История российского терроризма
Шрифт:
У Распутина было две дочери. Старшая еще была жива в 1970-х годах. Она уехала из России и стала укротительницей львов.
* * *
Из газет 1925 г.:
«В Киеве арестован ряд провокаторов и охранников. Вот одна из наиболее ярких фигур — подполковник Киевского губернского жандармского управления Кринский, имеющий солидный послужной список. В 1903 г. Кринский вступил в отдельный корпус жандармов. До 1910 г. по его вине произошло множество арестов. Он разгромил бундовскую организацию в Бердичеве. В 1906 г. им арестовываются 30 человек бундовцев, из них 15 отправляется в Сибирь. С еще большей энергией он в 1907 г. опять громит организацию, арестовав снова 30 человек, причем 25 товарищей было отправлено в Сибирь. Им же раскрывается подпольная типография бундовцев. В 1905 г. Кринским были разгромлены социал-демократическая организация «Искра» в Бердичеве
Другая фигура, как будто необычная в таких делах — раввин города Сквиры Киевской губернии Ямпольский. Раввином он состоял с 1887 г. до революции. Просвещая свою паству, он вместе с тем сотрудничал с жандармским полковником Лопухиным и сквирским исправником. Ямпольский освещал работу Бунда и сионистов. Им же была выдана бундовская организация во главе с Бодером в 1905 г. В архивах жандармского управления имеется ряд докладных записок этого раввина, в которых он вместе с выражением верноподданических чувств сообщает об известных ему еврейских организациях. В жандармском архиве обнаружен также ряд донесений за его личными подписями. В преступлениях своих Ямпольский сознался.
Сын управляющего одного из сахарных заводов В. Ф. Габель, в бытность свою студентом Киевского политехнического института, вошел в партию социалистов-революционеров. В связи с работой военной организации партии и восстанием 1907 г. Габель был арестован и Киевским военно-окружным судом осужден на 2 года и 8 месяцев каторжных работ, с последующим поселением в Сибири. Срок каторги Габель отбывал в Смоленской каторжной тюрьме. Здесь он являлся одним из каторжан, ведавших сношениями с волей через тюремных служащих — фельдшера и писаря. Секрет этих совершенно конспиративных сношений состоял в особом способе проявления написанного химическими чернилами. Способ этот был, конечно, известен Габелю, и вот он, дабы снискать благорасположение к себе царской охранки, выдал его смоленским жандармам, в результате чего тюремные сношения политических заключенных с волей прекратились, в городе произведены были повальные обыски, а по отношению к некоторым каторжанам тюремщики приняли «исправительные меры». По вине Табеля последовал провал смелого плана побега группы политзаключенных. Помимо того, Габель сообщил охранке ряд сведений, имеющих отношение к покушению на графа Воронцова-Дашкова, убийству на воле провокатора и прочее. С этого момента карьера Габеля как полезного деятеля охранки была обеспечена. На место ссылки в Иркутск он прибыл уже как секретный сотрудник охранного отделения и в течение 1911— 1913 гг. за плату выполнял ответственные поручения иркутского жандармского управления, освещая деятельность различных революционных организаций. Пришел 1917 год. Габель — «старый революционер». Он тщательно скрывает свое прошлое провокатора, выпячивая на первый план революционные заслуги — каторгу, ссылку. Вплоть до ареста он занимал ряд ответственных постов в Иркутске и Красноярске, где был директором Всекобанка. Все это установлено губернским судом, приговором которого Габель приговорен к высшей мере социальной защиты — расстрелу».
* * *
Обратимся к воспоминаниям наркома А. Луначарского: «20 июня 1918 года тов. Володарский, находившийся на Обуховском заводе, телефонировал Зиновьеву, что считает необходимым крайние усилия, чтобы уговорить обуховских рабочих не идти на столкновение с Советской властью, и для этого просил Зиновьева приехать на завод самому. Володарский хотел подождать Зиновьева на заводе. Тов. Зиновьев попросил меня поехать с ним вместе. Я, как и товарищ Зиновьев, пользовался некоторой популярностью среди петроградских рабочих. Однако нас не слушали, кричали, причем, конечно, делала это не масса, а при попустительстве ее (как я уже сказал, несомненно, враждебно к нам настроенной) кучка крикунов и смутьянов. Против нас, при поддержке этой кучки, выступали меньшевики и эсеры с самыми наглыми речами. Володарского на заводе мы не застали, он уже уехал. После того как мы полтора часа уговаривали рабочих не нервничать и верить в твердость пути, по которому идет Советская власть, мы уехали и по дороге в селе Фарфоровом узнали, что Володарский убит».
