История США от глубокой древности до 1918 года
Шрифт:
Тогда Испания начала многолетние интриги, с помощью которых пыталась оторвать юго-западных поселенцев от Соединенных Штатов, предлагая им торговые льготы. Планировалось, что в южной части долины Миссисипи возникнет область теоретически независимая, но на самом деле находящаяся под контролем испанцев.
Некий Джон Уилкинсон из Мэриленда (род. в графстве Калверт в 1757 году) выразил готовность сотрудничать с Испанией. Это был на редкость мерзкий двурушник, обладавший удивительной способностью не попадаться. Он участвовал в Войне за независимость и каким-то образом получил чин бригадного генерала. Тогда он плел интриги против Вашингтона и впутался в какие-то финансовые махинации. Теперь, переехав после войны на запад, он стал получать деньги от испанцев.
Трудно сказать, чем это могло бы закончиться, если бы не события, начавшиеся в Европе. В 90-х годах там повсюду шла война, и положение Испании ухудшилось. Заключение Договора Джея заставило Испанию испугаться того, что Великобритания и Соединенные Штаты объединятся и выступят против нее. Результатом этого стало предложение начать переговоры для устранения всех разногласий.
Посол Соединенных Штатов в Великобритании, Томас Пинкни из Южной Каролины (род. в Чарлстоне 23 октября 1750 года), был отправлен в Испанию для заключения договора. Будучи южанином, он не собирался делать сколько-нибудь заметных уступок.
27 октября 1795 года был подписан Договор Сан-Лоренцо (обычно называемый Договором Пинкни). Благодаря твердости Пинкни и страху Испании перед Договором Джея Соединенные Штаты получили все, чего только могли потребовать, не выходя за пределы разумного. Граница была установлена по 31-й параллели в соответствии с Договором с Великобританией 1783 года — эта линия прошла в шестидесяти пяти километрах от северной части побережья Мексиканского залива. Более того, американцам было дано — хотя бы на время — право свободного использования реки Миссисипи.
К 1795 году вся граница Соединенных Штатов почти повсеместно оказалась четко определена. Только линия между Мэном и Канадой оставалась спорной.
Как это ни странно, страной, которая доставила молодым Соединенным Штатам больше всего неприятностей во время второй администрации Вашингтона, оказалась Франция — ее союзница в недавней войне. Без помощи Франции независимости достичь не удалось бы.
Конечно, народ Америки питал к французам весьма теплые чувства, однако существовало немало таких людей, которые не могли позволить эмоциям влиять на их суждения. В конце концов, какими бы идеалистами ни были отдельные французы — такие как Лафайет, — французское правительство помогало Соединенным Штатам своекорыстно, в основном из-за враждебного отношения к Великобритании, а не из дружеских чувств к колонистам. И теперь любые ответные акции Соединенных Штатов тоже должны основываться на соображениях собственного блага.
Конечно, союзные отношения с Францией сохранились. В ноябре 1788 года Томас Джефферсон, который был послом во Франции в период действия Статей Конфедерации (и потому не участвовавший в работе Конституционного конвента), провел переговоры о продлении союза.
Торговые и деловые интересы Соединенных Штатов, которые в основном лежали в области торговли и, следовательно, зависели от Великобритании, видели свои интересы в пробританской позиции и потому автоматически были настроены против Франции. Преимущественно аграрной оппозиции было легче сохранять антибританский настрой, и потому она чаще была про-французской.
Эта ситуация нашла отражение в позиции двух американских партий с первого момента их возникновения. Федералисты, консервативные и ориентированные на коммерцию, были сторонниками Британии и противниками Франции. Демократические республиканцы, либеральные и ориентированные на фермеров, были противниками Британии и сторонниками Франции.
Ситуация обострилась и достигла критических масштабов из-за того, что Франция начала погружаться в хаос революции. Правительство Людовика XVI, невероятно коррумпированное и беспомощное, было также финансовым банкротом (во многом благодаря тратам, связанным с участием в Войне за независимость). Растущее недовольство всех слоев населения привело Францию на грань насильственных действий.
14 июля 1789 года, через две недели после инаугурации Вашингтона в качестве первого президента Соединенных Штатов, толпа парижан захватила и разрушила Бастилию, самую ненавистную тюрьму Франции, которая многие века служила символом деспотической власти французского монарха. Джефферсон, который все еще был послом Соединенных Штатов во Франции, но которому вскоре предстояло стать государственным секретарем, стал очевидцем этого события.
Взятие Бастилии (которое сейчас отмечается во Франции как государственный праздник) стала началом Французской революции. Власть короля и аристократии стала неуклонно ограничиваться, а голоса радикалов — звучать все громче.
Могло бы показаться, что Соединенным Штатам следует приветствовать новую, революционную Францию, объявившую своей целью некоторые из тех демократических идеалов, за которые американцы воевали всего десятью годами раньше. И действительно, Джефферсон и демократические республиканцы симпатизировали Французской революции. Однако федералистов, имевших тягу к аристократии, нисколько не привлекала набирающая обороты Французская революция, так что их антифранцузские настроения резко усилились.
На самом деле Французская революция быстро стала как более радикальной, так и более кровавой, чем американская. На то существовали свои причины: французским революционерам противостояло более коррумпированное и беспомощное правительство, более близкие и опасные внешние враги, и у них отсутствовал опыт представительного правления. По мере того как Французская революция становилась более экстремистской, отношение американцев в целом смещалось в сторону позиции федералистов.
Французские революционеры 21 сентября свергли Людовика XVI и провозгласили республику, а затем, 21 января 1793 года, казнили Людовика (как раз после того, как Вашингтон был избран на второй президентский срок). Французские левые, называвшиеся якобинцами, были в тот момент наиболее сильны и постепенно захватили власть. Для федералистов слово «якобинец» несло такую же эмоциональную нагрузку, как слово «коммунист» для современных американских консерваторов.
Джефферсона и его последователей обвинили в якобинских симпатиях, и как минимум одна разумная реформа была отвергнута из-за неуместных антиякобинских настроений. Французские революционеры разработали десятичную систему мер и весов, названную метрической, которая оказалась на порядок лучше и логичней всех прежде созданных. Американцы могли бы принять ее, как приняли десятичную денежную систему — и чуть было не сделали это, но им помешало то, что ее разработали якобинцы. Десятичная система мер так и не была принята, хотя страна несколько раз была к этому близка. В результате этого весь мир либо уже пользуется десятичной системой или переходит на нее, и только Соединенные Штаты продолжают цепляться за свои нелогичные и бесполезные путаные меры.
Монархии, окружавшие Францию, были с самого начала враждебно настроены по отношению к революционерам, так как считали (совершенно правильно), что если деспотическая неэффективность разрушена во Франции, то и их собственные троны оказываются под угрозой. Когда Людовика XVI казнили, они почувствовали, что опасность грозит им самим. Великобритания, хоть там и не было абсолютной монархии, тоже разделяла этот настрой, отчасти из-за прежней вражды, а отчасти из-за недовольства тактикой французских революционеров.