История русской революции. Том II, часть 2
Шрифт:
То, что характеризовало Ленина в политике, это сочетание смелых перспектив с тщательной оценкой мелких фактов и симптомов. Изолированность Ленина не мешала ему с несравненной глубиной определять основные этапы и повороты движения, но отнимала у него возможность своевременно оценивать эпизодические факторы и конъюнктурные изменения. Политическая обстановка была, в общем, настолько благоприятна для восстания, что допускала возможность победы при разных вариантах. Если бы Ленин находился в Петрограде и провел в начале октября решение о немедленном восстании, безотносительно к съезду советов, он политически обставил бы, несомненно, проведение собственного плана таким образом, чтобы свести к минимуму его невыгоды. Но, по меньшей мере, столь же вероятно, что он сам остановился бы в том случае на том плане, который был проведен на деле.
Оценка роли Ленина в общей стратегии переворота дана нами в особой главе. Чтобы уточнить нашу мысль относительно тактических предложений Ленина, прибавим: без нажимов со стороны Ленина, без его настояний, предложений,
Острее всего недостаточность своей тактической ориентировки чувствовал сам Ленин. 24 сентября он пишет в «Рабочем пути»: «Заведомо идет нарастание новой революции, – мы очень мало знаем, к сожалению, о широте и быстроте этого нарастания». Эти слова представляют и упрек по адресу партийного руководства, и жалобу на собственную неосведомленность. Напоминая в своих письмах важнейшие правила восстания, Ленин не забывает прибавить: «Это все примерно, конечно, лишь для иллюстрации». 8 октября Ленин пишет Северному областному съезду советов: «Я попытаюсь выступить со своими советами постороннего на тот случай, что вероятное выступление рабочих и солдат Питера… состоится вскоре, но еще не состоялось». Свою полемику против Зиновьева и Каменева Ленин начинает словами: «Публицист, поставленный волей судеб несколько в стороне от главного русла истории, рискует постоянно опоздать или оказаться неосведомленным, особенно если его писания с запозданием появляются на свет». Здесь снова жалоба на свою изолированность рядом с упреком по адресу редакции, задерживавшей печатание слишком острых статей Ленина или выбрасывавшей из них наиболее колючие места. За неделю до переворота Ленин пишет в конспиративном письме членам партии: "Что касается до положения вопроса о восстании теперь, так близко к 20 октября, то я издалека не могу судить, насколько именно испорчено дело штрейкбрехерскими выступлениями (Зиновьева и Каменева) в непартийной печати". Слово «издалека» подчеркнуто самим Лениным.
Как же объясняет эпигонская школа несоответствия между тактическими предложениями Ленина и действительным ходом восстания в Петрограде? Она либо придает конфликтам анонимный и бесформенный характер; либо проходит мимо разногласий, объявляя их не заслуживающими внимания; либо пытается опровергнуть несокрушимо установленные факты; либо подставляет имя Троцкого там, где у Ленина идет речь о ЦК и в целом или о противниках восстания внутри ЦК; либо, наконец, комбинирует все эти приемы, не заботясь об их согласовании.
«Образцом (большевистской) стратегии, – пишет Сталин, – можно считать проведение Октябрьского восстания. Нарушение этого условия (правильного выбора момента) ведет к опасной ошибке, называемой „потерей темпа“, когда партия отстает от хода движения или забегает вперед, создавая опасность провала. Примером такой „потери темпа“, примером того, как не следует выбирать момент восстания, нужно считать попытку одной части товарищей начать восстание с ареста Демократического совещания в августе 1917 г.». Под именем «одной части товарищей» фигурирует в этих строках Ленин. Никто, кроме него, не предлагал начать восстание с ареста Демократического совещания, и никто не поддержал этого предложения. Тактический план Ленина Сталин рекомендует в качестве «примера того, как не следует выбирать момент восстания». Анонимная форма изложения позволяет Сталину в то же время начисто отрицать разногласия между Лениным и ЦК.
Еще проще выходит из затруднений Ярославский. «Дело не в частностях, конечно, – пишет он, – дело не в том, началось ли восстание в Москве или в Петрограде», – дело в том, что весь ход событий показал «правильность ленинской линии, правильность линии нашей партии». Находчивый историк чрезвычайно упрощает свою задачу. Что Октябрь дал проверку стратегии Ленина и показал, в частности, какое значение имела его апрельская победа над руководящим слоем «старых большевиков», – это бесспорно. Но если дело вообще не в том, где начинать, когда начинать и как начинать, то не только от эпизодических разногласий с Лениным, но и от тактики вообще не остается ничего.
