История странной любви
Шрифт:
– Нет, но…
– Какие могут быть «но»? Какие, я тебя спрашиваю?!
Заведующая перешла на крик.
Вике тогда стало стыдно: чужая тетка так печется, так переживает о судьбе близнецов, а родная сестра уперлась рогом и не хочет пошевелить и пальцем ради их счастья!
Это впоследствии она осознает, что пеклась заведующая о своем вознаграждении, а не о будущем малышей, но сути дела это не меняло. Близнецам действительно делали шикарное предложение, из разряда тех, от которых не отказываются.
Вика тоже не нашла в себе сил отказаться. Дрожащей рукой она подписала все, что от нее
– Можно хотя бы попрощаться? – спросила она, еле сдерживая слезы.
– Не думаю, дорогая, что тебе следует травмировать детей. К тому же, поставив свою подпись на бумагах, ты согласилась с тем, что не станешь искать встреч с близнецами и не будешь принимать какого-либо участия в их жизни. Думаю, тебе лучше уйти.
Уже почти полученные деньги жгли заведующей руки.
– Как скажете, Инга Матвеевна.
Вика встала и тяжело, будто была древней старухой, поплелась к двери. Взявшись за ручку, она обернулась.
Нет, она не хотела, она не собиралась – но запомнила этих людей на всю жизнь.
Он – небольшого роста, чуть полноватый, в костюме-тройке, наверное, от какого-нибудь Армани или Версаче, в начищенных до тошнотворного блеска туфлях. На вид – лет сорок пять, на макушке лысина, на висках седина, выбрит до синевы на загорелых скулах. Она – высокая, крашеная блондинка, немногим младше его, тоже в костюме, но не в деловом. Светлые брюки свободного кроя, бежевый, довольно скромный топ – никакого декольте и плотного облегания, в тон к нему – легкий кардиган: рукав три четверти, летящие полы. И, конечно, туфли телесного цвета на каблуках. На диване небрежно валялась сумочка, вся усеянная переплетенными буквами L и V. Тогда Вика не знала точную расшифровку, но могла догадываться, сколько стоит подобный вензель. Волосы синьоры Унгрезе были уложены в прическу, голова чуть приподнята, плечи расправлены, как у женщины, знающей себе цену.
В общем, пара во всех смыслах достойная.
Вид презентабельный и внушительный.
Только вот глаза у обоих походили на глаза бездомной собаки: вопросительные, умоляющие и благодарные за все же брошенную им нехотя кость.
Эти глаза все и решили.
Они в одну секунду убедили Вику в том, что она все сделала правильно, ибо не бывает в мире существа благодарнее, надежнее и вернее, чем собака, которой человек подарил дом, миску с сосиской и свою любовь. Этой паре нужны были дети, и не было ни малейшего сомнения в том, что они будут ценить подаренное Викой счастье.
Вика ушла и пообещала себе никогда не жалеть о сделанном.
Она и не жалела.
Просто очень скучала по малышам, тосковала и плакала ночами, рассматривая единственную уцелевшую фотографию и повторяя, сквозь слезы на итальянский манер: «Тониа и Джованни, милые мои». Она никогда не задумывалась, была ли ее последующая тяга к итальянскому осознанной или переезд в Италию был насмешкой судьбы?
Жила, как жила.
И, если разобраться, то не такое уж это было и большое переживание. О чем переживать? О том, что малыши (уже сейчас, конечно, не малыши, а вполне взрослые люди, обоим уже за двадцать) счастливы и здоровы?!
Всем бы такие переживания.
Что еще у нее за трагедии были в жизни? Нелепый пожар в деревенском доме? Всем бы такое горе. Сгорела никому не нужная рухлядь. Жертв и пострадавших нет. Жаль только фотографий и других воспоминаний детства, которые Вика не успела оттуда забрать. Да и тоже – беда невелика. Главное, что у тебя в сердце, а без картинок можно прожить. Жили же люди как-то раньше без кадров о своем прошлом!
Жили – не тужили.
А то, что поджигателя не нашли, тоже понятно. Хотели деревенские только участок у Вики купить – с домом-то, пусть и со старым, выходило дороже, а с пепелищем дешевле пустыря получилось. Но Вике тогда не до разборок было: кто сжег, зачем. Нет дома – и не надо. Если бы огонь мог еще выжечь из души воспоминания, было бы совсем хорошо.
Хотя – зачем выжигать? Надо помнить.
Вот бабушка раскладывает по столу коренья и терпеливо объясняет Вике их названия и свойства. А мама притворно злится, называет бабушку ведьмой и требует «убрать эту гадость». Бабушка и ухом не ведет, лишь отзывается беззлобно:
– Дура ты, Нинка. Ведьма – та, кто ведает. Так что – спасибо за комплимент.
А вот еще сцена.
Вика приходит из школы и, бросив портфель на печь, кричит:
– Эй, малышня, айда на горку! Снега навалило выше крыши.
И принимается одевать близнецов, сажает их в сани, тащит через улицу к оврагу. И летят они с горки все вместе, и хохочут, и катаются вдоволь!
А потом возвращаются домой, румяные, счастливые, мокрые. Мать встречает на пороге и командует:
– Галоши – в сени, валенки – на печку, колготы переодеть – и за стол, сейчас пироги с картошкой будут.
И они хором – и малышня, и Вика – кричат громогласное: «Ура!»
Вика шмыгнула носом и смахнула ползущую по щеке слезу.
– Мам, ты чего? – испугалась Лялька. – Да найдется этот твой Лисицын, что ты в самом деле?!
– Куницын, – машинально поправила Вика.
– Да хоть Медвежонкин. С чего ты вообще взяла, что с ним что-то стряслось? Мало ли куда он свалил?
– Лялечка, ему некуда свалить.
– Ну, жил же он где-то до того, как… – Лялька замялась и закончила фразу вполне прилично: – …к нам попал.
– Жил. То ли на свалке, то ли в заброшенном доме.
– А ты там искала?
Дочь спрашивала на полном серьезе, будто Вика целые дни проводила на свалках и в развалинах.
– Издеваешься?
– Хочешь, вместе поищем?
– Этого еще не хватало, тебя по свалкам таскать, – ответила Вика, хотя уже знала, что сама на свалку непременно отправится.
С чего она решила, что Матвей не мог просто уйти? Не предупредил? А с чего он должен был ее предупреждать? Она не желала с ним общаться, норовила уклониться от разговоров, не доверяла ему и не позволяла лезть в душу. Вела себя, как соседка по коммуналке. «Здрасте. Как прошел день? В порядке? Ну, до свидания». Или она ухватилась за него как за соломинку, притащила в дом мужика, которому вроде некуда и незачем уходить, и решила, что этот уж точно никуда не денется? А он поступил, как и все предыдущие: сбежал, потому что Вика успела его достать своей закрытостью, своим невниманием и своей зацикленностью на работе.