История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Семантическая палеонтология требовалась для доказательства этой общности путем выявления строительных блоков, при помощи которых выстраивалась семантическая вселенная человечества. Эти компоненты, несмотря на потенциально бесконечные трансформации и комбинации, представлены, согласно Марру, ограниченным числом единиц. Первоначально он считал, что таких элементов двенадцать, однако затем сократил их до девяти, семи и в конце концов — до четырех (пресловутый сал, бер, йон, рош, иногда заменяемые — не без давления со стороны некоторых скептически настроенных последователей Марра — на Д В, С, D). Столкнувшись с вопросом о том, как именно он пришел к этому числу, Марр, как правило, давал метафизические объяснения, например: четыре элемента отражают четыре части света, или «некоторые вещи доказывать нет необходимости, их можно показывать» [902] . Ничего более внятного не говорил Марр, и когда требовалось объяснить, почему, если морфология языка действительно обусловлена социально-экономической ступенью развития общества и способом производства и все языки соответствующей фазы должны иметь схожий тип морфологии, «феодал Запада говорит на флективном языке, а феодал Востока — на агглютинативном» [903] .
902
Марр Н. К бакинской дискуссии о яфетидологии и марксизме. Баку: АзГНИИ, 1932. С. 44.
903
Мещанинов И. И. Проблемы классификации языков и народов в освещении яфетического языкознания // Советская этнография. 1933. № 2. С. 83.
Сам Марр почти никогда не применял свою доктрину к изучению современной литературы [904] . Редким исключением является его выступление на праздновании сорокалетия литературной деятельности Горького, где он предложил стадиальную эволюцию литературных жанров, ссылаясь на поэзию как наиболее раннюю форму письма и указывая на прозу как на продукт более поздней стадии развития, «когда техника мышления в образах сменяется, собственно повышается в уточнении техникой мышления понятиями» [905] . Попытки продвинуть «новое учение» в сферу литературоведения были связаны, прежде всего, с классикой и фольклором и впервые предприняты в середине 1920-х годов, когда Борис Богаевский, историк Древнего мира, организовал в своем доме кружок с участием нескольких востоковедов и историков, объединенных стремлением исследовать Гомера в свете яфетической теории Марра [906] . Несмотря на амбиции Богаевского выработать «действительно историческую, т. е. материалистическую поэтику» [907] , основанную на яфетидологии, которая была бы применима к любому литературному произведению, включая «Фауста» Гете, «Войну и мир» Толстого или стихи Пушкина, только несколько лет спустя, в 1932 году, вышло первое основанное на новой методологии коллективное исследование под редакцией Марра, где рассматривались различные трансформации «Тристана и Изольды» от доисторических времен до феодализма [908] . Примечательно, что название книги апеллировало к ранней статье самого Марра, но в обратной перспективе, усиливая тем самым палеонтологическое измерение: статья Марра «Иштарь: От богини матриархальной Афроевразии до героини любви феодальной Европы» [909] превратилась в «Тристан и Изольда: От героини любви феодальной Европы к богине матриархальной Афроевразии» [910] .
904
О знании Марром современной литературы и в особенности авангарда см.: Никольская Т. Н. Я. Марр и футуристы // Кредо. 1993. № 3–4. С. 7 (где утверждается, что Марр через сына Юрия знал поэзию А. Крученых, И. Зданевича и И. Терентьева) и Васильков Я. Трагедия академика Марра // Христианский Восток. 2001. № 2. С. 390–421 (где обращено внимание на цитирование Марром из поэзии Мариенгофа — с. 416). См. также: Никольская Т. Авангард и окрестности. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002, где обнаруживается связь между «новым учением» и творчеством футуриста Александра Туфанова (с. 239–245).
905
См.: Вступительное слово, произнесенное вице-президентом Всесоюзной Академии наук акад. Н. Я. Марром в торжественном собрании, состоявшемся 27 сентября // Вестник Академии наук СССР. 1932. № 10. С. 14.