В книге Джона Рида есть рассказ о том, будто 21 октября вожди большевиков имели «второе историческое заседание», на котором, как передавали Риду, Ленин говорил: «24 октября слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на съезд прибудут. С другой стороны, 26-го будет слишком поздно действовать… Мы должны действовать 25-го – в день открытия съезда». Рид был исключительно чуткий наблюдатель, сумевший перенести на страницы своей книги чувства и страсти решающих дней революции. Именно поэтому Ленин пожелал в свое время несравненной хронике Рида распространения в миллионах экземпляров во всех странах света. Но работа в огне событий, записи в коридоре, на улицах, у костров, схваченные на лету беседы и обрывки фраз, при необходимости пользоваться переводчиками, – все это делало неизбежными частные ошибки. Рассказ о заседании 21 октября представляет одну из наиболее явных ошибок в книге Рида. Рассуждение о необходимости «всероссийской советской основы» для восстания никак не могло принадлежать Ленину, ибо он не раз называл
Официальные историки идут и дальше по пути подгонки фактов под маршруты. Так, Ярославский пишет в своей «Истории партии»: «На заседании Центрального комитета 24 октября, последнем заседании перед восстанием, присутствовал Ленин». Официально изданные протоколы, дающие точный перечень участников, свидетельствуют, что Ленин отсутствовал. «Ленину и Каменеву было поручено вести переговоры с левыми эсерами», – пишет Ярославский. Протоколы говорят, что это поручение было дано Каменеву и Берзину. Но и без протоколов должно было бы быть ясно, что второстепенного «дипломатического» поручения ЦК на Ленина не стал бы возлагать. Решающее заседание ЦК происходило утром. Ленин прибыл в Смольный только ночью. Член Петроградского комитета Свешников рассказывает, как Ленин «вечером (24-го) куда-то ушел, оставив в комнате записку, что ушел тогда-то. Узнав об этом, мы в душе испугались за Ильича». В районе уже «поздно вечером» стало известно, что Ленин отправился в Военно-революционный комитет.
Удивительнее всего, однако, то, что Ярославский прошел мимо первостепенного политического и человеческого документа: письма к руководителям районов, написанного Лениным в часы, когда открытое восстание уже в сущности началось. «Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го… Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.». Ленин в такой мере опасается нерешительности ЦК, что пытается в самый последний момент организовать давление на него снизу. «Надо, – пишет он, – чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом, – решать дело сегодня непременно вечером или ночью». Когда Ленин писал эти строки, полки и районы, которые он призывал мобилизоваться для давления на Военно-революционный комитет, были уже мобилизованы Военно-революционным комитетом для захвата города и низвержения правительства. Из письма, каждая строка которого трепещет тревогой и страстью, видно, во всяком случае, что Ленин не мог ни предлагать 21-го отложить восстание до 25-го, ни участвовать в устреннем заседании 24-го, где решено было немедленно перейти в наступление.
В письме есть все же элемент загадки: каким образом Ленин, укрывавшийся в Выборгском районе, не знал до самого вечера о решении столь исключительной важности? Из рассказа того же Свешникова, как и из других источников, видно, что связь с Лениным поддерживалась в этот день через Сталина. Остается предположить, что, не явившись на утреннее заседание ЦК, Сталин так и не узнал до вечера о вынесенном решении.
Непосредственным толчком к тревоге Ленина могли послужить сознательно и настойчиво распространявшиеся в этот день из Смольного слухи, что до решения съезда советов никаких решительных шагов предпринято не будет. Вечером этого дня на экстренном заседании Петроградского Совета Троцкий говорил в докладе о деятельности Военно-революционного комитета: «Вооруженный конфликт сегодня или завтра не входит в наши планы – у порога Всероссийского съезда советов. Мы считаем, что съезд проведет наш лозунг с большей силой и авторитетом. Но если правительство захочет использовать тот срок, который остается ему жить, – 24, 48 или 72 часа, – и выступит против нас, то мы ответим контрнаступлением, ударом на удар, сталью на железо». Таков был лейтмотив всего дня. Оборонительные заявления имели задачей в последний момент перед ударом усыпить и без того не очень активную бдительность противника. Именно этот маневр дал, по всей вероятности, Дану основание заверять Керенского в ночь на 25-е, что большевики вовсе и не собираются сейчас восставать. Но, с другой стороны, и Ленин, если одно из этих успокоительных заявлений Смольного успело дойти до него, мог, в своем состоянии напряженной недоверчивости, принять военную уловку за чистую монету.