История Руси и русского Слова
Шрифт:
«Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта?..» Они «не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?»
Об этом необходимо сказать сегодня, ибо в период «гласности» очередной раз начались попытки объявить «Слово» фальсификацией, сконструированной в конце XVIII века. В частности, опубликованы острые заметки самого активного «скептика» А. А. Зимина (вообще-то замечательного историка Руси XV – начала XVII веков), который очень, пожалуй, даже чрезмерно горячо стремился «развенчать» древность «Слова», посвятив этому делу в 1960-х – начале 1970-х годов более десятка публикаций. Но в высшей степени характерно его собственное объяснение
"Выступление с пересмотром традиционных взглядов на время создания «Слова о полку Игореве» было борьбой за право ученого на свободу мысли. Речь шла не о том, прав я или нет… было тошно от казенного лжепатриотизма, расцветшего в 40-50-е гг."189.
Это по-своему поразительное признание, ибо А. А. Зимин явно не отдает себе отчета в том, что он оказывается, по сути дела, в той же самой позиции, как и вызывающие у него «тошноту» представители «казенного лжепатриотизма», ибо его – по его же словам – вдохновляло не стремление к беспристрастной истине, а борьба с «лжепатриотами»…
Говоря о поэме об Игоре, нельзя не подчеркнуть, что в отличие от предшествующих ей сочинений искусство слова явно предстает здесь в своей собственной сущности; это, пожалуй, первое действительно «чисто» художественное творение, не отягощенное, подобно более ранним, мифологическими (элементы мифа выступают в поэме об Игоре, о чем уже шла речь выше, не в своем содержательном значении, но в качестве художественно-формальных, как средство образотворчества), богословскими, ритуально-обрядовыми (что присутствует, например, в былинах) и иными идеологическими и бытовыми компонентами. Кстати сказать, в значительной мере именно потому «Слово о полку Игореве» так легко и естественно было воспринято и оценено самыми широкими кругами людей в новейшее время, в XIX-XX веках.
И следует со всей решительностью утвердить, что поэма об Игоре являет собой отнюдь не «начало», но, напротив, завершение, конец определенной эпохи, определенного «цикла» в развитии русского словесного искусства, – соответствующий концу истории Киевской Руси, которая сменяется историей Руси Владимирской и, далее, Московской. Разумеется, концом эпохи в прямом и резком смысле было монгольское нашествие, после которого культура и литература во многом начинают развиваться, так сказать, заново, с самого начала, что ясно видно, например, при сопоставлении изощреннейшего искусства того же «Слова о полку Игореве» и обнаженной простоты и безыскусности «Повести о разорении Рязани Батыем». Лишь позднее, в XIV веке, совершается «возрождение», воскрешение культуры домонгольской, Киевской Руси.
Но вернемся к вопросу об исторической основе «Слова о полку Игореве», то есть к проблеме «Русь и половцы». Поскольку дело идет о пронизанном лиризмом, властным голосом творца поэмы образе героя и его драматической судьбе, тема половцев, естественно, предстает здесь как тема безусловно чуждой, враждебной и грозной силы. И, повторяю, воплощение этой темы в художественном мире «Слова о полку Игореве» для многих и многих людей явилось и является основой общего представления о значении и роли половцев в реальной истории Руси.
Однако если обратиться к действительным взаимоотношениям хотя бы двух главных исторических личностей, чьи образы созданы в «Слове» – князя Игоря и хана Кончака, – все предстает в совершенно ином свете. Эти взаимоотношения рассмотрены, например, в недавней монографии С.А. Плетневой «Половцы» (М., 1990, с.157-168).
