История регионов Франции

Ле Руа Ладюри Эмманюэль

Рыжий, не наделенный ни красотой, ни состоянием, он разбогател на подарках от государства, несмотря на то, что тратил деньги на широкую ногу и делал крупные долги; он не признавал жадности, которая для него олицетворяла, как для многих аристократов, один из главных антиобщественных пороков. В этом вопросе Шуазёль был ближе к Фуке, чем к Кольберу. Он принес в свет свой вздернутый нос, живой ум и умение по-настоящему дружить. Без особого труда он по праву своего происхождения, а также благодаря пылкости характера и житейской сметливости приобрел связи в высших кругах. Будучи достаточно язвительным человеком, он сумел понравиться или заставить себя бояться как в салонах, так и при дворе. Благодаря природной непоседливости и знанию всемирной культуры он разбирался в вопросах австрийской монархии, знал немецких князьков, турецкую армию, китайскую архитектуру, фламандскую живопись и английское парковое искусство. Кругозор этого лотарингца был безбрежным! Этот друг философов, нисколько не отличавшийся набожностью, демонстрировал некоторую терпимость по отношению к иноверцам — евреям или протестантам. Грубоватый человек дела, никогда не унывающий любовник, он завоевывал женские сердца в среде аристократок, в отличие от Людовика XV, отдававшего предпочтение кокоткам. Однако Шуазёль, чтобы достичь своей цели в любовных делах, без колебаний сделал свою сестру любовницей Людовика XV и шпионил за своей красавицей-кузиной. В версальских придворных интригах он пользовался поддержкой маркизы де Помпадур, но забыл о ней сразу же после ее смерти. Обычная неблагодарность профессионального политика? К тому лее он сам был на заре своей военной карьеры протеже старого Ноая, который, в свою очередь, в начале своего продвижения появился в качестве сводного племянника и клиента королевской фаворитки Ментенон. От одной маркизы к другой! Шуазёлю было с кого брать пример. Логично, что при своей «заговорщической» или «помпадурской» позиции он противостоял клерикальной группировке, близкой к иезуитам, дофину и его слуге Ла Вогюйону, ответственному за воспитание будущего Людовика XVI. Но этот бывший лотарингец был разносторонним человеком: в армии его очень ценили сначала как офицера рядового состава, а затем как штабного офицера. И однако он никоим образом не был сторонником войны. Проявив себя дипломатом, в чьей политике мешались ловкость и авторитарность, он вырвал у папы Бенедикта XIV, к несказанной своей выгоде, на редкость мягкий по содержанию документ (Ex omnibus), касающийся жестокого конфликта, связанного с антиянсенизмом. Его жена, которую он любил и которой он изменял, была урожденной Кроза. С ее помощью он породнился с финансовыми кругами; его противники, не всегда объективные и добросовестные (он был благородного происхождения), ставят его в один ряд с вымогателями незаконных налогов: если верить пуристам в этом вопросе, то «бочонок для сельдей», даже если он принадлежит жене, «всегда пахнет селедкой», то есть кто не родился благородным, тот им уже никогда не станет.

В старости Шуазёль, лишившийся милостей государя и ставший наполовину физиократом в отставке, откармливал швейцарских коров на лугах Шантелу, совсем не лотарингских. В плане политической экономии он ставил на первый план вопросы торговли, «мягкую торговую политику» на море. Поэтому он пожертвовал интересами Квебека, остававшегося сельским и удаленного от моря, в пользу несущих прибыль интересов экспортеров из Сан-Доминго и рыбаков, ловивших треску на Новой Земле. Он поддерживал таким образом французскую экспансию «на финикийский манер». Он проповедовал националистическое галликанство, полулиберальное, окрашенное злобой, направленной против иезуитов, и симпатиями по отношению к парламенту — в этом его огромное отличие от д'Аржансона, жившего до него, и от Мопу после. Деспотизм, освященный по-французски, в стиле постбарокко или пострококо? Или скорее это был либерализм в манере Генриха IV, Филиппа Орлеанского, Дюбуа… И вот мы уже очень далеко от площади Станислава, a fortiori от Тионвилля и Сент-Авольда!

