История русской революции. Том II, часть 2
Шрифт:
Дворец не сдался, а взят штурмом, но в такой момент, когда сила сопротивления осажденных успела окончательно иссякнуть. В коридор ворвалась, уже не потайным ходом, а через защищенный двор, сотня врагов, которых деморализованная охрана приняла за депутацию думы. Их все же успели еще разоружить. Ушла в суматохе какая-то группа юнкеров. Остальные, по крайней мере часть, еще продолжали нести охранную службу. Но штыковая и огневая перегородка между наступающими и обороняющимися вконец разрушилась.
Часть дворца, примыкающая к Эрмитажу, уже заполнена врагами. Юнкера пытаются зайти им в тыл. В коридорах происходят фантасмагорические встречи и столкновения. Все вооружены до зубов. В поднятых руках револьверы. У поясов ручные гранаты. Но никто не стреляет и никто не мечет гранат, ибо свои и враги
Рабочие, матросы, солдаты напирают снаружи цепями, партиями, сбрасывают юнкеров с баррикад, врываются через двор, сталкиваются на ступенях с юнкерами, оттесняют их, опрокидывают, гонят перед собою. Сзади напирает уже следующая волна. Площадь вливается во двор, двор вливается во дворец и растекается по лестницам и коридорам. На загаженных паркетах, среди матрацев и буханок хлеба, валяются люди, винтовки, гранаты. Победители узнают, что Керенского нет, и к их бурной радости примешивается горечь разочарования. Антонов и Чудновский во дворце. Где правительство? Вот дверь, у которой юнкера застыли в последней позе сопротивления. Старший в карауле влетает к министрам с вопросом: приказывают ли они защищаться до конца? Нет, нет, министры этого не приказывают. Дворец ведь все равно занят. Не надо крови. Надо уступить силе. Министры хотят сдаться с достоинством и садятся за стол, чтобы походило на заседание. Комендант обороны уже успел сдать дворец, выговорив юнкерам сохранение жизни, на которую и без того никто не покушался. Относительно судьбы правительства Антонов отказался вступать в какие-либо разговоры.
Юнкеров у последних охраняемых дверей разоружают. Победители врываются в комнату министров. «Впереди толпы шел, стараясь сдерживать напиравшие ряды, низенький невзрачный человек; одежда его была в беспорядке; широкополая шляпа сбилась набок. На носу едва держалось пенсне. Но маленькие глаза сверкали торжеством победы и злобой против побежденных». Этими уничижительными чертами побежденные обрисовали Антонова. Нетрудно поверить, что одежда и шляпа его были в беспорядке: достаточно вспомнить ночное путешествие по лужам Петропавловской крепости. Торжество победы можно было несомненно прочесть в его глазах; но вряд ли в них была злоба против побежденных. «Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы», – провозгласил Антонов от имени Военно-революционного комитета. Часы показывали 2 часа 10 минут ночи на 26 октября. «Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития», – отвечает Коновалов. Неизбежная часть ритуала соблюдена.
Антонов вызвал 25 вооруженных, по выбору, первых отрядов, ворвавшихся во дворец, и поручил им охрану министров. Арестованных, после составления протокола, вывели на площадь. В толпе, которая понесла жертвы убитыми и ранеными, действительно вспыхивает злоба против побежденных. «Расстрелять! Смерть!» Отдельные солдаты пытаются нанести министрам удары. Красногвардейцы унимают необузданных: не омрачайте пролетарской победы! Вооруженные рабочие окружают пленников и конвоиров плотным кольцом. «Вперед!» Идти недалеко: через Миллионную и Троицкий мост. Но возбуждение толпы делает этот короткий путь долгим и чреватым опасностями. Министр Никитин не без основания писал позже, что, если бы не энергичное заступничество Антонова, последствия могли бы быть «очень тяжелыми». В довершение злоключений процессия подверглась еще на мосту случайному обстрелу: и арестованным и конвоирам пришлось ложиться на мостовую. Но и здесь никто не пострадал: стреляли, по-видимому, поверху, для острастки.
