История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Так или иначе, с июля 1958 года для «Нового мира» начинается новая эпоха, эпоха «„Нового мира“ Твардовского». А сам журнал становится самой длинной и самой известной «поэмой» Твардовского, значение которой для поэта, пожалуй, лучше всех выразил А. Солженицын (которого в отличие от многих позднейших мемуаристов, работавших в журнале или сотрудничавших с ним с конца 1950-х по 1970 год, нельзя заподозрить в безоговорочном приятии фигуры главного редактора и проводимой им и его соратниками политики). По его словам,
[с момента второго назначения] журнал постепенно становился не только главным делом, но всею жизнью Твардовского, он охранял детище своим широкоспинным толстобоким корпусом, в себя принимал все камни, пинки, плевки, он для журнала шел на унижения, на потери постов кандидата ЦК, депутата Верховного Совета, на потерю представительства, на опадание из разных почетных списков, что больно переживал до последнего дня […] Он разрывал дружбы, терял знакомства, которыми гордился, все более загадочно и одиноко высился — отпавший от закоснелых верхов и не слившийся с динамичным новым племенем [1228] .
1228
Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. Первое дополнение (ноябрь 1967). Петля пополам // Новый мир. 1991. № 7. С. 103.
Сверхзадача, принимаемая на себя журналом и его руководителем, ради которой стоило терять посты и идти на разного рода компромиссы, состояла не просто в поддержании достойного литературного уровня «толстого журнала», но в выработке и утверждении культурной и политической позиции, способной вытянуть страну и общество из тупиков бюрократической стагнации и экономической неэффективности, распада социальных связей и внешней изоляции, падения эстетического уровня художественных произведений и нравственной деградации. Из тупиков, за которые, с точки зрения авторов и редакторов «Нового мира», было ответственно недавнее сталинское прошлое; рефлексы этого прошлого и требовалось преодолеть.
Отражаясь в публикуемых художественных произведениях, свое прямое выражение эта позиция нашла в литературной критике и публицистике «Нового мира», что вообще характерно для идеологического самоопределения российского «толстого журнала» начиная с XIX века. А именно на традицию прогрессивных «либерально-демократических» и «революционно-демократических» журналов (прежде всего «Современника» Некрасова и Панаева, «Отечественных записок» Некрасова и Салтыкова-Щедрина [1229] ) и опирался «Новый мир». Сама традиция революционно-демократической критики использовалась журналом в качестве позитивной генеалогии, что позволяло новомирской критике реализовывать свою функцию по отношению к советской действительности, используя данную традицию как идейное прикрытие, поскольку она была официально признана одним из источников реализма и советской литературы. Подобная генеалогическая ориентация и стоящие за ней аллюзии на типологическую схожесть эпох (николаевской/постниколаевской России и сталинского/постсталинского СССР) и взятых на себя журналами критических ролей неоднократно становились предметом рассмотрения специальных работ, публикуемых в «Новом мире».
1229
Ср.: «В истории русской журналистики его („Нового мира“. — И.К.) место рядом с „Современником“ и „Отечественными записками“, порой даже рядом с „Полярной звездой“» (Самойлов Д. Памятные записки. С. 351).
Наиболее развернуто эта аналогия обозначена в статье одного из главных новомирских критиков (редактора критического отдела с 1962-го по 1966-й и неофициального заместителя главного редактора с 1967-го по 1970 год) Владимира Лакшина «Пути журнальные» [1230] . Непосредственным поводом для нее послужили две книги: Вен. Каверина, посвященная О. Сенковскому и его журналу «Библиотека для чтения» (1830–1840-е годы) и выпущенная первым изданием за сорок лет до статьи Лакшина; и М. Теплинского об «Отечественных записках» Некрасова-Щедрина, выпущенная южносахалинским издательством. Выбор для рецензирования двух этих книг говорит об откровенной заданности и прямой актуализации материала из истории журналистики для демонстрации двух типов изданий: практикующих «сознательную безыдейность», «принципиальную беспринципность» и сервильную ориентацию на цензуру (Сенковский) [1231] , с одной стороны, и дающих «правдивое, честное освещение разных сторон жизни России» (Некрасов и Щедрин) — с другой. При этом во втором случае «авторитет правдивого слова среди читателей был так высок, что с ним должны были считаться, а отчасти даже испытывать на себе его воздействие и царские чиновники и цензура» [1232] . Не слишком хорошо скрываемые предмет и даже адресат этих слов легко реконструируются, равно как и литературно-критический образец, в биографии которого Лакшин узнает автобиографическую для него ситуацию «Нового мира».
