История России в мелкий горошек
Шрифт:
Главный литературный прием, к которому прибегает писатель для характеристики образа Екатерины, – это внутренний монолог героини, ведущийся от первого лица. Автор как бы сам говорит за императрицу. Я попробую показать, что в реальности думала Екатерина II о тех вопросах, по которым от ее имени высказывается Радзинский.
Вот императрица рассуждает о России. «Я люблю эту страну, я обожаю ее язык. Я преклоняюсь перед физическими чертами русских – их статью, их лицами. Я считаю русскую армию лучшей в мире. Я всем сердцем приняла религию этой страны. Я ходила пешком на богомолье в Ростов. Я ненавижу в себе все немецкое. Даже своему единственному брату я запретила навещать меня в России. Я сказала: «В России и так много немцев». И сказала чистосердечно, потому что давно не чувствую
Послушаем саму императрицу: «Я никогда ничего не предпринимала, не будучи глубоко убеждена, что то, что я делаю, согласно с благом моего государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала, что всех моих личных способностей… едва может хватить, чтоб отблагодарить его». «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Теперь поверили? Не совсем? Тогда продолжим.
Что там у нас с «физическими чертами русских»? Описания народа, которым она управляет, менялись у Екатерины II в зависимости от того, с кем она в данный момент разговаривала. В беседах с иностранными корреспондентами императрица иногда увлекалась и переходила на патетический тон, называя русских «скифами», как вообще было принято в просветительской традиции, именовавшей Россию – Скифией. «Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф. Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, в строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца – равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению к родителям и старшим. Он быстр, точен в исполнении и верен».
Совсем иначе выглядит образ русских в записках, составленных императрицей для себя и не предназначенных для постороннего глаза. В небольшом рассуждении «Мысли о тирании» Екатерина писала: «Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков». Приведенные примеры можно продолжать. Одни оценят их как свидетельство двуличности Екатерины II, другие – как живое отношение человека к своему народу: то восхищение, то апатия и разочарование. Вспомните Ф.М. Достоевского; никто не говорил русским так много хорошей и плохой правды о них. Однако в обоих случаях у Екатерины II, в отличие от Радзинского, речь идет не только о физических, но и о нравственных качествах народа. В первую очередь ее радовали и тревожили именно они.
Отношение императрицы к Русской Православной Церкви было сложным. И речь здесь не о том, что Екатерина, соединяя в своем лице светского и духовного главу Российской империи, добросовестно относилась к своим официальным обязанностям: держала посты, участвовала в торжественных церковных церемониях, знала все православные праздники, посещала монастыри, делала богатые вклады и т. д. Дело также не в том, что, когда интересы светской жизни страны требовали, императрица жертвовала интересами Церкви интересам государства: провела секуляризацию церковных земель, закрыла целый ряд обветшавших и малолюдных монастырей, не разрешила духовенству участвовать в Уложенной комиссии, боясь серьезного противодействия своим реформам. Дело во внутреннем чувстве религиозности, которое у нее, как и у любого ученика философии Просвещения, уже пошатнулось.
Тем не менее она никогда не позволяла Вольтеру в письмах колких выпадов против православия, какие философ нередко делал против католичества. В юности долго колебавшись прежде чем сменить веру, Екатерина
Теперь самый щекотливый вопрос – национальный. У Радзинского императрица так старается уверить читателей в том, что она уже не немка, что ей, естественно, не веришь. Заметим сразу, рассуждения о двуличности и притворстве Екатерины II, в которых ее так часто обвиняли и историки, и литераторы (вспомним у Пушкина – «Тартюф в юбке»), во многом основывались на невозможности понять, как немка-лютеранка могла стать русской и искренне полюбить чужую страну. Ведь сплошь и рядом были обратные примеры.
Здесь мы затрагиваем очень сложную и далеко еще не изученную тему о патриотизме в большой империи. Удивительно, но, подчеркивая свое расположение ко всему русскому, Екатерина II вовсе не отказывалась от себя как от немки. В ее переписке с бароном Гримом времен обострения отношений с Пруссией можно встретить замечания о том, что противники императрицы в Берлине забыли, с кем имеют дело: она сама немка и не позволит себя обмануть. Бытовые привычки императрицы: подчеркнутая чистоплотность, личная экономность, любовь играть в карты «по-маленькой», т. е. не разоряясь, ранние пробуждения и ранний же уход ко сну, обед, работа и прогулки строго по часам, пунктуальность и деловая обязательность – это ли не черты немецкой принцессы?
«Как же тогда быть с русскими сказками и поговорками, которые, говорят, знала Екатерина?» – спросит читатель. «А также с народными вышивками, которые она собирала, древнерусскими рукописями, которые пыталась читать», – добавлю я. Как быть с ее необыкновенно образным и богатым русским языком, который она совершенствовала в течение всей жизни? Слава Богу, хоть право на знание языка за императрицей признали. А всего лет десять назад легко было столкнуться в научной среде с некомпетентным мнением о том, что Екатерина II так и не выучила языка своего нового отечества. Автор этих строк посвятил русскому языку Екатерины специальную статью и прекрасно помнит удивление на лицах многих представителей ученой публики и недоуменное пожимание плечами. Екатерина II? Говорила? По-русски? Вы что-то путаете, девушка. По-французски. Есть письма? Государственные бумаги? И все на русском? Не может быть! А знаменитое «исчо»? Нет никакого «исчо»? А что есть? Штабеля папок с архивными документами, написанными Екатериной II собственноручно по-русски. Почти без грамматических ошибок.
Особенность внутреннего культурного климата России такова, что здесь не нужно отказываться от себя как от немца, чтоб стать русским. Князю Петру Ивановичу Багратиону, в горячке вскочившему с постели при известии об оставлении Москвы, не нужно было отказываться от себя как от грузина, чтобы испытывать горячее искреннее чувство к России. Капитану Черноморского флота Остен-Сакену, в самом начале второй русско-турецкой войны в 1787 г. взорвавшему вместе с собой корабль, который окружили турецкие суда, не нужно было забывать, что он курляндец, чтобы помнить о стране, которой он служит. И Екатерина II свободно могла сохранять многие национальные черты немки и считать себя при этом русской.
Вот слова другой императрицы, бывшей принцессы Баденской Луизы-Августы, в православии Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, которая в 1802 г. писала матери: «Чувствую очень сильную нежность к России, и как ни приятно мне снова увидеть Германию и думать о ней, мне было бы очень жалко покинуть Россию навсегда и буде, в силу каких-либо обстоятельств, я очутилась бы одинокою и могла бы избрать себе местожительства, я основалась бы в России даже в том случае, если бы для этого пришлось скрыться от всего мира… Это не слепое восхищение, мешающее мне видеть преимущества других государств перед Россией: я вижу ее недостатки, но вижу также чем она может стать, и каждый ее шаг вперед радует меня».