История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
В критике на эти произведения Л. Андреева обратили внимание: в «Новом времени» (1907. 19 июля) В.В. Розанов в статье «Русский «реалист» об евангельских событиях и лицах» с ироническим отрицанием отнёсся к рассказу об Иуде Искариоте и других. И другие – кто это? Апостолы, которых миллионы людей почитают как своих наставников, а знаменитый писатель с таким презрением относится к апостолам: «Андреев, воображающий, что он всегда «умен», мазнул мочалкою, поднятой со «Дна» М. Горького, по евангельским лицам, не смутившись даже перед азбучным требованием от всякого художественного произведения, чтобы лица, положим, семитской крови не выражались языком монголов или индийцев, и в I веке до Р. Х. не говорили так, как говорят в парижских кабачках ХIХ – ХХ века». Позднее, в апреле 1912 года, Л. Андреев в письме М. Горькому, называл В.В. Розанова «ничтожным, грязным и отвратительным человеком». Так что «любовь» здесь была взаимная.
Луначарский, Плеханов и другие критики протестовали против того, что автор испытывает симпатию к Иуде и антипатию к апостолам, к человечеству. Большую статью о Леониде Андрееве написал Д. Мережковский, он так её и назвал «В обезьяньих лапах. О Леониде Андрееве» (Русская мысль. 1908. № 1). «Обезьяна, поглядев, как мать ласкает ребенка, украла его из люльки и заласкала до смерти: есть об этом в какой-то детской книжке с картинками, – начал статью Д. Мережковский. – Когда я думаю о судьбе таких русских писателей, как Максим Горький и Леонид Андреев, заласканных, задушенных славою, то мне вспоминается ребенок в обезьяньих лапах». И Д. Мережковский прослеживает весь творческий путь Леонида Андреева, вспоминает «Жизнь Василия Фивейского», «К звёздам», «Так было», «Савва», «Жизнь Человека», «Иуда Искариот и другие», «Тьма» и полностью отрицает сказанное в этих произведениях: одни он отрицает за банальность и пустоту фраз – «не живые сочетания, а мертвая пыль слов, книжный сор», другие за непонимание религиозного чувства в жизни современного человека, третьи, как «Тьма», за упрощение жизни и борьбы человеческой. Террорист здесь скрывается у проститутки и говорит ей: «Пей за нашу братию. За подлецов, за мерзавцев, за трусов, за раздавленных жизнью… за всех слепых от рождения… Зрячие, выколем себе глаза… Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, погасим же огни и все полезем во тьму… Выпьем за то, чтобы все огни погасли. Пей, темнота!» Это и значит: долой революцию, долой солнце свободы! Да здравствует «тьма», да здравствует реакция!» (Там же). Д. Мережковский признаёт огромные заслуги Леонида Андреева в том, что он прошёл этот путь до конца, через ошибки и прозрения, – «до конца и бесстрашно».
Но этот вроде бы благополучный конец статьи ничуть не уменьшает резкой критики в адрес Леонида Андреева. С критической статьёй о рассказе «Тьма» (Весы. 1908. № 2) выступила Зинаида Гиппиус, ей ответил А. Луначарский, а подвёл итог этой полемике М. Горький. «Бросай, пока время, всю эту сологубовщину, – писал он Андрееву 13 марта 1908 года, – пойми, что непристойно тебе, с твоим талантом, невольно поддаваться их заразному влиянию и писать такие вещи, как «Тьма». Я чуть не заревел, прочитав эту мазнину дегтя, а потом шестнадцать лет сердился на тебя» (Горький и Леонид Андреев. С. 305). В письме издателю Пятницкому Горький назвал рассказ «Тьма» отвратительной, грязной вещью. Не только Мережковский, Зинаида Гиппиус, Корней Чуковский, но и черносотенная критика ввязалась в этот спор о Леониде Андрееве. Горький приглашает его на Капри: «А в Питере – замучают тебя, замордуют» (Там же). Но Л. Андреев женился и уехал в Крым. После этого наступило несколько лет тяжёлого молчания между двумя друзьями.
Один за другим стали появляться дети от нового брака: Савва, Вера и Валентина. Жили в Финляндии, в отстроенной даче в Ваммельсуу, путешествовали на своей яхте, много было гостей, родственников. Андреев занимался цветной фотографией. В это время у него появилось несколько драматических сочинений, «Анатэма» (1909), «Дни нашей жизни» (1908), «Анфиса» (1909), «Гаудеамус» (1910), «Океан» (1911), по признанию критиков и литературоведов, неудачный роман «Сашка Жегулев» (1911), пьесы «Екатерина Ивановна» (1913), «Профессор Сторицын» (1913), «Не убий (Каинова печать)» (1913).
Популярность Леонида Андреева была настолько велика, что издатели решили выпустить один за другим два его собрания сочинений: Собрание сочинений: В 13 т. СПб.: Просвещение, 1911–1913. И Полное собрание сочинений: В 8 т. СПб.: Издательство А.Ф. Маркса, 1913.
Как только началась Первая мировая война, Леонид Андреев выступил с патриотическими статьями. Февральскую революцию поддержал (Памяти погибших за свободу // Русская воля. 1917. 5 марта), а Октябрьскую революцию осудил, отверг все её основания. В последние годы много думал о трагической истории России, писал философский роман «Дневник «Сатаны», предчувствовал близкую смерть, о которой писал в письмах Н.К. Рериху (см.: Сквер. 1981. № 4).