1230
Лакшин В. Пути журнальные (Заметки о книгах по истории журналистики) // Новый мир. 1967. № 8. Надо отметить, что это был далеко не единственный случай обращения к этой традиции, актуализирующий — явно или опосредованно — связь между революционно-демократической критикой XIX века и критикой «Нового мира». См. также: Рюриков Б. Н. Г. Чернышевский как личность и характер // Новый мир. 1960. № 6; Лебедев А. Судьба великого наследия // Новый мир. 1967. № 12; Манн Ю. Поэзия критической мысли // Новый мир. 1965. № 5; Он же. Базаров и другие // Новый мир. 1968. № 10, и др.
1231
Лакшин В. Пути журнальные. С. 232, 233.
1232
Там же. С. 241.
В «революционно-демократическую» критику Н. Добролюбова, Д. Писарева, Н. Михайловского, Н. Чернышевского и других уходят корнями свойственные «Новому миру» демократизм (понимаемый и как «содержание и направление искусства», и как его «общедоступность» [1233] ); народность (понимаемая как защита коренных интересов «простого народа» [1234] ); принципиальный реализм, «правдивость» (по словам новомирского критика В. Сурвилло, «только в том случае, если писатель идет в своих поисках в направлении к действительности, если в ней он видит цель и в ней черпает материал, средства, краски, только в этом случае поиски плодотворны» [1235] ); просвещенчество и активное публицистическое, пропагандистское и моралистическое начало [1236] , неотделимое от тенденциозности и дидактизма и доходящее до прямой нормативности (критика «Нового мира» отдавала дань языку и максимализму эпохи, пестря эпитетами «правильный», «подлинный», «истинный», «ошибочный» и т. д.) [1237] . Эта нормативность не осознавалась самими новомирскими критиками и потому противопоставлялась ими «нормативной критике» их идейных оппонентов из «Октября», «Огонька», «Литературной России» и других официозных изданий. Вопрос различения «нормативной критики», исходящей из «мертвящих канонов» (Лакшин) и устаревших представлений о партийности литературы, «идеальном герое», необходимости оптимистического пафоса и т. д., с одной стороны, и «аналитической критики», опиравшейся на непредвзятое чтение литературного произведения, — с другой, состоит не только и даже не столько в принципиальном различии между стратегиями интерпретации источника, сколько в различии между тем, что вкладывали в понятие «норма» критики «Нового мира» и их противники.
1233
Ср.: «Подлинная культура всегда демократична, она не уводит в интеллигентские скиты, а ставит писателя ближе к народу» (Лакшин В. Глазами писателей // Новый мир. 1959. № 8. С. 221–222).
1234
Так, для Лакшина вопрос «о мастерстве поэта» неотделим от «вопроса о том, как поэт относится к жизни и к людям», даже при разговоре о Л. Пастернаке. См.: Лакшин В. Литературное и человеческое // Новый мир. 1958. № 10. С. 247.
1235
Сурвилло В. На путях романтики // Новый мир. 1960. № 7. С. 229.
1236
«В этом, именно в этом, смысле критик способен идти впереди писателя, объясняя, растолковывая созданные им образы и картины, находя им место в более широком круге общественных явлений», — убеждал своих читателей B. Лакшин в статье «Писатель, читатель, критик» (Новый мир. 1966. № 8. C. 218).