3.

Фландрия

Французская Фландрия, где говорили на фламандском языке, или Вестхук, в Средние века включала в себя владения Байёль, Берг, Бурбур и Кассель. В 1856 году, когда фламандский диалект был в регионе более сильным, чем в наше время, собственно говоря «франко-фламандская» область с административной точки зрения находилась в похожем положении с большей частью округов Дюнкерка и Хазбрука: и та, и другие были расположены к западу от бельгийской границы и к северу от Лилльского округа (в основном франкоязычного). В 1940 году Эмиль Коорнарт, лучший историк этой микропровинции, утверждал, что примерно 150 000 человек там все еще говорили по-фламандски [49] . Вестхук, прежде чем стать таковым, был вначале кельтским, затем галло-романским (в точности как Эльзас). Затем он подвергся глубокому германскому влиянию (или протонидерландскому…) в период с III по V века, и этот процесс полностью завершился во второй половине 1 тысячелетия. Но превратности истории, расслоения и расхождения диалектов привели к тому, что Эльзас примкнул к немецкой общности, затем к французской, не без колебаний между этими двумя сторонами. Вестхук же в наше время в политическом плане, конечно, находится во французских пределах, а в языковом плане он лежит на культурной периферии нидерландского и фламандского сообществ. Если вернуться к более ранним эпохам, можно констатировать, что в период с конца IX века и по 1384 год (начало бургундского владычества) фламандское сообщество, взятое в комплексе, тяготело к различным видам власти: «графской» автономии, созданной на базе говорящей по-фламандски этнической общности, и с другой стороны, на границах проявлялись влияния большие и жадные до завоеваний страны (императорская Германия и Франция Капетингов), которые с юго-востока и с юго-запада показывали свое желание расширить свои владения к северным равнинам.

49

О том, что предшествует, и о том, что следует, см. замечательную работу Coomaert Е. La Flandre francaise de langue flamande. P.: Ed. Ouvrieres, 1970.

Вестхук, скромная часть более обширной территории Фландрии, отвоеванная у моря и польдеризированная [50] , проявил себя как область инициативы и высоких показателей сельскохозяйственного производства с высокой плотностью населения. С первой трети XIV века там начинают свирепствовать крестьянские восстания, направленные против феодалов, и освободительные войны: в то время французы в этом регионе представляются врагами и угнетателями, даже притом, что в это самое время в числе местного населения присутствовало профранцузское меньшинство.

50

осушенная, возделанная.

Можно ли в качестве исходного символа Вестхука XIV века, незадолго до присоединения его к Бургундии, принять такую удивительную личность [51] , как Иоланда де Бар (1326–1395)?

Удивительная судьба этой женщины в своем роде отражает трагедии ее маленькой родины: она была дамой из Касселя, владетельницей Дюнкерка, в восемнадцать лет осталась вдовой с двумя детьми, вновь вышла замуж в 1353 году — за брата Карла Злого, восстановила местный замок Мотт-о-Буа, ее красоту воспел поэт Евстахий Дешан, у нее была вторая резиденция в Париже, на улице Кассет (искаженное «Кассель»?), она то питала вражду к французам, то выступала их союзницей, то же самое по отношению к графу Фландрии; за свою долгую жизнь Иоланда, как о ней рассказывают, отливала фальшивые монеты, бросила в колодец двух каноников и убила третьего (на самом деле он был не кем иным, как головорезом), освободила, а затем бросила в тюрьму своего собственного сына, убила королевского судебного исполнителя и одного рыцаря, несмотря на право на убежище, вытащила из церкви человека, которого приказала умертвить. Трижды папа Римский отлучал ее от Церкви, ее дважды лишали прав на ее земли, Карл V заключил ее в тюрьму, откуда она была освобождена после выплаты выкупа в 18 000 ливров, в самый год ее смерти ее арестовали за долги и она увидела, как ее замок занимают новые бургундские хозяева в 1395 году. И при этом…она присутствовала на мессе каждый день, соблюдала пост по пятницам, жертвовала много денег неимущим девушкам, чтобы они могли выйти замуж, и не меньшие суммы — бедным рабочим, то есть, в общем, «занималась благотворительностью»! Она судила частные конфликты в своих владениях и жаловала привилегии и освободительные уступки жителям Дюнкерка и Касселя. Она была в своем роде примером фламандского феодализма перед лицом первых смутных проявлений, ростков современного государства в области, находившейся в столь раннее время уже на пути современного развития…

51

Ibid. P. 59 sq.

