История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
В 1956 году вышла повесть Б. Пастернака «Люди и положения», о которой высоко отозвался в своих записках Г. Свиридов: «Слова Пастернака о Есенине поразили меня. Ничего подобного по точности, по справедливости, тонкости восприятия (что совершенно неудивительно потому, что это слова подлинного поэта, говорящего о поэзии), по благородству собственной души, способной восхищаться красотой самозабвенно. Чувству соперничества, какого-либо выпячивания справедливости собственной поэтической платформы – здесь нет места. Он выше этого. Восторженная душа поэта чиста» (Свиридов Г. Музыка как судьба. М., 2002. С. 331—332).
23 октября 1958 года Нобелевский комитет присудил Борису Леонидовичу Пастернаку Нобелевскую премию «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы». Друзья и родные были очень рады присуждению премии, ведь не только сам поэт получал эту премию, но и вся современная русская литература. Но не так это поняли в высших правительственных кругах и отдали распоряжение наказать Б. Пастернака за присуждение ему этой премии, расценив её явлением антисоветского порядка. На очередном заседании Президиума Правления СП СССР Б. Пастернака исключили из членов писательского союза, посыпались злые статьи и рецензии, которые не хочется называть, посыпались письма трудящихся с осуждением и Пастернака, и Нобелевского комитета. В Союз писателей Б. Пастернак не пошёл, но прислал большое и доказательное письмо, в котором говорил, что премия это не только его, но и всей русской советской литературы. Вызывали Б. Пастернака к генеральному прокурору и в ЦК КПСС, где предъявили ему статью об измене родине, выразили ему своё недовольство и потребовали отказаться от премии. После всего этого Б. Пастернак направил в Швецию телеграмму: «Ввиду значения, которое приобрела присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от неё отказаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ». Дж. Неру позвонил Н. Хрущёву и пообещал, что станет во главе комитета защиты Пастернака. ТАСС тут же сообщило, что Б. Пастернак может выехать в Швецию. Но это были только слова, обещание, которое на деле не подтвердилось.
В эти тяжкие месяцы Борис Пастернак завершал сборник стихотворений под названием «Когда разгуляется». Н. Банников, поэт и редактор, с увлечением работал над сборником, но в то время книга так и не вышла в свет.
До конца жизни Борис Пастернак работал, сочинял пьесу, брался за новые переводы, но всё чаще тревожило здоровье. 5 февраля 1960 года Борис Пастернак писал Чукуртме Гудиашвили прощальное письмо: «…какие-то благодатные силы вплотную придвинули меня к тому миру, где нет ни кружков, ни верности юношеским воспоминаниям, ни юбочных точек зрения, к миру спокойной непредвзятой действительности, к тому миру, где, наконец, впервые тебя взвешивают и подвергают испытанию, почти как на Страшном суде, судят и измеряют и отбрасывают или сохраняют; к миру, ко вступлению в который художник готовится всю жизнь и в котором рождаются после смерти, к миру посмертного существования выраженных тобою сил и представлений» (Литературная Грузия. 1980. № 2. С. 40).
Оценивая сегодня творчество выдающегося русского поэта Бориса Пастернака, мы должны помнить, что в Собрании сочинений в десяти томах последние четыре тома занимают письма, в которых воплотились и мировоззрение художника, и его душевные переживания за много лет. Н. Вильмонт в книге «О Борисе Пастернаке» неожиданно спрашивает самого себя: «Был ли Чехов верующим, я не знаю. Пастернак – по нашим земным представлениям – был им. И это сказалось на большем христоцентризме (если можно так выразиться) его стихов. Я имею в виду то, что у позднего Пастернака, в отличие от Чехова, природа не живёт «своей особой жизнью, непонятной, но близкой человеку». Напротив, она – равноправная соучастница в попрании смерти «усильем воскресенья». Здесь достаточно сослаться на его вышеприведённое «На Страстной», на «Рождественскую звезду», «Чудо» (особенно!) и на многие другие стихотворения этого цикла… Важно то, что, если мир, наша многострадальная планета, не преклонится перед Христом как перед «высшим откровением нравственности» (Гёте), мир безусловно «загорится на ходу» и погибнет. Физически, не только морально» (Вильмонт Н. Борис Пастернак. С. 131).
