квадратный километр. Это был скачок в увеличении численности населения, естественно вызванный тем, что рождаемость оставалась высокой, но, однако, он несколько ослаблялся тем, что замуж выходили поздно, а также эмиграцией во французскую столицу или в Нью-Йорк. К сожалению, к этому добавился некоторый рост алкоголизма и особенно потери бретонцев на войне 1914 года, составившие 150 000 человек [79] . Как часто бывало с эпохи Средневековья, несмотря на некоторые промежуточные периоды упадка, океан играл свою роль: различные виды деятельности, связанные с морем (а конкретно, в частности, корабельные верфи на суше в Сен-Назер и консервные заводы, где готовили сардины, находившиеся под контролем нантского капитала), еще в 1919 году давали работу 65 000 морякам всех профессий. И на граните, в принципе бесплодном, захватившем панцирем эту территорию, развилось сельское хозяйство, бывшее в ряду самых развитых в республике!
79
А не 240 000 человек, как напишет Р. Руо в журнале Les Temps modernes, «Histoire du mouvement breton», aout 1973. P. 170–193, в частности, стр. 176.
В политических вопросах местные жители были больше склонны к умеренности, не считая нескольких «красных пятен» в избирательной географии региона. Но религиозный консерватизм нисколько не мешал проявлениям некоторого новаторского духа, который, в зависимости от обстоятельств, касался технологий или прессы. В этом отношении Бретань была ничуть не хуже Фландрии. Аббат Мансель, соперничая с аристократией, дал толчок развитию сельскохозяйственного синдикализма. Аббат Феликс Трошю основал «Уэст Эклер» («Западная Молния»), которая впоследствии, под именем «Уэст-Франс» («Запад Франции»), стала одной из крупнейших французских газет. До 1789 года бретонская элита занималась регионализмом, сама того не подозревая, как г-н Журден говорил прозой. Этот регионализм оправился наконец от ран, которые нанесла ему долгая Французская революция (1789–1880), разрушавшая автономии в провинциях. В период с 1898 по 1914 годы в эфемерных, но показательных формах, рождаются союз, потом федерация бретонских регионалистов, колледж друидов и бардов, ассоциация «Брюйер блё» («Голубой вереск») и даже Бретонская национальная партия.
Поскольку в конце XIX или в начале XX века в этническом и лингвистическом смысле существовало две или три Бретани — та, в которой говорили на галло и на французском языке, на востоке; и та, где говорили по-бретонски (и по-французски), к западу от линии, соединяющей Ванн и Плуа (место, расположенное на полпути, по оси восток-запад, между Сен-Бриёк и Трегье); удобно использовать названия старинных епископатов, чтобы разграничить эти две области: то есть диоцезы Кимпер, Трегье, Ванн и Сен-Поль-де-Леон были бретонскими, а с другой стороны, епархии Ренн, Дол, Сен-Мало, Сен-Бриёк и Нант (последний служил яблоком раздора) относились к области галло. Лингвистическое пространство собственно бретонского языка подразделяется, или подразделялось, на две диалектные зоны — КЛТ (семантическое пространство Корнуолл-Леон-Трегор) и Ваннетэ (область Ванн), расположенную в южных областях центральной части полуострова.
Обновление… и традиция: из этого родился (в противовес, конечно!) в эпоху модерна такой неоспоримо бретонский персонаж, по меньшей мере, сначала, как Бекассин. Официально ее следов практически не видно в современной Бретани, даже если и осталась маленькая доля нежности к ней хотя бы в самых огрубевших сердцах ирредентистов с полуострова. Однако стоит упомянуть здесь об этой героине, хотя бы в целях поношения, поскольку она во Франции представляется как один из самых негативных образов Бретани для многих.
В основе своей, в любом случае, в принципе, Бекассин — бретонка, говорящая по-бретонски, и даже гордится этим. Между Аркотом и Армором, внутренними областями Бретани и побережьем, она сделала свой выбор — героиня предпочла Аркот Армору. Изначально она была мелкой фермершей, и ее больше интересовали цены на свинину и картофель [80] , чем рыбные рынки в Конкарно или консервные заводы по производству сардин в окрестностях Нанта. Эта молодая армориканка изначально говорила на кельтском языке. Но в начальной школе получила свои знания по французскому языку (этим они и ограничились), и обладая таким двойным багажом, она охотно проповедовала свою принадлежность к бретонцам, которая выражалась (?) во многих атрибутах: Бекассин носила чепец с кружевными воланами по бокам или без них и у нее был клетчатый платок, превращавшийся в дорожный узелок, и этот облик довершался громадным красным зонтиком, доставшимся ей в наследство от бабушки.
80
Couderc A.-M. Becassine inconnue. P.: Ed. Du CNRS, 2000.