Такой романтический и необыкновенно живописный образ этой неординарной личности представляет нам историк Эмиль Коорнерт, непревзойденный франко-фламандский эрудит, не побоимся тавтологии, из ФФЯ (французской области фламандского языка). В недавно написанной и стоящей внимания диссертации, поддержанной Национальной Школой Хартий, Мишель Бюбенисек предложил внести некоторые поправки по этому вопросу, рассмотреть некоторые нюансы и уточнил ряд моментов. И снова из этого прекрасного анализа перед нами предстает на первый взгляд образ сильной женщины, сравнимый с другими принцессами той эпохи: можно вспомнить Эрменгарду Нарбоннскую, Альенор Аквитанскую, Бланку Наваррскую, Бланку Кастильскую, Маргариту Прованскую. И при этом не забыть о трудностях, стоявших перед женщинами, исполнявшими регентские функции, будь то по праву или фактически. Стремление этих женщин-индивидуалисток к власти, их раннее и трудное вдовство, их сверхчеловеческую энергию (веретено сильнее шпаги!), их «мужскую храбрость и львиное сердце»… Иоланда была «крупным феодалом, увлеченным своими правами и своей властью», помимо этого она была способна из Фландрии и своего графства Бар вести самостоятельную политическую деятельность, но при этом попадала в конфликтные ситуации с крупными государствами — графством Фландрским, гораздо более сильным, чем она, затем с герцогством Бургундским, а в особенности с французским королевством. Ее широкие возможности поглощали и направляли в различные области силы, способные к независимости, при случае воплощенные в Virago [52] , в том благородном значении, которое этому понятию дала эпоха Ренессанса.

52

Virago — девушка или женщина с внешностью и манерами мужчины (фр.).

В Вестхуке бургундский, а затем испанский периоды прошли с 1384 года (приход к власти в регионе Филиппа Храброго) по 1659 год (Пиренейский договор, который объявлял о французской аннексии в ущерб испанцам). Этот период был охарактеризован, это всем известно, бесчисленными войнами, следовавшими за различными конфликтами и инициативами: бурный натиск французов после смерти Карла Смелого (1477), репрессии против протестантов со стороны испанцев во времена религиозных войн, победные вторжения армий Ришелье, затем Мазарини в течение десятилетий 1630, 1640, 1650. эти военные катастрофы (а также эпидемии) нанесли значительный, но ни в коем случае не глубокий, ущерб фламандской демографии, население все равно оставалось многочисленным. Они также не нарушили продуктивность сельского хозяйства региона. На этой земле пестрые пастбища с рыжими коровами перемежались «хорошо осушенными полями, засеянными злаками, хмелем, красным клевером» [53] . Текстильная промышленность, примером которой может служить мануфактура в Хондшооте, приносила дополнительные средства обогащения как небольшим городам, так и деревням. Основным языком, естественно, был фламандский, но французский, начиная с эпохи Позднего средневековья, перестал быть чем-то совершенно незнакомым в стране, усеянной школами, где преподавание велось на местном наречии. Ученость процветала на всех ступенях, будь то низшие ступени — простое обучение грамоте, или высшие — фольклор «риторических залов» и библиотек для интеллектуалов, присутствовавших в достаточно значительном количестве; они получали свое образование в университетах Дуэ, Лувена, даже Парижа… Повсюду царил религиозный дуализм: в XV веке католическая религия была очень сильна, что тем не менее не исключало вольности нравов как народа, так и клириков [54] . В XVI веке на волне протестантизма и иконоборчества Южные Нидерланды, казалось, моментально устремились в лоно Реформации. С тем же пылом, но следуя в противоположном направлении, в XVII веке католическая контрреформация превращает Вестхук в новый Иерусалим, верный Папе, храмы там Украшаются вычурной барочной живописью Рубенса, Иорданса, а в глубинке — Рейна из Дюнкерка или Ван Ооста-младшего, жившего в Брюгге и Лилле. И те, и Другие в большом количестве писали портреты и картины на религиозные сюжеты.