906
Полный список участников кружка содержится в комментариях Нины Брагинской к английскому переводу «Воспоминаний о Н. Я. Марре» Ольги Фрейденберг («Soviet Studies in Literature», 1991, vol. 27, № 3, p. 82, n. 23). Некоторые работы «Гомеровского кружка» были опубликованы отдельной книгой в серии «Язык и литература» (1929, т. 4); см. в особенности статьи О. Фрейденберг «Сюжетная семантика „Одиссеи“» и И. Мещанинова «Гомер и учение о стадиальности». Методологически эта последняя работа уступает вступительной и заключительной статьям (Фрейденберг и Франк-Каменецкого соответственно), вошедшим в коллективный том 1932 года о Тристане и Изольде. Большинство традиционных ученых-классицистов книгу о Гомере встретили критически, особенно в том, что касается методологии: «Здесь Гомер служит яфетидологии, а не яфетидология Гомеру» (Novotny F. Homer ve svetle jafetidologie // Listy filologick'e. 1931. № 58. P. 114).
907
Богаевский Б. Гомер и яфетическая теория // Язык и литература. 1929. № 4. С. 20. (Курсив в оригинале. — Г.Т.).
908
Тристан и Изольда. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии. Коллективный труд Сектора семантики мифа и фольклора под ред. Н. Я. Марра. Л.: Изд-во АН СССР, 1932. Труды Института языка и мышления. II.
909
Статья Марра «Иштарь: от богини матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы» была опубликована в «Яфетическом сборнике» (1927, № 5).
910
Ольга Фрейденберг обратила внимание на это превращение во вступительной статье «Целевая установка коллективной работы над сюжетом „Тристана и Изольды“» (Тристан и Изольда. С. 3). На это обратили внимание и рецензенты-современники. См.: Лозанова А. Работа по фольклору в Институте языка и мышления (ИЯМ) Академии наук СССР // Советская этнография. 1934. № 1–2. С. 209.
Книга о Тристане и Изольде фактически сыграла роль коллективного манифеста ученых, намеревавшихся изучать литературу, используя метод семантической палеонтологии. В сборнике участвовали двенадцать ученых, чьи статьи были написаны в 1929–1931 годах; он получил доброжелательную рецензию на Западе [911] и даже оказался в личной библиотеке Сталина [912] . Двое из его участников, Ольга Фрейденберг (1890–1955) и Израиль Франк-Каменецкий (1880–1937) [913] , глубоко восприняли семантическую палеонтологию, создав работы, позволяющие оценить ее философские основы и вписать ее в контекст советской литературной и культурной теории.
911
Schlauch М. A Russian Study of the Tristan Legend // Romanic Review. 1933. № 24.
912
Илизаров Б. С. Почетный академик И. В. Сталин против академика Н. Я. Марра. К истории дискуссии по вопросам языкознания в 1950 году // Новая и новейшая история. 2003 (№ 3/4/5). № 4. С. 125.
913
Об О. Фрейденберг см.: Moss К. Olga Mikhailovna Freidenberg: Soviet Mythologist in a Soviet Context. 1984 PhD dissertation. Arm Arbor, Mich.: University Microfilms International, 1985; Perlina N. Ol’ga Freidenberg’s Works and Days. Bloomington, Ind.: Slavica, 2002; Kabanov A. Ol’ga Michajlovna Frejdenbeig, 1890–1955: eine sowjetische Wissenschaftlerin zwischen Kanon und Freiheit. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 2002. Наиболее достоверно о жизни И. Франк-Каменецкого написал его племянник: Франк-Каменецкий В. А. И. Г. Франк-Каменецкий (1880–1937) // Русский текст. 1994. № 2; анализ его методологии см.: Баршт К. А. Русская мифологическая школа и литературоведческая палеонтология И. Г. Франк-Каменецкого // Русский текст. 1997. № 5; Дебакер Л., Шилков Ю. М. Язык, миф и метафора (О палеосемантической концепции И. Г. Франк-Каменецкого) // Вече. 2002. № 13; Brandist С. Semantic Palaentology and the Passage from Myth to Science and Poetry: The Work of Izrail’ Frank-Kamenetskij (1880–1937) // Studies in East European Thought. Vol. 63. 2001: 1.
