История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Коровин Валентин Иванович

Таким образом, называя Полонского "поэтом обычного", всегда нужно иметь в виду, что это была поэтизация, как правило, в рамках "конечного". "Деревушка", "знакомая лачужка", "она", "русая головка", "погибшее, но милое создание", "покой, привет и ужин", "скамья в тени прозрачной", "в окошке расцвели цветы // И канарейка свищет в клетке", "рукав кисейный", мелькающий "сквозь листы // Китайских розанов", "трепет милых рук", "простодушная любовь", "злая молва" – вот выбранный из разных стихотворений ряд образов, которые можно считать знаковыми для художественного мира Полонского. Подчас могучее вдохновение уносит лирического героя прочь "от земли", и тогда воображение рисует ему величественный образ его "нового храма", в котором

Нерукотворен купол вечный, Где ночью Путь проходит Млечный, Где ходит солнце по часам, Где все живет, горит и дышит…

("К демону", 1842)

И все же подобный образ романтической мечты неорганичен для художественного мира

поэта. Он явно вторичен и подражателен. Как-то не очень веришь этому переходу от "лачужки", "канареек" и "китайских розанов" в заоблачные выси Вселенной. В "небе" лирическому герою неуютно, и здесь он чувствует себя явно "не в своей тарелке". Гораздо привычнее для него мир его идиллического "уголка". Но сила таланта Полонского заключалась в том, что даже в "приземленном", будничном мире ценностей частного человека он умеет видеть и находить трагизм необычайной силы, подлинную драму человеческих чувств, тем самым раздвигая узкие рамки домашнего мирка, освещая его светом высокой поэзии. Недаром Наташа Ихменева – героиня романа Достоевского "Униженные и оскорбленные" – дала такую оценку стихотворению "Колокольчик": "Какие это мучительные стихи ‹…› и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, – вышивай, что хочешь". Устами своей героини Достоевский подметил самую "фирменную" черту стиля Полонского: умецие посредством экономно отобранных, но точных и выразительных деталей (пейзаж, интерьер, портрет, жест и т. п.) очертить всю судьбу героев, создать емкий психологический подтекст, через немногое сказать о многом:

В одной знакомой улице Я помню старый дом, С высокой темной лестницей, С завешенным окном. Там огонек, как звездочка, До полночи светил, И ветер занавескою Тихонько шевелил. –

Так начинается "Затворница" Полонского (1846). А вот как заканчивается:

И тихо слезы капали – И поцелуй звучал - И ветер занавескою Тревожно колыхал.

Зная только эти строчки, по немногим выразительным подробностям, в них содержащимся, можно уже догадаться о той драме влюбленных, о которой в сюжете стихотворения тоже рассказано пунктирно, полунамеком. Перед нами "фрагментарная" композиция романтической баллады с характерным для нее мотивом тайны, многозначительными умолчаниями. Но и по сравнению с балладами В. А. Жуковского и даже П. А. Катенина сюжет "Затворницы" выглядит предельно лаконично. Если романтическая баллада и вводит в свой сюжет детали быта, пейзажа или портрета, то они всегда получают дополнительные эмоциональные признаки в виде ряда уточняющих психологических эпитетов или метафор, повторяющихся слов-лейтмотивов, выражающих одно настроение. Особенность Полонского в том, что деталь у него выразительна сама по себе. "Ветер занавескою Тихонько шевелил" – достаточно в конце переменить "тихонько" на "тревожно", и нужный психологический эффект достигнут. Столь же впечатляюще суггестивны детали портрета героини: "бледная, С распущенной косой". "Здесь, скорее, перед нами характер, повернутый в профиль, обозначенный какою-то одной чертой. Зато уж эта черта предельно убедительна", – замечает по этому поводу В. C. Баевский [50] . Можно лишь добавить, что дело, вероятно, заключается даже не в какой-то одной, пусть и точно подобранной детали, а прежде всего в умелом сочетании и расположении их – именно оно создает емкий смысловой подтекст. Манера Полонского весьма напоминает манеру рисовальщика, для которого силуэт и линия говорят больше, чем подробная прописанность всех черт лица, одежды, обстановки и т. п. Недаром на заре своей поэтической карьеры Полонский серьезно занимался рисованием, беря уроки у Франсуа Дидэ – известного швейцарского художника. Не обошлось, вероятно, и без влияния очерково-документального стиля "натуральной школы", которое поэт не мог не ощущать в 1840-е годы, когда его талант еще только определялся. Отсюда его тяготение к лирико-бытовому рассказу в стихах, к сюжетно-психологической новелле ("Бэда-проповедник", ‹1841›; "Сумасшедший", 1859; "Миазм", 1868; "Слепой тапер", ‹1875›; "Старая няня", 1876? и др.).

50

Баевский B. C. История русской поэзии. Смоленск, 1994. С. 158.