Володарского убил рабочий-маляр Сергеев, страстно желавший совершить подвиг. Это его и привело в партию социал-революционеров.
Предполагалось остановить автомобиль Володарского. Ситуация упростилась:
Член ЦК партии эсеров Семенов вспоминал:
«Для выяснения позиции Центрального Комитета по вопросу о практическом проведении террора я беседовал с Гоцем. Гоц находил, что политический момент достаточно созрел для борьбы путем террора, считая, что убийство Ленина надо осуществить немедленно, что оно будет иметь не меньшее значение, чем убийство Троцкого. Он предлагал убить первым того, кого будет легче убить технически. Я сказал Гоцу, что если ЦК намерен отказаться от актов после их совершения, как это было при убийстве Володарского, то я и мои боевики вряд ли согласимся продолжать террористическую работу».
Противостояние эсеров и большевиков становится все отчетливее. Образовался даже эсеровский фронт из Народной армии, чехословаков, оренбургского и уральского казачества. Надо сказать, что симпатии населения были на их стороне. Встречали с колокольным звоном.
Когда взяли Уфу, было избрано Учредительное собрание из 420 депутатов. Двести из них — члены партии эсеров.
Объединенные войска овладели многими волжскими городами.
Председатель казанского совета Шейнкман укрылся в госпитале, но раненые выгнали его. Он бросился к своей любовнице, но квартира оказалась запертой. Тогда он сел во дворе, повязав лицо платком. Шейнкмана узнали, повели сквозь толпу озлобленного народа. На стене тюремной камеры он написал: «Сегодня меня расстреляют. Шейнкман».
* * *
Телефонограмма «Во все районные комитеты РКП, во все районные советы, всем штабам Красной армии:
Около 3 часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков. Мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки.
Предсовнаркома В. Ульянов (Ленин)».
Из показаний сотрудника германского посольства лейтенанта Мюллера 7 июля 1918 г.:
«...Вчерашнего числа, около 3 часов пополудни, меня пригласил первый советник посольства доктор Рицлер присутствовать в приемной при приеме двух членов из чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. При этом у доктора Рицлера имелась в руках бумага от председателя этой комиссии Дзержинского, которой двое лиц уполномачивались для переговоров по личному делу с графом Мирбахом, германским послом. Войдя в вестибюль с доктором, я увидел двух лиц... Один из них смуглый брюнет с бородой и усами, большой шевелюрой, одет был в черный пиджачный костюм. С виду лет 30—35, с бледным отпечатком на лице, тип анархиста. Он отрекомендовался Блюмкиным. Другой, рыжеватый, без бороды с маленькими усами... С виду также лет 30. Одет был в коричневый костюм и, кажется, в косоворотку цветную. Назвался Андреевым, а по словам Блюмкина, является представителем революционного трибунала.
Когда мы четверо уселись возле стола, Блюмкин заявил, что ему необходимо переговорить с графом по личному делу. Требование свое Блюмкин повторил несколько раз... Доктор Рицлер пошел за графом, и в скором времени вернулся с ним... Уж в малой приемной мне стало известно со слов Блюмкина, что визит их связан с процессом одного венгерского офицера графа Роберта Мирбаха; и когда на слова Блюмкина посол ответил, что он не имеет ничего общего с упомянутым офицером, что это для него совершенно чуждо и в чем именно заключается суть дела, Блюмкин ответил, что через день будет это дело поставлено на рассмотрение трибунала.
Посол и при этих словах оставался пассивен; тогда сзади сидевший рыжеватый мужчина обратился к брюнету с замечанием: по-видимому, послу угодно знать меры, которые могут быть приняты против него. По-видимому, эти слова являлись условным знаком, так как брюнет вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и произвел по нескольку выстрелов в нас троих, начиная с графа Мирбаха, но промахнулся. Граф выбежал в соседний зал, но его догнала пуля в затылок. Тут же он упал. Брюнет продолжал стрелять в меня и доктора. Я инстинктивно опустился на пол и когда приподнялся, то тотчас же раздался оглушительный взрыв от брошенной бомбы. Посыпались осколки, куски штукатурки... Оба преступника успели скрыться через окно и уехать на поджидавшем их автомобиле. Выбежавшие из дверей подъезда слуги крикнули страже стрелять, но последняя стала стрелять слишком поздно и этим дала возможность скрыться безнаказанно убийцам. Скрываясь от преследования, злоумышленники забыли свой портфель с бумагами по делу графа Мирбаха и другими документами, бомбу в том же портфеле, портсигар с несколькими папиросами, револьвер и свои две шляпы...»