Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы
Шрифт:

"Рыцари и торгаши"

Как и в других произведениях, в этом, центральном своем романе, Писемский лишь в определенной степени отдает дань времени. Начав писать на заре либеральной эпохи и уже выпустив трехтомник "Повестей и рассказов" (1853), писатель задумал сочинение, гоголевского размаха, учитывая при этом опыт не только первого, но и второго тома "Мертвых душ". Главный герой романа Яков Калинович выражает авторскую точку зрения, когда, заглядывая в будущее, предрекает и свою судьбу: "Гоголь… покуда с приличною ему силою является только как сатирик, а потому раскрывает одну сторону русской жизни, и раскроет ли ее вполне… и проведет ли славянскую деву и доблестного мужа – это еще сомнительно".

Роман, по сути, и воссоздает гоголевскую Россию, но с явленным уже героем иного, нового содержания. Из этой встречи "доблестного

мужа" с косным бытом не получается, однако, конфликта, подобного тому, который выведен Грибоедовым в "Горе от ума": так, честный чиновник Экзархатов, не очень уверенно перефразирующий слова Чацкого: "Я… сколько себя понимаю, служу не лицам, а делу", – лишен уже высокого ореола героизма и смешон как представитель наивного и беспочвенного "донкихотства". С другой стороны, Калинович с его претензией быть "положительным" лицом романа ("Их много, а я один…") и как бы намеревающийся выступить в функции гоголевского "смеха" и даже интонационно воссоздающий речь Автора в "Театральном разъезде…": "Про меня тысячи языков говорят, что я человек сухой, тиран, злодей; но отчего же никто не хочет во мне заметить хоть одной хорошей человеческой черты…", – оказывается на поверку далеко не тем, чем мнит себя. Его утверждения: "…я никогда не был подлецом и никогда ни пред кем не сгибал головы", – являются полуправдой-полувымыслом; причем, то и другое настолько проникают друг в друга, что создается созвучное уже чеховской поэтике ощущение не имеющей завершения "человеческой комедии": "Никто не знает настоящей правды…" (А. П. Чехов, "Дуэль").

Биографический фон романа: время от времени возобновляемая из-за денег служба, охлаждение к "Москвитянину", где печатались его первые произведения, сближение с кругом "Современника", жизнь в усадьбе Раменье, а в 1854 г. – переезд в Петербург – наполнили роман Писемского живыми веяниями предреформенной эпохи.

Вопрос о "герое времени" не только символизировал новое, но и всей предысторией был связан с прошлым. Не случайно поэтому в изображении среды чиновников Энека с вошедшим в нее Калиновичем так много "гоголевского" (открытые и скрытые цитаты, перифразы, реминисценции): "Ну вот мы и в параде. Что ж? Народ хоть куда!… Надраено только вы, Владимир Антипыч, не подстриглись: больно у вас волосы торчат!"; "Видимо, что это был для моего героя один из жизненных щелчков, которые… делают потом человека тряпкою, дрянью…" (курсив автора); "…и, пришедши в правление, рассказал, как председатель прижимал руку к сердцу, возводил глаза к небу и уверял совершенно тоном гоголевского городничего, что он сделал это "по неопытности, по одной только неопытности"…".

"Печоринство" Калиновича также составляет социальный и культурный пласт, из которого выстраивается образ: его "исповедь" перед семейством "простых" людей патриархального склада, Годневыми, воспроизводит отраженный облик лермонтовского героя в годы "мрачного семилетия": "Даже из детства, о котором, я думаю, у всех остаются приятные и светлые воспоминания, я вынес только самые грустные, самые тяжелые впечатления… Мной… обыкновенно располагали, как вещью… за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой…".

Но унаследованное от прошлого – в различных неоднородных его проявлениях – проходит поверку новым временем: печоринское "подавленное обстоятельствами" честолюбие и чичиковское приспособленчество к обстоятельствам, породненное с "подлостью", соединяются, чтобы морально окончательно унизить и изувечить человека. Всепроникающим оказывается дух практицизма, о котором не раз говорит "от себя" автор, вставляя в текст публицистические и ораторские отступления: "Автор дошел до твердого убеждения, что для нас, детей нынешнего века, слава… любовь… мировые идеи… бессмертие – ничто перед комфортом";"… прежние барышни страдали от любви; нынешние от того, что у папеньки денег мало…"; браки превратились в "полуторговые сделки", что доказывает женитьба честолюбца-бедняка Калиновича на аристократке Полине, владелице "тысячи душ". Вывод автора неутешителен: "…рыцари переродились в торгашей, арены заменились биржами!".

Дух практицизма искушает Калиновича в облике князя Ивана – "демона-соблазнителя", склоняющего героя "продать себя" в обмен на удовлетворение самолюбия и прихотей богача. Не чужда практицизму – особенно поначалу – и героиня романа, "очень умненькая, добрая", но еще более "самолюбивая" Настенька, которая больше сочувствует Калиновичу с его "эгоизмом", чем отцу с

его "сладенькой миротворностью".

Но и Годневы, и Калинович потому и ненавидимы губернским обществом, что, независимо от исходных начал своих воззрений, от того, какая эпоха (Державина или Гоголя) воспитала в них понятие о чести, объединяются верой в нравственный идеал, в то, что "гораздо честнее отстаивать слабых, чем хвалить сильных".

При этом "настоящей правды" нет и в том воззрении на общество, которое свойственно старику Годневу, четверть века беспорочно прослужившему смотрителем училища: всюду он видит "простосердечие, добродушие и дружелюбие". Не вся "правда" заключена и в противостоящих таким иллюзиям "ожесточенных" обличениях Калиновича: он везде открывает "ненависть, злобу и зависть". Истина, как всегда у Писемского, – вне этих крайностей, в нравственном уроке, который дает Калиновичу Настенька: "…у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но… я поняла, что в каждом человеке есть искра божья, искра любви, и перестала не любить и презирать людей".