53

Defoort E. Une chatelaine flamande, Marie-Therese Le Boucq de Temas, 1873–1961. Ed. Des Beffrois, 1985. P. 15.

54

В этом видимом противоречии — слабое место этой, тем не менее, очень интересной книги: Toussaert J. Le sentiment religieux en Flandre a la fin du Moyen Age. P.: Plon, 1963.

Процесс французской аннексии в регионе с 1659 года сопровождается обычными для этого проявлениями насилия. Начиная с первых лет единоличного правления Людовика XIV и до Утрехтского мирного договора (1713) войны в Вестхуке были частыми и опустошительными. В течение полувека граница с Нидерландами, сначала испанскими, а потом попавшими под власть Австрии, сильно изменилась, какой бы она ни была нестойкой, разделы были болезненными, в частности для местных землевладельцев, когда через их территорию проходила начерченная кем-то граница. Очень часто эти границы не были определены с желаемой точностью на картах. Не будем брать в пример Дюнкерк, находящийся на полном подъеме своего развития благодаря деятельности корсаров и знаменитого Жана Барта. Маленькая гавань станет большим портом! В этом порту в 1661 году насчитывалось 5 000 жителей, а к 1706 году — уже 14 000, и на этом рост населения не останавливался [55] . Заметим походя, что такова была характерная особенность эпохи Людовика XIV в масштабах Франции. Это «солнечное» царствование было несказанно благоприятно для морских портов, но иногда невыгодно для интересов крестьянского хозяйства из-за высоких налоговых поборов, взимавшихся с жителей деревень [56] . На самом деле Вестхук, исключая Дюнкерк, в период между 1659 и 1713 годами страдал от опустошения и массового оттока населения. Боевые рейды воюющих сторон оставляли после себя в момент опустевшие земли, покинутые каналы и ярмарки. Однако на местах к королевской власти Бурбонов не испытывали ненависти a priori. Естественно, после аннексии то здесь, то там еще в течение некоторого времени оставались ростки старой преданности испанским хозяевам. Добросовестные наблюдатели, посещавшие эту область, которая должна была стать «севером королевства», всегда считали, что там «нужно освободить умы от испанского влияния». Но Мадрид был далеко, гораздо дальше от Берга или Дюнкерка, чем Париж. Да и Вена, где была резиденция императоров Леопольда, Карла или Иосифа, новых хозяев австрийских Нидерландов (территории, в общих чертах соответствующей современной Бельгии), тоже не была ближайшим соседом. Кроме того, австрийский монарх в XVIII веке взял в привычку в письменной форме общаться по-французски со своими нидерландскими подданными через представителей своей администрации на местах.

55

Именно в 1067 году Дюнкерк был впервые упомянут в тексте, где граф Фландрии жалует одному аббатству право собирать десятину в некоторых местах, в число которых как раз и входил Дюнкерк, который был тогда, кажется, всего лишь укрепленным поселением; около примерно 1170–1180 годов эта община получила значительный статус города. Население Дюнкерка развивалось в следующих границах: 5 000 жителей с 1621 по 1666 годы; 10 515 в 1685 году; максимум 14 000 в 1706 году; затем 10 000 или 11 000 между 1713 и 1745 годами; подъем до 13 700 в 1736 году; 16 000 в 1770 году; 27 000 в 1789 году. Cabantous A. Histoire de Dunkerque. Toulouse: Privat, 1983. P. 36–37 и p. 89.

