История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Коровин Валентин Иванович

Ориентацией поэмы на романный жанр (подкрепленной внешним сходством "лишних людей" – Агарина с Рудиным и одновременным выходом в свет романа Тургенева и некрасовской "Саши") не до конца объяснимы оригинальные черты ее поэтики. Наряду с романной панорамностью, свободой, вариативностью "всевозможных сюжетов" в поэме ощутима опора на традицию, на субстанциональные устойчивые представления, сконцентрированные в неоднородном единстве ее состава (как писал применительно к героям "Онегина" Н. Я. Берковский, "в одном – "культура", в другом – "природа" и почва"). Ю. Н. Тынянов обратил внимание на то, что поэма написана в "старой балладной форме": Некрасов "ввел в классические формы баллады и поэмы новеллу со сказом, прозаизмами и диалектизмами,

а в формы "натурального" фельетона и водевиля – патетическую лирическую тему". Ученый пришел к выводу, что "смешением форм создана новая форма колоссального значения, далеко еще не реализованная в наши дни".

Произведения "большой формы" в творчестве 60–70-х годов

В 60-е годы Некрасова особенно волнует проблема "большой формы" – она актуализуется не только в жанре поэмы, но и в лирике: в стихотворении "Рыцарь на час" (1860–1862) просматривается "монтажность" (Б. О. Корман) державинского уровня (по наблюдению И. Л. Альми, поэт нашел образчик в "Евгению. Жизнь Званская" Г. Р. Державина). Еще прежде державинские традиции возвысили до библейского пафоса бытовую сцену в "Размышлениях у парадного подъезда" (ср.: "Вельможа", "Властителям и судиям").

Черты евангельского и народного христианства, темы покаяния, искупительной жертвы присутствуют в ряде произведений Некрасова ("Рыцарь на час", "Влас", "Молебен", поэма "Тишина", притча "О двух великих грешниках" в "Кому на Руси жить хорошо", "Пророк" и др.). Образ храма становится символом страдающей родины:

Храм воздыханья, храм печали – Убогий храм земли твоей: Тяжеле стона не слыхали Ни римский Петр, ни Колизей!

("Тишина", 1856–1857)

Герой Некрасова чаще всего страдает и сознательно идет на жертву.

В 60-е годы народная тема поверяется христианскими ценностями, сложно разворачиваясь в поэмах "Коробейники" и "Мороз, Красный нос".

Впервые, пролагая дорогу к поэме "Кому на Руси жить хорошо", героями "Коробейников" (1861) становятся сами люди из народа – "бывалые" странники, крестьянские философы, для которых неприятие Крымской войны ("Царь дурит – народу горюшко!") не исключает патриархального сожаления о минувших временах ("А, бывало, в старину / Приведут меня в столовую, / Все товары разверну…").

Разнообразие интонаций, ритмических форм, умелое использование богатейших возможностей "сказа" помогло Некрасову создать произведение, предельно насыщенное стремительно изменяющейся, растревоженной атмосферой времени. Песни, испокон века несущие в себе дух радостного приволья и богатырской удали:

"Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы и парча…" –

в год великих перемен обретают внеположенную народной морали драматичность смысла. Коробейники – Тихоныч и Ванька – наживаются на обмане легковерного народа. Забвение Божьих заповедей (так же, как позднее Петрухой в поэме А. Блока "Двенадцать") ощущается ими как "скверна", в которую вовлечен теперь крестьянский мир:

"Славно, дядя, ты торгуешься! Что невесел? Ох да ох!" – В день теперя не отплюешься, Как еще прощает бог: Осквернил уста я ложию – Не обманешь – не продашь! – И опять на церковь божию Долго крестится торгаш.

Финал поэмы закономерен: возмездие настигает коробейников в лице бедного лесника, который олицетворяет природные стихии.

В поэме "Мороз, Красный нос" (1863–1864)

глубокое знание народной жизни дополняется постижением "внутреннего смысла" всего ее строя (Н. А. Добролюбов). Бесприютность "торгашей"-коробейников стала одной из причин их нравственной гибели. Идея семьи как зерна, из которого веками вырастал крестьянский уклад, выступает в поэме как трагическая: исполненная невыносимых страданий жизнь крестьянства заставляет его отказаться от исконных обычаев. В описании похоронного обряда у Некрасова могилу роет старик-отец, что русским обычаям не соответствовало, так как это действие означало накликать на себя смерть. Но так Некрасов предсказал скорую смерть старика-отца.

Образ смерти персонифицируется художественным строем поэмы, начиная с заглавия первой части: "Смерть крестьянина" – и кончая всепроникающей символикой "белого" цвета: "И был не белей ее щек / Надетый на ней в знак печали / Из белой холстины платок…", "Пушисты и белы ресницы…", "В сверкающий иней одета…", – это знаки ее будущей смерти. Теплые земные тона, плодоносящая материя жизни отодвигаются в прошлое (сон-забвение Дарьи во второй части поэмы, давшей ей название, – "Мороз, Красный нос") или будущее, которое Дарье уже недоступно и в котором поэтому слились воедино все проявления многолико-прекрасной жизни:

Солнышко все оживило, Божьи открылись красы, Поле сохи запросило, Травушки просят косы…

Архетипическая оппозиция "дом – лес" реализуется в поэме как неизбежное движение от семейного счастья – к могиле, от жизни – к "мертвой тиши", от "жаркого леса" – в объятья "Мороза-воеводы".

В 70-е годы создаются поэмы о декабристах – "Дедушка", "Русские женщины". Тема декабризма оставалась для Некрасова животрепещущей вплоть до его последних минут. В архиве сохранилась запись поэта, относящаяся к будущим замыслам: "Встреча возвращающегося декабриста и нового сосланного".

"Кому на руси жить хорошо" (1865–1877)

Всю жизнь волновал поэта и замысел всеохватного эпического произведения – поэмы "Кому на Руси жить хорошо". Сам Некрасов называл поэму "эпопеей современной крестьянской жизни". Следовательно, каковы бы ни были конкретные социальные реалии, они непременно возводятся к общему и, преимущественно, к фольклорному началу, к былинному преломлению реалий русской жизни. И здесь Некрасов прибегает к архаизованным формам: такое вступление, как "пролог", характерно для древней и средневековой литературы. И, вместе с тем, оно почти не встречается в литературе нового времени. Сказочность пролога, когда семь крестьян-правдоискателей решаются пуститься в великое путешествие по Руси, мотивирована реальной социальной необходимостью: познать пореформенную Русь во всех проявлениях ее нового бытия, на сломе крепостничества и свободы – подчас еще не осознанной и не прочувствованной свободы народной жизни:

"Порвалась цепь великая, Порвалась – расскочилася: Одним концом по барину, Другим по мужику!…"

Вопрос о счастье, вынесенный в заглавие поэмы, – это вопрос не столько благополучия, материального довольства и процветания, сколько внутренней гармонии и миропорядка;

это подведение итогов прошлого и создание "проекта о будущем", социальной и национальной его модели. Исходя из этого варьируется, меняя комбинации, главный вопрос поэмы: "Кому жить любо-весело, / Вольготно на Руси?" Он слышен и в споре крестьянских баб о том, кому живется "хуже" (гл. "Пьяная ночь" части первой), и в рассуждениях крестьян Вахлачины о том, кто "всех грешней", чей "грех" страшнее: господ или бессловесных рабов.