История твоей жизни

Твой отец собирается задать мне вопрос. Это самый важный момент в нашей жизни, и я хочу запомнить все до малейшей детали. Уже за полночь, но мы только что вернулись домой после ужина в ресторане и веселого шоу и сразу выходим в патио полюбоваться полной луной. Хочу танцевать! — объявляю я, и твой отец подтрунивает надо мной, но мы начинаем скользить в медленном танце; нам по тридцать лет, но мы романтично кружимся в лунном свете, словно юная пара. Я совсем не ощущаю ночной прохлады. И тогда твой отец задает мне вопрос:

— Ты хочешь ребенка?

К этому моменту мы женаты почти два года и живем

на Эллис-авеню; когда мы съедем оттуда, ты будешь еще слишком мала, чтобы запомнить дом, но мы с твоим отцом станем рассказывать тебе о нем разные истории и показывать фотографии. Мне бы очень хотелось поведать тебе о ночи, когда ты была зачата, но самый подходящий повод для подобного рассказа возникает, когда девушка задумывается о собственных детях, а на это у нас с тобой нет шансов, абсолютно никаких.

Попытайся я рассказать о той ночи раньше, все пропало бы втуне: ты не удосужилась бы даже посидеть спокойно, чтобы выслушать столь романтическое (слюнявое, как ты бы выразилась) повествование. Я помню гипотезу о твоем происхождении, которую ты выдвинешь в свои двенадцать лет.

— Вы родили меня лишь для того, чтобы обзавестись бесплатной прислугой! — горько заявишь ты, выволакивая из кладовки пылесос.

— Ты права, — соглашусь я. — Еще тринадцать лет назад я знала, что сегодня надо будет вычистить ковры. И решила, что самый лучший и дешевый способ выполнить эту работу — родить ребенка. Поэтому принимайся за дело и не медли.

— Жаль, что ты моя мать, а то бы тебя привлекли за эксплуатацию детского труда, — сердито пробурчишь ты, разматывая шнур и вставляя вилку в розетку.

Это произойдет в нашем доме на Белмонт-стрит. Я увижу, как чужие люди поселятся в обоих домах — и в том, где ты была зачата, и в том, где ты выросла. Первый мы с твоим отцом продадим через пару лет, второй я продам гораздо позже. К тому времени мы с Нелсоном уже переедем на нашу загородную ферму, а твой отец будет жить с этой… как ее там.

Я знаю, чем кончается моя история; я много думаю об этом. Я также много думаю о том, как она началась, сколько-то лет тому назад, когда на орбите появились чужие корабли, а на земных лужайках — неземные артефакты. Наш Госдеп не давал своему народу почти никакой информации, зато желтая пресса сообщала все, что только можно было вообразить.

И вот тогда раздался телефонный звонок, и меня попросили о встрече.

Они дожидались меня в коридоре, под дверью моего кабинета. Довольно странная пара. Один — стриженный ежиком и в военной форме — имел при себе алюминиевый чемоданчик и, как мне показалось, взирал на окружающий мир критическим взглядом. Во втором я никак не могла ошибиться: хрестоматийный ученый с пышной бородкой и усами, в вельветовом пиджаке; он развлекался, разглядывая густо наклеенные друг на друга листочки на доске объявлений.

— Полковник Вебер? — Я пожала руку солдату. — Луиза Бэнкс.

— Доктор Бэнкс! Спасибо, что согласились уделить нам немного времени.

— Не стоит благодарности. Хороший повод, чтобы прогулять факультетское собрание.

Полковник Вебер указал на своего спутника.

— Это доктор Гэри Доннели, тот самый физик, о котором я уже говорил вам по телефону,

— Просто Гэри, — откликнулся тот, и мы пожали друг другу руки. — С нетерпением жду, что вы скажете, ваше мнение для нас очень ценно.

Мы вошли в кабинет, я поспешно сняла стопки книг со стульев и предложила гостям присесть.

— Я поняла так, полковник, что должна прослушать какую-то запись. Полагаю, она имеет отношение к пришельцам?

— Могу сказать лишь то, что запись со мной.

— Что ж, давайте послушаем.

Полковник Вебер достал из своего чемоданчика портативный магнитофон и нажал кнопку. Воспроизведенные звуки наводили на мысль о промокшей насквозь собаке, энергично отряхивающей шерсть.

— Что вы об этом думаете? — спросил он. Я не стала говорить о мокрой собаке.

— Каков контекст записанного высказывания?

— Не могу вам сказать.

— Знание контекста может помочь мне в понимании этих звуков. Вы видели чужака, когда записывали его речь? Что он делал в это время?

— Я уполномочен предложить вам только запись.

— Вы не откроете никакой тайны, полковник, если сознаетесь, что видели пришельцев. Вся общественность и так в этом уверена.

Но полковник Вебер был непробиваем как скала.

— Что вы можете сказать о лингвистических свойствах этого… гм… речевого образца? — спросил он.

— Ну что ж. Совершенно ясно, что их голосовой тракт значительно отличается от человеческого. Должно быть, они не гуманоиды, верно?

Полковник промолчал, но Гэри Доннели спросил с живейшим интересом:

— А вы способны выдвинуть какую-то гипотезу на основании этой записи?

— Вряд ли. Судя по звучанию, я довольно уверенно могу утверждать, что звуки производятся не в гортани, но это ничего не говорит мне о внешнем виде пришельцев.

— Понятно. Что еще? Гм… Не можете ли вы сказать нам еще что-нибудь, доктор Бэнкс? — Полковник Вебер, как я отметила, явно не привык консультироваться с гражданскими лицами.

— Только одно. Достичь взаимопонимания с этими существами будет чрезвычайно трудно из-за значительных анатомических различий. Они почти наверняка используют звуки, которые наш голосовой аппарат не способен воспроизвести. И вполне вероятно, у них есть такие звуки, которые человеческое ухо не воспринимает.

— Инфра и ультразвук? — спросил Гзри Доннели.

— Не обязательно. Ведь наша слуховая система отнюдь не идеальный акустический инструмент, она «создана» для различения именно тех звуков, которые может издавать человеческая гортань. Если человеческому уху придется иметь дело с нечеловеческой голосовой системой, ни за что нельзя поручиться. — Я пожала плечами. — Может быть, мы и научимся со временем, при большой практике, улавливать различия между чужими фонемами… Но скорее всего наши уши просто не смогут опознавать те сущностные признаки, которые значимы для их языка. В такой ситуации нам понадобится сонограф, [1] чтобы понять речь чужака.