Несчастье Калиновича в том, что, по-печорински презирая блага, составляющие счастье властьимущих, он по-чичиковски служит им, чтобы достичь тех же презренных благ. Они нужны лишь для того, для чего "большому кораблю" необходимо "большое плаванье" – как дань, которую должно взять со "среды": "…что выдвигается вперед: труд ли почтенный, дарование ли блестящее, ум ли большой? Ничуть не бывало! Какая-нибудь выгодная наружность, случайность породы или, наконец, деньги. Я избрал последнее: отвратительнейшим образом продал себя в женитьбе и сделался миллионером. Тогда сразу горизонт прояснился и дорога всюду открылась… Я искал и желал одного: чтоб сделать пользу и добро другим; за что же, скажите вы мне, преследует меня общественное мнение?"

В четвертой, заключительной части романа сокрушительные – и справедливые! – разоблачения нового губернатора Энека Калиновича, уличившего всех чиновников в систематических и безобразных злоупотреблениях, вполне выражают его "нравственную ненависть". Последовавшая затем отставка "с преданием суду" воспринимается как вопиющее беззаконие, как горький упрек "либеральной" эпохё Александра Второго. Однако главное в романе – не "общественное мнение" и наказание им "зарвавшегося" честолюбца". Главное – крах рассудочной "арифметики" Калиновича, отчасти предвосхищающей "казуистику" Раскольникова. В логике рассуждений героя по поводу ценности людей и их поступков: "Он делал зло тысячам, так им одним и его семьей можно пожертвовать для общей пользы"; "И неужели они не знают, что в жизни, для того чтоб сделать хоть одно какое-нибудь доброе дело, надобно совершить прежде тысячу подлостей?" – заключена "ужасная ложь" (Ф. М. Достоевский), которая объективно оказывается равнозначной цинизму князя, развивающего теорию о "двух разрядах" людей.

Истину высказывают Настенька и неоднозначно представленный в романе сибарит Белавин: "Зло надобно преследовать, а добро все-таки любить", "все истинно великое и доброе, нужное для человека, подсказывалось синтетическим путем".

Смирение удалившегося от дел Калиновича перед судьбой не разрешает "нравственной запутанности", а его на много лет запоздавшее соединение с Настенькой не ведет к настоящему счастью. "Беспощадный" реализм Писемского снимает традиционность развязки, которую "старые повествователи" видели в "мирной пристани тихого семейного счастия". Идиллия – не для таких энергичных, нравственно сильных людей, как Калинович и Настенька. Брак, как "полнота счастья в ограничении" [6] , приравнивается к исполнению долга перед собой и друг другом. Для деятельности же, для жизненной активности оба они н§ годятся – и потому в их соединении много печальной обреченности на еще памятную обоим, но уже отжившую любовь. Герои словно приговорены к обывательской жизни "статского советника и статской советницы", перспективой которой завершается роман "Тысяча душ". Финал жизни "человека, лишенного поступков", Павла Бешметева (если применить к нему определение, позднее данное М. Е. Салтыковым-Щедриным своему герою) и "беспокойного человека" Якова Калиновича уравнивает их в общежизненном итоге, делая одинаково не состоявшимися, не "выделавшими" своей судьбы.

6

Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики: Пер. с нем. / Вступ. статья, сост., пер. и коммент. Ал. В. Михайлова. М., 1981. С. 265.

Поделиться:
Популярные книги

Кодекс Крови. Книга III

Борзых М.
3. РОС: Кодекс Крови
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Крови. Книга III

Его темная целительница

Крааш Кира
2. Любовь среди туманов
Фантастика:
фэнтези
5.75
рейтинг книги
Его темная целительница

Восход. Солнцев. Книга VIII

Скабер Артемий
8. Голос Бога
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Восход. Солнцев. Книга VIII

Сумеречный стрелок 6

Карелин Сергей Витальевич
6. Сумеречный стрелок
Фантастика:
городское фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Сумеречный стрелок 6

Герой

Бубела Олег Николаевич
4. Совсем не герой
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
9.26
рейтинг книги
Герой

Студент из прошлого тысячелетия

Еслер Андрей
2. Соприкосновение миров
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Студент из прошлого тысячелетия

Книга пяти колец. Том 4

Зайцев Константин
4. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Книга пяти колец. Том 4

Кодекс Крови. Книга IХ

Борзых М.
9. РОС: Кодекс Крови
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Крови. Книга IХ

Генерал-адмирал. Тетралогия

Злотников Роман Валерьевич
Генерал-адмирал
Фантастика:
альтернативная история
8.71
рейтинг книги
Генерал-адмирал. Тетралогия

Гарем вне закона 18+

Тесленок Кирилл Геннадьевич
1. Гарем вне закона
Фантастика:
фэнтези
юмористическая фантастика
6.73
рейтинг книги
Гарем вне закона 18+

Сколько стоит любовь

Завгородняя Анна Александровна
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
6.22
рейтинг книги
Сколько стоит любовь

Девяностые приближаются

Иванов Дмитрий
3. Девяностые
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.33
рейтинг книги
Девяностые приближаются

Рота Его Величества

Дроздов Анатолий Федорович
Новые герои
Фантастика:
боевая фантастика
8.55
рейтинг книги
Рота Его Величества

Идеальный мир для Лекаря 13

Сапфир Олег
13. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 13