Жанр стихотворного очерка. Художественная функция детали в поэзии Полонского

И хотя на первых порах Полонский отдал щедрую дань условно-выспренному романтическому языку, чувство метко найденной и многозначной в смысловом отношении детали ему было свойственно на всех этапах творческого пути. Зоркая наблюдательность автора обнаруживает себя уже в таком раннем стихотворном очерке, как "Прогулка верхом" (‹1844›). Будничная жизнь Одессы со всеми ее контрастами и городской сутолокой описывается посредством тонко схваченных и рассыпанный по всему тексту очерка этнографических примет:

Я еду городом – почти Все окна настежь; у соседки В окошке расцвели цветы И канарейка свищет в клетке. Я еду мимо – сквозь листы Китайских розанов мелькает Рукав кисейный, и сверкает Сережка;

а глаза горят И, любопытные, глядят На проходящих. Вот нараспашку полупьяный Бурлак по улице идет; За ним измученный разносчик Корзину тащит; вон везет, Стуча колесами, извозчик Купца с купчихой! – Боже мой, Как все пестро!…

Обращает на себя внимание умение автора передать именно движущийся городской пейзаж посредством переходящих из строки в строку анжамбаманов: образы словно издалека сначала наплывают на нас, и мы не замечаем мгновения, когда они неожиданно оказываются за спиной, резко уходят из поля зрения… При этом уже в рамках очеркового жанра деталь выполняет не только изобразительную, но и выразительную функцию, обладает потенциальной суггестивностью. Таковы сверкающая "сережка", мелькающий сквозь цветы на окне "кисейный рукав" и горящий любопытством девичий взгляд… Все это весьма значимые для Полонского приметы особого поэтического мира, пока еще разрозненные детали будущего мелодраматического сюжета, наподобие "Затворницы", еще не написанного, но как бы предчувствуемого в пестроте проплывающих городских картин. И как непринужденно, легко поэтическая мысль ведет ей одной ведомую линию ассоциаций от первоначально явленного уголка "домашнего рая" через цепь разнообразных впечатлений к образу необозримого простора, неожиданно открывшегося взору всадника за городской чертой:

…Жадный взор Границ не ведает, и слышит Мой чуткий слух, как воздух дышит, Как опускается роса И двигается полоса Вечерней тени. ‹…›

Это весьма редкий в творчестве Полонского случай, когда "малый" и "большой" миры органично сливаются друг с другом, когда "конечное" и "бесконечное" не разведены, а как бы естественно и незаметно "перетекают" одно в другое… Подобный эффект с гораздо большими усилиями и не столь пластично достигается в других стихотворениях, написанных в жанре очерка ("Прогулка по Тифлису", 1846; "Грузинская ночь",‹1848›; "А. Н. Майкову", 1857 и др.), вероятно, по этой причине этот жанр и не получил распространения в творчестве поэта: описательность не была сильной стороной его таланта.

Особенности стиха

Повторимся: этот талант прежде всего проявил себя в особой, "домашней" интонации, выразительной мелодике стихотворного текста. Полонский нередко прибегает к новаторским для того времени приемам стихосложения [51] . Он любит метрически удлиненные строки, предпочтительно с женской и дактилической рифмой. Строфа же часто завершается неравностопной строкой, как бы резко обрывая лирическую эмоцию:

Бог с тобой! Я жизнь мою Не сменяю на твою… Но ты мне близка, безродная, В самом рабстве благородная, Не оплаченная И утраченная.

51

Подробнее об этом см.: Рождественский Вс. Лирика Полонского // Полонский Я. П. Стихотворения. Л., 1969. С. 18–19. Последующие примеры взяты из этой статьи.

("Старая няня")

Иногда Полонский намеренно вводит в поэтический текст прозаическую фразу, повторяя ее в качестве рефрена:

Презирайте за то, что его я люблю! Злые люди, грозите судом, – Я суда не боюсь и вины не таю. Не бросай в меня камнями!… Я и так уже ранена…

("Татарская песня", 1846)

Встречаются у Полонского и редкие примеры тонического стиха (дольник в стихотворении "На берегах Италии", 1858), но опять-таки не во внешнем новаторстве метрики заключается обаяние стиха Полонского, а в его внутреннем ритмическом строе, как, например, в "Зимнем пути" или "Колокольчике", где поэт достигает впечатления убаюкивающего, мерного покачивания дорожной кибитки, которое навевает усталому путнику неясные, проплывающие, как легкие облака, грезы и сны…

Лирика Я. П. Полонского, несомненно, предвещала те закономерности развития русской поэзии, которые во всей своей силе проявят себя в 1880–1890-е годы, а затем и в начальную символистскую эпоху. Это, во-первых, новый идеал поэта, не как Пророка и Учителя, а как "ровни" всем "униженным и оскорбленным", – идеал, откровенно декларируемый в творчестве С. Надсона и его подражателей. Во-вторых, это романсовые интонации, предпочитающие всестороннему воссозданию психологической ситуации легкий намек на нее в ряде сжатых и выразительных внешних деталей – стиль, развитый в творчестве А. Н. Апухтина. Неповторимая мелодика стиха Полонского будет остро ощущаться А. Блоком, а И. Бунин один из своих рассказов так и назовет первой строчкой из баллады "Затворница" – "В одной знакомой улице", задавая тем самым безошибочно узнаваемый лирический камертон своему пронизанному ностальгией по ушедшей культурной эпохе повествованию… Наконец, в-третьих, образ "уголка", составляющий ядро художественного Космоса Полонского, будет по-своему развит в творчестве К. Фофанова и К. Случевского, знаменуя качественно новую стадию (по сравнению с Некрасовым и поэтами его "школы") "прозаизации" поэзии, формирования новой эстетики романтического творчества.