В романе «Доктор Живаго», как бы к нему ни относились Анна Ахматова, Михаил Шолохов, Вениамин Каверин и Эммануил Казакевич, о которых здесь упоминалось, Борис Пастернак глубоко и точно выразил свои многолетние размышления: начиная с вопросов Миши Гордона: «Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя»? (с. 22), продолжая полемику социал-демократа и доктора о марксизме как науке: «Марксизм слишком плохо владеет собой, чтобы быть наукою» (с. 199) и завершая гимном свободе души и свободе слова в раздумьях Гордона и Дудорова:
«Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но всё равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание.
Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах. Что сами они вступили в это будущее и отныне в нём находятся. Счастливое, умилённое спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала всё это и давала их чувствам поддержку и подтверждение» (Пастернак Б. Доктор Живаго. М., 1989. С. 387).
А часть семнадцатая «Стихотворения Юрия Живаго», наполненная гениальными стихотворениями, завершает это значительное произведение, в котором порой схематичны и тусклы некоторые образы, в сущности мало что нового добавляющие к предшествующим классическим образам, где поверхностно изображена многогранная действительность, тоже во многом известная по литературе; и всё же здесь, в романе, глубоко поэтически дана философия прожитой жизни, мечта о свободе творчества, о независимости творца, о которой Борис Пастернак так мечтал всю свою жизнь:
Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку,Я ловлю в далёком отголоске,Что случится на моём веку…Я один, всё тонет в фарисействе.Жизнь прожить – не поле перейти.2 июня 1960 года Б.Л. Пастернак был похоронен на Переделкинском кладбище.
Пастернак Б. Избранное: В 2 т. М., 2003.
Пастернак Б. Доктор Живаго. М., 1989.
Переписка Бориса Пастернака. М., 1990.
Пастернак Е. Борис Пастернак. М., 1990.
Ивинская О., Емельянова И. Годы с Пастернаком и без него. М., 2007.
Анна Андреевна Ахматова (Анна Андреевна Горенко)
(23 июня (11 июня) 1889 – 5 марта 1966)
Родилась в семье инженера торгового флота, капитана второго ранга Андрея Антоновича Горенко (1848—1915) и Инны Эразмовны (в девичестве Стоговой; 1856—1930) в посёлке Большой Фонтан вблизи Одессы. С двух лет до шестнадцати жила в Царском Селе. У А. Горенко было два брата: Андрей (1886—1920), Виктор (1896—1976), три сестры: Инна (1883—1905), Ирина (1892—1896), Ия (1894—1922), жизнь которых закончилась трагически, взрослые сёстры умерли от туберкулёза, а брат из-за семейных неурядиц застрелился (подробнее см.: Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М., 1991). В воспоминаниях друзей А. Ахматовой нарисованы портреты её родителей. Валерия Сергеевна Срезневская (Тюльпанова; 1888—1964), подруга Анны Андреевны, с детства – соседи, вместе ходили в гимназию, вместе играли, вместе дурачились, в одной из бесед с Л.К. Чуковской (13 октября 1940 года) вдруг вспомнила родителей Ахматовой:
«– Да уж, твоя мама совсем ничего не умела в жизни, – рассказывала Валерия Сергеевна Анне Андреевне. – Представьте, Лидия Корнеевна, из старой дворянской семьи, а уехала на курсы. Как она собиралась жить – непонятно.
– Не только на курсы, – поправила её Анна Андреевна, – она стала членом народовольческого кружка. Уж куда революционнее.
– Представьте, Лидия Корнеевна, маленькая женщина, розовая, с исключительным цветом лица, светловолосая, с исключительными руками.
– Чудные белые ручки! – вставила Анна Андреевна.