В тесное помещение гарнизонного клуба крепости, освещенное чадящей керосиновой лампой – электричество сегодня отказалось служить, – набивается несколько десятков человек. Антонов производит, в присутствии комиссара крепости, перекличку министрам. Их 18 человек, включая и ближайших помощников. Последние формальности закончены, пленников разводят по камерам исторического Трубецкого бастиона. Из обороны не арестован никто: офицеры и юнкера отпущены под честное слово, что не будут выступать против советской власти. Лишь немногие из них сдержали обещание.
Сейчас же после взятия Зимнего в буржуазных
Попытки хищений действительно имели место, но именно они обнаружили дисциплину победителей. Джон Рид, который не упускал ни одного из драматических эпизодов революции и вошел в Зимний по горячим следам первых цепей, рассказывает, как в полуподвальном складе группа солдат прикладами сбивала крышки с ящиков и вытаскивала оттуда ковры, белье, фарфор, стекло. Возможно, что под видом солдат орудовали прямые грабители, которые в последний год войны неизменно прикрывались солдатской шинелью и папахой. Грабеж только что начинался, как кто-то крикнул: «Товарищи, ничего не трогайте, это собственность народа». За стол у выхода сел солдат с пером и бумагой; два красногвардейца с револьверами стали рядом. Всякого выходящего обыскивали, и всякий похищенный предмет отбирали и записывали. Так были изъяты статуэтки, бутылки чернил, свечи, кинжалы, куски мыла и страусовые перья. Тщательному обыску подверглись и юнкера, карманы которых оказались плотно набиты награбленной мелочью. Со стороны солдат раздавались по адресу юнкеров ругательства и угрозы, но дальше этого не пошло. Тем временем создалась охрана дворца, с матросом Приходько во главе. Везде установлены посты. Дворец очищен от посторнних. Через несколько часов комендантом Зимнего назначен Чудновский.
Куда же девался, однако, народ, который, во главе с духовенством, двинулся на освобождение дворца? Необходимо рассказать об этой героической попытке, весть о которой столь потрясла на момент сердца юнкеров. Центром антибольшевистских сил служила городская дума. Ее здание на Невском кипело котлом. Партии, фракции, подфракции, группы, осколки и просто влиятельные лица обсуждали там преступную авантюру большевиков. Министрам, томившимся в Зимнем, сообщали время от времени по телефону, что под гнетом всеобщего осуждения восстание неминуемо должно задохнуться. На моральную изоляцию большевиков уходили часы. Тем временем заговорила артиллерия. Министр Прокопович, арестованный утром и вскоре отпущенный, со слезами в голосе жалуется думе на то, что лишился возможности разделить участь своих товарищей. Ему горячо сочувствуют, а выражение сочувствия требует времени.
Из столпотворения идей и речей рождается, наконец, под бурные рукоплескания всего зала, практический план: дума должна отправиться полностью к Зимнему дворцу, чтобы в случае надобности погибнуть там вместе с правительством. Эсеры, меньшевики и кооператоры в равной мере охвачены готовностью либо спасти министров, либо пасть вместе с ними. Кадеты, не склонные вообще к рискованным предприятиям, на этот раз намерены сложить свои головы вместе с другими. Случайно оказавшиеся в зале провинциалы, думские журналисты, кое-кто из публики просят в более или менее красноречивых словах разрешения разделить участь думы. Им разрешают.
Большевистская фракция пытается подать прозаический совет: чем бродить впотьмах по улицам, ища смерти, лучше по телефону убедить министров сдаться, не доводя до кровопролития. Но демократы возмущены: агенты восстания хотят вырвать у них из рук не только власть, но и право на героическую смерть! Заодно уж гласные решают, в интересах истории, произвести поименное голосование. В конце концов умереть, хотя бы и славной смертью, никогда не поздно. Шестьдесят два гласных думы подтверждают: да, они действительно идут поименно погибать под развалинами Зимнего дворца. На это четырнадцать большевиков отвечают, что лучше победить со Смольным, чем погибнуть с Зимним, и тут же отправляются на заседание съезда советов. Оставаться в стенах думы решают только три меньшевика-интернационалиста: им некуда идти и не за что погибать.