1237
Так, дезавуируя классификаторские потуги «нормативной критики», И. Виноградов приходит к еще более нормативному утверждению, жестко прописывающему искусство в определенных содержательных границах: «Нет искусства проблемного и искусства непроблемного. Есть только одно искусство — то, которое имеет право называться искусством, и оно всегда проблемно, не может быть иным по самому своему существу» (Виноградов И. Оптимистическая трагедия Родьки Гуляева // Новый мир. 1958. № 9. С. 247). С. Чупринин в своей принципиально важной статье, посвященной литературно-критической политике «Нового мира», говорит даже о том, что она (критика. — И.К.) брала на себя и «исповеднические, и проповеднические […] обязанности» (Чупринин С. Позиция (Литературная критика в журнале «Новый мир» времен А. Т. Твардовского: 1958–1970 гг.) // Вопросы литературы. 1988. № 4. С. 18).
Противопоставление двух этих типов критики В. Лакшин вводит в своих статьях «Иван Денисович, его друзья и недруги» [1238] и «Писатель, читатель, критик. Статья вторая» [1239] . При этом уже в первой, одной из самых знаменитых статей Лакшина, вызвавших яростную полемику, видно, каким образом происходит это разграничение. В анализе повести Солженицына Лакшин отталкивается от провокационной статьи Николая Сергованцева «Трагедия одиночества и „сплошной быт“» [1240] . Формулируя причины неадекватности критического разбора Сергованцева, Лакшин ведет прежде всего мировоззренческий спор, опирающийся на такие же, по сути, нормативные представления, что и его противник, просто эти представления опираются на иные ценности. Если Сергованцев обосновывает несоветскость героя Солженицына его приспособленчеством, узким кругозором, не выходящим за пределы условий каторги, пассивностью и т. д., то целью Лакшина является доказательство его советскости — и здесь в ход идут такие качества Ивана Денисовича, как трудолюбие, коллективизм, «устойчивая вера в себя, в свои руки, в свой разум» [1241] . Разговор о литературном произведении в обоих случаях оказывается способом развертывания собственных идейных позиций, заострения в ходе, казалось бы, чисто литературной полемики различных политических взглядов, способом общественно-идеологической поляризации.
1238
Новый мир. 1964. № 1.
1239
Там же. 1966. № 8.
1240
Октябрь. 1963. № 4.
1241
Лакшин В. Иван Денисович, его друзья и недруги. С. 233.
Непосредственным методологическим ориентиром новомирской критики (по крайнее мере, для таких ведущих ее представителей, как Ю. Буртин, И. Виноградов, В. Лакшин, А. Лебедев, В. Сурвилло и др.) стал нашедший наиболее полное выражение в критических работах Н. Добролюбова метод «реальной критики», которая «относится к произведению художника так же, как к явлениям действительной жизни» [1242] , то есть обладает отчетливо публицистическим характером. Это давало определенные преимущества, но и накладывало некоторые ограничения.
1242
Добролюбов Н. «Темное царство» (1859). Цит. по: Кулешов В. И. История русской критики XVIII — начала XX веков. М., 1984. С. 529.
Во-первых, ориентация на традицию «реальной критики» обеспечивала максимальный накал общественной борьбы за гуманизацию и десталинизацию советской жизни, которую вел «Новый мир». Разработанный «реальной критикой» прием «упаковывания» социально-публицистической мысли в форму литературной критики лучше всего работал в ситуации жестких цензурных ограничений. Уже позднее И. Виноградов, один из ведущих критиков «Нового мира», возглавивший после В. Лакшина (в 1967 году) отдел критики, вновь возвращаясь к фигуре Н. Добролюбова, следующим образом обнажил принцип задействованной в свое время новомирцами «реальной критики»:
Свои пропагандистски-публицистические цели он
Такой формой и была «реальная» литературная критика, опирающаяся на давние публицистические традиции идеологического сопротивления; и несмотря на радикальную смену режима, практически теми же остались даже непосредственные идейные ориентиры и объекты критики (бюрократия, начальство, унижение человеческого достоинства, повседневные жизненные тяготы трудового народа).
1243
В файле — полужирный — прим. верст.
1244
Виноградов И. Перед лицом неба и земли // Литературная учеба. 1988. № 1. С. 84.