9. Методологические различия: Против формализма и вульгарного социологизма
Основного методологического противника семантическая палеонтология видела в формализме. Хотя при обсуждении в Ленинграде в 1927 году формальный метод был публично поддержан Фрейденберг [914] , ни одна другая литературоведческая школа не подвергалась столь последовательным и интенсивным атакам со стороны Фрейденберг и Франк-Каменецкого, как формализм. Это может показаться тем более странным, что к 1930-м годам формализм был фактически мертв. Фрейденберг критиковала формалистов не просто за пренебрежение содержанием или за отсутствие интереса к идеям, воплощенным в литературном произведении. В «Поэтике сюжета и жанра», единственной прижизненно опубликованной книге Фрейденберг, она повела скрытую атаку на Шкловского за его попытку разработать «теорию прозы» (она отсылает к Шкловскому, апеллируя к названию его одноименной книги) и на Тынянова (чья концепция «литературной эволюции» угадывается в ремарке Фрейденберг о том, что формалисты превратили поэтику в своеобразный литературоведческий дарвинизм [915] ). В другом месте Фрейденберг полемизирует с Борисом Эйхенбаумом (хотя прямо его не называет), ставя под вопрос принципы, на которых построена его книга 1924 года о Лермонтове [916] (полемику с этой книгой можно найти и у Франк-Каменецкого, где Эйхенбаум назван по имени [917] ). Несогласие Фрейденберг с формализмом было, однако, более глубоким, чем эти отдельные выпады: она полагала фундаментальным его дефектом не столько пренебрежение отдельными идеями литературных произведений, сколько его незаинтересованность в раскрытии самих законов мышления, на которых основано творчество с первых шагов человечества. Внимание формализма было полностью захвачено формой, что определяло его статический подход к литературе. В отличие от формалистов палеонтологи, утверждала Фрейденберг, представляют себе литературу не как «готовый» и всегда уже данный феномен, но как особый продукт многоступенчатых преобразований, в основе которых лежат изменения в мировоззрении, обусловленные экономической базой [918] .
914
О реакции Фрейденберг известно из ее воспоминаний. См.: Брагинская Н. О работе О. М. Фрейденберг «Система литературною сюжета» // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения / Под ред. М. О. Чудаковой. Рига: Зинатне, 1986. С. 274.
915
Ср.: Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. Л.: Художественная литература, 1936. С. 7–8.
916
См.: Фрейденберг О. О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках (из служебного дневника) // Одиссей: Человек в истории. М.: Наука, 1995. С. 275–277; о полемике с Эйхенбаумом см.: Брагинская Н. Siste, Viator! (Предисловие к докладу О. М. Фрейденберг «О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках») // Одиссей: Человек в истории. С. 259.
917
См.: Франк-Каменецкий И. К вопросу о развитии поэтической метафоры // Советское языкознание. 1935. № 1. С. 93–94.
918
См.: Фрейденберг О. Целевая установка. С. 5.
Надо признать, что формализм и семантическая палеонтология сходились в том, что отдельные авторы и их «открытия» в «большом сценарии» литературной и культурной эволюции имели незначительный вес. В этом смысле семантическая палеонтология, так же как марксизм, формализм или психоанализ, являлась частью парадигмы истории литературы «без имен», которая доминировала в СССР в 1920–1930-х годах. И все же Фрейденберг и Франк-Каменецкий были, вероятно, наиболее радикальными адептами этого направления. Мало того, что история литературы должна обходиться «без имен», она должна стать больше чем историей, поскольку сам по себе исторический метод не годится для описания механизмов культурных изменений. В отличие от формалистов, видевших в литературности постоянную черту и потому ограничивавших применимость исторического метода исключительно изучением процессов, посредством которых не-литературный материал входит в установленную литературную систему (или, наоборот, части этой системы выходят из нее или оседают на ее периферии), семантические палеонтологи пошли гораздо дальше, настаивая на том, что сама литературность как фундаментальное свойство, определяющее литературное произведение, нуждается в проблематизации и глубоком исследовании, выходящем за пределы простого отслеживания диахронических волн. Семантические палеонтологи заявили, что исторический подход должен быть сохранен для анализа явлений внутри литературных систем, а литературность — то качество, которое делает литературу литературой, — должна быть изучена генетически. По словам Фрейденберг, «на готовое литературное явление следовало реагировать вопросом о происхождении самой литературы» [919] . Таким образом, истории, которой было слишком много для формалистов, оказалось слишком мало для семантических палеонтологов.