В 1174 году двадцатитрехлетний князь Новгород-Северский Игорь Святославич впервые столкнулся с ханом Кончаком, грабившим окрестности Переславля-Русского, и прогнал его войско в степь. Однако через пять лет, в 1180-м, Игорь и Кончак вступили в самый дружественный союз и совместно пытались – ни много ни мало! – захватить Киев. В сражении за Киев в 1181 году Игорь и Кончак были наголову разбиты и как-то даже трогательно спаслись от возмездия, уплыв в одной
Дружественные отношения Игоря с Кончаком сложились, в частности, и потому, что та «ветвь» русских князей, «Ольговичи» (как, впрочем, и некоторые другие «ветви»), к которой принадлежал Игорь, давно породнилась с династиями половецких ханов. Дед Игоря, Олег Святославич (получивший из-за своей изобилующей всякого рода нелегкими перипетиями судьбы прозвание «Гориславич») еще в 1090-х годах женился – после кончины своей первой жены, византийки Феофано Музалон, – на дочери знатного половецкого хана Селука (Осолука). А впоследствии Олег женил своего сына Святослава, то есть отца Игоря, на дочери другого известного хана – Аепы (Акаепиды).
В исследовании С. А. Плетневой говорится о том, как в 1146 году Святослав Ольгович (отец Игоря), полагая, что он имеет больше прав на киевский престол, нежели занявший его тогда Изяслав Мстиславич, «просил своих „уев“ (половецких дядей по матери) помочь ему в борьбе против Изяслава… в летописи поясняется, что „уи“ были дикими половцами Тюпраком и Камосой Осолуковичами» (с. 107-108).
Нельзя умолчать, что некоторые историки оспаривают «половецкое» происхождение Святослава Ольговича, считая его сыном первой жены Олега – то есть гречанки из Византии Феофано. Еще более решительно оспаривается положение о том, что половчанкой была не только бабушка, но и мать сына Святослава – героя «Слова» Игоря. И в самом деле есть сообщение, что в 1136 году, то есть за пятнадцать лет до рождения Игоря, Святослав женился в Новгороде на русской женщине (первая его жена, дочь хана Аепы, как считается, к тому времени умерла). Однако летописное сообщение об этой свадьбе Святослава по меньшей мере странно, ибо, согласно ему, новгородский епископ Нифонт категорически не «утвердил» эту женитьбу190. И к тому же через десять лет (см. выше) Святослав выступает в тесном союзе со своими дядьями – братьями своей половецкой жены.
Наконец, есть сведения, что отец главных героев «Слова», Святослав, имел еще третью жену, которая и стала матерью Игоря (родившегося в 1131 году); она была дочерью Юрия Долгорукого, женатого на дочери половецкого хана Аепы191 (иначе – Епиопы; не путать с другим Аепой – отцом жены отца Игоря, Святослава). В таком случае, у героя «Слова» половчанками были обе бабушки.
Существует весьма своеобразное «доказательство» половецких «корней» главных героев «Слова о полку Игореве». В свое время, еще в 1947 году, широко известный историк и археолог Б. А. Рыбаков обнаружил захоронение брата Игоря, Всеволода («Буй-Тура»), и прославленный скульптор-антрополог М. М. Герасимов восстановил на основе черепа его облик (аутентичность подобных реконструкций этого мастера была многократно доказана). И, глядя на эту скульптуру, нельзя усомниться, что перед нами лицо с явными «азийскими» чертами192. Поэтому изображения главных героев «Слова» в живописи (например, Ильи Глазунова), где они представлены в чисто «славянском» духе (белокурые, голубоглазые, с «европеоидным» складом лиц и т. д.) не соответствует реальности.
Возможно, именно после знакомства с герасимовской скульптурой Б. А. Рыбаков, который склонен усматривать в отношениях русских и половцев смертельную непримиримость, безоговорочно написал об отце Игоря, Святославе: «Его матерью была половчанка» (там же, с. 124). Вместе с тем историк все же стремится истолковать одно из «состязаний» между русскими и половцами – поход Игоря в 1185 году, ставший темой великого «Слова», – в качестве попытки спасения Руси чуть ли не от полной гибели. А ведь в «Слове» вполне ясно сказано, Игорь отправляется в поход (несмотря даже на мрачное предзнаменование), ибо «спала князю умь похоти… искусити Дону великого» (то есть, согласно переводу О. В. Творогова, «страсть князю ум охватила… изведать Дона великого»).