Бестужев рассказывает, что государь обратил «довольственный взор на Париж, как на приобретенную награду, как на залог спокойствия народов…». Узнав от флигель-адъютанта о том, что перемирие подписано,
и французские войска будут выведены из Парижа до девяти часов завтрашнего дня, Александр сказал Барклаю: «Объявите моей гвардии, что завтра мы вступаем парадом в Париж, и что разница между нами и французами, входившими в Москву, та, что мы вносим мир, а не войну».
И все же неспокойно было на душе у Александра. Понимал он, что все еще зыбко и непредсказуемо. Знал он и силу Наполеона и дух его армии, находящейся на подступах к Фонтенбло, где уже находилась другая ее часть, знал он и о Мармоне, который со своей армией закрывает Париж от Фонтенбло и ждет приказов императора. Среди парижан тоже нет единогласия, и большинство видит в лице Александра I и его союзников врагов Франции. И в этой непростой ситуации Александр принимает единственное правильное решение: пытается привлечь парижан на свою сторону.
В то же самое время Наполеон, сломя голову, несется в Париж. В пути он узнает, что капитуляция
подписана, и колонны союзных войск во главе с Александром I вступают в Париж. Город, охваченный паникой, быстро сменился восторженным приемом, оказанным русским войскам со стороны парижан. Это произошло после того, как российский император сообщил делегации парижского муниципалитета (которая прибыла в штаб-квартиру союзных войск, чтобы объявить о сдаче города), что он берет город под свое покровительство: «Передайте парижанам, что я не врагом вхожу в стены их города, а почитаю их только что за друзей. Я признаю среди них одного моего врага — Наполеона». После этого парижане бросились на улицы города, чтобы взглянуть на императора и его армию, которая с барабанным боем, музыкой и развернутыми знаменами входила в Париж. Их встречали толпы ликующих горожан, а русский император стал кумиром француженок. Александр сиял на своем серо-белом коне, когда-то подаренным ему Наполеоном, в ореоле блеска и славы. Он был великолепен по форме одежды и по той величавой осанке, которая ему была всегда присуща. Это был день свершения, это был его звездный час.