56

Trenard L. Histoire des Pays-Bas francais, Toulouse: Privat, 1974. P. 197–226, в частности, стр. 219, и Coomaert E. Op. cit. P. 308 sq.

Вестхук, с этого времени интегрированный во французское королевство, оказался географически отрезанным от говорящего по-нидерландски населения Голландии «австро-бельгийским» блоком, и по этой причине этому региону пришлось склониться (кстати, на достаточно добровольной основе) к наиболее близкой господствующей культурной традиции, к культуре соседей, другими словами, французов; французская культура распространялась от Парижа через Лилль и захватывала на границе университет Дуэ. Крупные аристократические семьи Фландрии, как, например, Робек, ведущие свой род от Монморанси, сначала выражали недовольство по отношению к новой французской власти Бурбонов, но в конечном итоге породнились с французами душой и телом, вплоть до того, что из их рода происходили (они дали своему региону и даже всей области французских Нидерландов правителей) члены военной администрации, прославившие семью Робек в эпоху Людовика XV и Людовика XVI. Плюс к тому, христианнейший предок этих двух королей отменил в 1685 году Нантский эдикт. В самом начале он слыл самым добрым католиком из числа монархов. При таких условиях он не мог не вызвать симпатии у жителей крайнего запада Фландрии, поскольку они уже давно избавились от скандального протестантского меньшинства, объявившегося на их землях в период борьбы с иконами. Хотя они и сохранили, соблюдая крайне малую пропорцию, нескольких торговцев — кальвинистов или англикан в торговом сообществе Дюнкерка. Еще один аргумент работал в пользу французского королевства — французское присутствие в регионе нисколько не вредило достаточному его процветанию, начавшемуся после того, как миновал восьмидесятилетний период непрекращавшихся войн (1635–1713). Сельское хозяйство Вестхука продолжало развиваться, оно давало лучшие показатели производства в пределах Французских границ, особенное внимание уделяя промежуточным культурам, отказавшись от полей под паром и наращивая крупный рогатый скот в хлевах. Производство сукна, конечно, приходит в упадок, но его успешно заменяют производство льняных тканей и изготовление кружев, которые практикуют в деревнях со свободным трудом, освобожденных от мальтузианских корпораций. По правде говоря, торговые возможности Вестхука были ограниченными из-за плохого состояния дорог, которые часто были грязными и покрытыми рытвинами. Но вместо этого — о везение! — можно было рассчитывать на водные пути передвижения, бывшие достопримечательностью этих мест, товары перевозились, и торговля шла по великолепным каналам, ничуть не уступавшим антверпенским или голландским.

Короли и их представители воздерживались от вмешательства в систему местной власти. Нотабли страны продолжали следить за бесперебойным функционированием местных органов власти, которые работали еще до французского вторжения и не прекратили своего существования и после установления власти французов: среди них были муниципалитеты, или «эшевенажи» (то есть подвластные эшевену), многочисленные сеньориальные владения, феодальные пережитки, которые еще кое-где выжили, и наконец представители городской и торговой олигархии, объединившиеся в региональную ассамблею, называвшуюся здесь департаментом. «Венчали» эту иерархию интендант, присылаемый из Парижа, и его уполномоченные (часто «местного» происхождения), которые разными способами поддерживали контакт с элитой региона; без лишней грубости они проникали в низшие инстанции исполнительного самоуправления, обходили их и манипулировали ими свыше, а органы местного самоуправления были традиционными и разобщенными. В 1764 году муниципальная реформа Лаверди (так и не проведенная) была нацелена на то, чтобы разрушить существующие порядки: в ходе ее предполагалось увеличить ответственность и самостоятельность состоятельных граждан в городских ратушах. В Вестхуке, где наблюдалось смутное недовольство существующей ситуацией, вдруг стал проявляться интерес к государственности и к тому, выполняет ли она свои функции или нет. И в этом данная область находится в согласии с общей тенденцией, поскольку, в соседних небольших областях, также чувствительных к духу времени, наблюдается тенденция к выражению недовольства.