919
Там же. С. 6.
Генетический подход, в отличие от исторического, ставит под вопрос самую суть литературы, вопрошая о том, что было до нее и как она появилась. Ответы отличались в деталях, но не по сути. Фрейденберг и Франк-Каменецкий считали, что рост культуры может быть прослежен по трем основным ступеням: миф, фольклор и, наконец, литература, — каждая из которых соответствует качественно различным общественно-экономическим формациям и способам производства. В самом начале затяжной предыстории человечества, в «доклассовом» обществе (Фрейденберг аккуратно следует официальной линии, согласно которой коммунизм является вершиной истории и единственным воплощением «бесклассового общества», тогда как формации, предшествовавшие образованию рабовладельческого общества, именуются «доклассовыми», а не «бесклассовыми»), миф был единственной идеологической надстройкой, единственной основой для более широкой картины мира. Позже, с переходом к классовому обществу, но на этапе, который по-прежнему характеризовался относительно примитивным развитием производительных сил, типичным побочным продуктом этого перехода стал фольклор, который, хотя и сохранил космологические элементы мифа, нередко превращал их в повествования о счастливых и несчастливых судьбах отдельных людей. Фольклор, таким образом, превратился в идеологическую надстройку на стадии перехода от доклассового к классовому обществу, а литература рассматривалась в качестве (относительно позднего) «продукта классового общества» [920] . В предлагавшейся Франк-Каменецким схеме эта общая последовательность была сохранена, хотя и несколько скорректирована введением матриархата, патриархата и феодализма как основных этапов развития надстройки. Согласно Франк-Каменецкому, матриархат был эпохой мифа, а патриархат стал свидетелем начала заметного роста социального расслоения, а с ним и развития смешанной формы эпоса, сочетавшего в себе космологическое и индивидуальное начала, с последующим феодализмом, в ходе которого божества предыдущих эпох оказались вытеснены «реальными лицами», что дало рост «псевдо-бытовым» сюжетам («псевдо» потому, что на глубине фольклор часто оставался связан с мифом и его масштабным видением естественного воспроизводства) [921] .
920
Там же. С. 5.
921
См.: Франк-Каменецкий И. Г. Итоги коллективной работы. С. 266.
Две особенности отличают эту модель от других, несомненно куда более примитивно-социологических подходов к проблеме возникновения словесного творчества. Начать с того, что модели, выдвинутые Фрейденберг и Франк-Каменецким, допускали некоторое осложнение континуальности: миф не уходил с приходом фольклора, фольклор не исчезал с появлением литературы. Сосуществование надстроечных уровней различных социально-экономических этапов подчеркивалось в определении фольклора у Фрейденберг: «под фольклором понимаю доклассовое „производство идей“, функционирующее в системе классового мировоззрения» [922] . Литература «прежде, чем стать собой» была тесно переплетена с фольклором. На протяжении всего времени вплоть до XIX века, пока окончательно не установилась эпоха промышленного капитализма, литература брала сюжеты либо непосредственно из фольклора (путем обработки популярных легенд, как делали это Боккаччо, Кальдерон и Шекспир [923] ), либо из других литературных произведений. Только после происшедшей в XIX веке революции в организации производства и соответствующей революции в сознании писатели порвали с традицией, обратившись за сюжетами к газетам, бытовым происшествиям, наконец, к собственному воображению [924] .
922
Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. С. 12.