12 сентября 1919 года Л.Н. Андреев умер от кровоизлияния в мозг.
Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. М., 1965.
Андреев Л. Рассказы, М., 1977.
Андреев Л. Пьесы. М., 1959.
Часть третья. Литературное движение 20-х годов
Первая мировая война и Февральская революция создали такой моральный и нравственный климат в России, что просто должен был произойти взрыв, который существенно изменил бы общественно-социальное положение в стране. Всё перевернулось в понятиях чести и достоинства народов, которые прожили тысячу лет вместе в благочестии и нравственной чистоте. Были грехи, были преступления, были дикие схватки, но всё это умирялось государственным законом, который чаще всего был и справедливым. О коренных изменениях в стране писали все свободные газеты и журналы. Весь 1917 год был очень беспокойным. Носились слухи о дворцовом перевороте в начале года, будто гвардейские офицеры стреляли в императрицу, чуть ли не повсюду слышались оскорбления по адресу императорской четы. Словно приближалась гроза, чуть-чуть вдалеке погромыхивал гром, изредка сверкали молнии, убийство Распутина в конце 1916 года относилось именно к этим государственным явлениям. А.В. Амфитеатрова военные власти выслали из столицы за статьи, в которых он бичует министра Протопопова, называя его власть «провокацией революционного урагана». То, что раньше было бы огромным скандалом, сейчас выливается в привычные «скандальчики»: обер-прокурор Святейшего синода выступил на одном из бракоразводных процессов одновременно в качестве свидетеля, докладчика и обер-прокурора. Бесстыдство стало нормой поведения, ведь о предательстве министерской четы знали давно, но оно долгое время безнаказанно продолжалось. Банковские махинации Манасевича-Мануйлова потрясали страну, а он по-прежнему припеваючи жил в столице. Так что отречение Николая II от престола в пользу великого князя Михаила и провозглашение Временного правительства было закономерным. А появившийся приказ номер 1 внёс чудовищную путаницу в ряды действующей армии, которая вскоре просто прекратила своё существование. Было такое впечатление, по мнению одного писателя, что «вся Европа сошла с рельсов и летит под откос».
Чаще всего раздавался возглас «Отечество в опасности!», ратующий за войну до победного конца как принцип защиты своей родины, но и протест против этой войны как безумного кровопролития. И в этом кажущемся противоречии находили предвестие скорого конца войны.
В газете «Известия Военно-революционного комитета Юго-Западного фронта» (орган исполкома Юго-Западного фронта) 15 октября 1917 года была опубликована статья Владимира Носа «Неверие», в которой дана точная характеристика положения в обществе: «Вспыхнула и прокатилась по необъятным русским просторам какая-то удивительная психологическая волна, разрушившая все прежние, веками выработанные и выношенные мировоззрения, стушевавшая границы и рубежи нравственных понятий, уничтожившая чувства ценности и священности человеческой личности, жизни, труда.
– Я никому теперь не верю. Не могу верить!.. – с мучительной страстностью говорят некоторые солдаты.
– Я сам себе не верю, потому что душа у меня стала как каменная, – до неё ничего не доходит… – сказал мне в минуту откровенности один искренний, простой человек.
В горнило политической борьбы брошено всё, чем до сих пор дорожил и мог гордиться человек. И ничто не осталось не оклеветанным, не осквернённым, не обруганным. Партия на партию, класс на класс, человек на человека выливают всё худшее, что может подсказать слепая, непримиримая вражда, что может выдумать и измыслить недружелюбие, зависть, месть. Нет в России ни одного большого, уважаемого имени, которого сейчас кто-нибудь не пытался осквернить, унизить, обесчестить, ужалить отравленной стрелой позора и самого тягостного подозрения в измене, предательстве, подлости, лживости и криводушии…
Что даже в среде самой демократии ругательски ругают всех и вся: и Керенского, и Ленина, и Чернова, и Либера, и Дана, и Троцкого, и Плеханова, и Церетели, и Иорданского… Ругают с ненавистью, с жестокой злобностью, с остервенением, не останавливаясь в обвинениях, самых ужасных для честного человека. И все это с легкостью необыкновенной. Нет ничего теперь легче, как бросить в человека камень.
Внезапно, как-то катастрофически бесследно угасла повсюду вера в честность, в порядочность, в искренность, в прямоту. У человека к человеку не стало любви, не стало уважения. Забыты, обесценены и растоптаны все прежние заслуги перед обществом, перед литературой, перед родиной. Люди превращают друг друга в механически говорящих манекенов. Жизнь переходит в какой-то страшный театр марионеток.
Жить так нельзя – это невыносимо ни для каких сил. Отдельный человек, утративший веру во всё и всех, с «окаменелой», не воспринимающей окружающего мира душой, поставленный в безысходный нравственный тупик, сходит с ума или накладывает на себя руки. Человеческое общество, народ, как стихия неизмеримо сильнейшая и обладающая неистребимым инстинктом жизни, к самоубийству не придет, но оно может вспыхнуть ужасающим кровавым пламенем, чтобы попытаться в нелепой жестокости найти выход из кошмарного состояния.