923
Там же. С. 335–361 (это приложение к книге, названное «Три сюжета, или семантика одного», было написано в 1925 году).
924
Там же. С. 11. См. также текст Фрейденберг 1925 года: Система литературного сюжета // Монтаж: Литература, искусство, театр, кино. М.: Наука, 1988. С. 236–237.
То, что Фрейденберг сосредоточила внимание на XIX веке, являющемся «конечной границей готового сюжета и началом сюжета свободного» [925] , вовсе не удивительно. Западноевропейской литературе XIX века, в частности французскому роману, советская социологическая критика 1930-х годов уделяла первостепенное внимание; Бальзак, как мы видели ранее в этой главе, вызывал споры между «благодаристами» и «вопрекистами», Стендаль и Золя также присутствовали в дебатах, в которых в течение десятилетия выкристаллизовалась советская версия понятия «критический реализм». Тем не менее Фрейденберг обращалась к XIX веку для того, чтобы обозначить лишь хронологическое окончание того, что она считала очень длительным процессом. Но куда важнее конечной точки считались широкие изменения, ведшие к ней. Действительный интерес семантических палеонтологов лежал в отдаленной области предыстории, в античности и феодализме, где миф и фольклор были главными дискурсивными формациями, где литературы, понимаемой в преструктуралистском смысле, с автономией автора и приоритетом нового и оригинального, не существовало.
925
Там же. С. 361.
Второй чертой, отличавшей семантическую палеонтологию от вульгарного социологизма (несмотря на разделяемое обоими направлениями убеждение, что литература — надстроечное явление, исторически обусловленное базисом), было то, что, как настаивали Марр, Фрейденберг и Франк-Каменецкий, зависимость литературы от способа производства и более широких социальных форм может быть установлена только путем отслеживания исторических трансформаций мышления, отражавшихся в языковых изменениях. Никакая теория культурной эволюции невозможна без лежащего в ее основе изучения глоттогенеза и языковых трансформаций.
Для этого выводы семантической палеонтологии следовало дополнить тем, что Франк-Каменецкий называл «палеонтологической „морфологией“», то есть изучением того, как из первобытных семантических кластеров (пучков) появился сюжет. Франк-Каменецкий, так же как и Марр, считал, что после создания этих кластеров (каждый из которых отражал потенциально очень широкий круг взаимосвязанных значений, таких как «любовь», «смерть» и «воскресение» либо «небо», «вода», «свет», «огонь», «растительность», «зима», «лед») сюжет начал развиваться, только когда глагол отделился от существительного при помощи уже сформировавшегося местоимения. Постепенно, по мере того как при помощи новых средств и методов труда росло активное воздействие человека на природу, развивался и вышел на первый план конфликт между «субъектом и объектом действия», который выявил различия между пассивным и активным залогом. Прежде чем это различие стало возможно, творчество существовало «на грани семантического тождества и сюжетного построения», где функция главного героя выражалась не через действие, а через его меняющиеся состояния (как «чередование жизни и смерти в мифе об умирающем и воскрешающем божестве») [926] . В то время как на самом раннем этапе, скорее всего, не существовало грамматических различий между первым, вторым и третьим лицом — грамматически все они выражались местоимениями третьего лица, что, очевидно, восходило к именам тотемов (в этом грамматическом феномене Франк-Каменецкий находил «палеонтологический источник» троичной природы Бога [927] ), с постепенным развитием грамматических различий начали зарождаться ядра повседневных сюжетов. Так, основной мотив измены, где для того, чтобы сюжет мог состояться, необходимы три различных персонажа, является для Франк-Каменецкого нарративным доказательством более продвинутых грамматических различий внутри языка.
926
Франк-Каменецкий И. Г. Итоги коллективной работы. С. 275.
927
Франк-Каменецкий И. Итоги коллективной работы. С. 274. Мысль о том, что грамматическая недифференцированность третьего лица указывала на тотем, была заимствована у Марра (См.: Марр Н. Язык и мышление. М.: Гос. социально-экономическое издательство, 1931. С. 19–20).