История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства

Элиаде Мирча

Разрабатываемая Конфуцием этико-политическая реформа зиждется на "всеобщем просвещении", иными словами, на методике, способной преобразовать ординарную личность в "высшего человека" (цзюнь-цзы). Любой может стать "человеком истинным", если обучится церемониальному поведению в соответствии с дао, иначе говоря, обучится правильно исполнять ритуалы и следовать обычаям (ли). Практикой этой, однако, не столь легко овладеть. Разговор идет не о чисто внешнем следовании ритуалу и тем более не об искусственно вызываемом восторге при исполнении ритуала. Только правильным соблюдением церемоний можно умиротворить грозные магико-религиозные силы. [63] Конфуций напоминает о «совершенномудром» правителе Шуне: "Держался он весьма просто, степенно и уважительно, лицо было обращено к югу (ритуальная поза властителей) — и это было все" (т. е. дела царства шли в соответствии с нормой; XV, 4). Ибо и космос, и общество подчинены тем же самым магико-религиозным движущим силам, что действуют в человеке. "При правильном поведении нет нужды отдавать приказы" (XIII, 6). "Руководствоваться добродетелью (дэ) значит уподобиться Полярной звезде: она остается на месте, а все другие звезды почтительно обращаются вокруг нее" (II, 1).

63

Этот аспект освещен в: Herbert Fingarette. Confucius — the Secular as Sacred.

Жест, совершаемый согласно правилам, создает новую эпифанию космической гармонии. Очевидно, что тот, кто оказывается способен к такому поведению, больше уже не ординарная личность, каким он был до начала своего обучения; ранг его радикально меняется: он теперь — "человек совершенный". Жесткий стандарт, вступающий в силу после «трансмутации» ритуальных поступков и поведения, сохраняя всю их естественность, имеет, несомненно, религиозную интенцию и религиозную структуру. [64] С этой точки зрения метод Конфуция можно сравнивать с доктриной Лао-цзы и других даосов, с техникой, при помощи которой они полагали сделать возможным возвращение к первоначальной непосредственности. Оригинальность Конфуция заключается в том, что он добивался «трансмутации» в стихийные ритуалы жестов и поступков, неотъемлемых от условий сложного и в высшей степени иерархизированного общества.

64

Схожие явления можно распознать в тантризме, в каббале и некоторых практиках дзэн.

Для Конфуция благородство и благовоспитанность не являются врожденными качествами. "Мужем благородным" становятся с помощью дисциплины, при некоторых природных способностях. Доброта, мудрость, отвага неотделимы от благородства. Высшее удовлетворение дает развитие своих собственных добродетелей. "Тот, кто воистину добр, никогда не бывает несчастным" (IХ, 28). Но главное предназначение благородного человека — управлять. Как и Платон, Конфуций считает, что искусное управление — единственный путь обеспечения мира и благоденствия для большинства. Однако, как мы еще увидим, искусство управлять, как и всякое другое ремесло, поведение и значимое действие — результат своего рода религиозного обучения. Конфуций восхвалял культурных героев и великих государей династии Чжоу; они служили ему примером для подражания. "Я передаю то, чему обучился, не добавляя ничего своего. Я верен древним и люблю их!" (VII, 1). В этих декларациях некоторые распознают ностальгию по давно ушедшей эпохе. И все-таки, придавая большое значение соблюдению поведенческих норм, правил публичного этикета, Конфуций указал и новый путь: необходимость и возможность возвращения религиозного измерения в мирские труды и социальную активность.

§ 132. Лао-цзы и даосизм

В своем труде «Шицзи» ("Исторические записки"), созданном около 100 г. до н. э., великий историк Сыма Цянь рассказывает, что, когда Конфуций пришел к Лао Даню (т. е. к Лао-цзы) узнать его мнение о ритуалах, тот, среди прочих вещей, сказал ему: "Оставь свою гордость, свои многочисленные желания, откажись от этого самодовольного вида, этого чрезмерного усердия — они совершенно бесполезны для тебя. Вот и все, что я могу тебе сказать". Конфуций удалился в смущении. Своим ученикам он признавался, что знает все виды животных — птиц, рыб, четвероногих — и ему понятно их поведение; "но дракон выше моего понимания, он седлает ветер и поднимается в небо на облаках. Сегодня я видел Лао-цзы, он подобен дракону". [65]

65

Сыма Цянь цитируется по французскому переводу Шаванна. Ср:. Max Kaltenmark. Lao tseu, p. 17.

Эта встреча, разумеется, апокриф, как и другие предания, записанные Сыма Цянем. Но она с простодушием и юмором показывает несовместимость двух великих религиозных мыслителей. Ибо, добавляет историк, "Лао-цзы развивал принципы дао и дэ; согласно его доктрине, надобно жить скрытно и в безвестности". Итак, жизнь в стороне от публичной деятельности и пренебрежение почестями составляет решительный контраст с идеальным "высшим человеком" Конфуция. "Скрытное, в безвестности" существование Лао-цзы объясняет отсутствие достоверных фактов, касающихся его биографии. По преданию, он прослужил несколько лет в архивах императорского двора Чжоу, но, опечаленный зримым упадком империи, отказался от должности и направился на запад страны. Когда он должен был пройти через перевал Хань-гу, то по просьбе начальника тамошнего сторожевого поста написал "труд в двух частях, содержащий более 5000 слов, которыми он изложил свои идеи о дао и дэ; затем он продолжил свой путь, и никто не знает, что случилось с ним дальше". Приведя все, что ему удалось услышать о Лао-цзы, Сыма Цянь заключает: "Никто на свете не может сказать, правда это все или нет; Лао-цзы был мудрецом, скрывшимся от мира".

Книга, содержащая "более 5000 слов", и есть знаменитая «Даодэцзин» — самый глубокий и самый загадочный текст во всей китайской литературе. Об авторе этого текста и времени его создания существуют разные и противоречащие одно другому мнения. [66] Но все они согласны в одном: текст, с которым мы теперь имеем дело, не мог быть написан современником Конфуция; его можно, по всей вероятности, датировать III веком до н. э. Он содержит в себе изречения, принадлежащие к различным протодаосским школам, и афоризмы в стихах, восходящие к VI веку. [67] Однако, несмотря на свой несистематизированный характер, «Даодэцзин» отражает мышление логическое и оригинальное. "Надо, стало быть, допустить существование некоего философа, который должен быть если не непосредственным автором труда, то по меньшей мере могучим умом, чье влияние оказалось определяющим с самого начала. Не будет большой беды, если мы по-прежнему будем называть его Лао-цзы". [68]

66

Четко различаются по крайней мере четыре позиции: 1. Лао-цзы тождествен Лао Даню, жившему в VI веке, и Конфуций вполне мог посетить его; 2. Лао-цзы жил в так называемый период "Весен и Осеней" (прибл. 774–481), но он не был автором «Даодэцзин»; 3. Он жил в эпоху Сражающихся Царств (прибл. 404–221), но нельзя быть уверенным, что им написана «Даодэцзин»; 4. Он вообще не был исторической личностью. Ср.: Wing-tsit Chan. The Way of Lao Tseu, p. 35 sq.; Jan Yun-Hu. Problems of Tao and Tao Те Ching, p. 209 (автор излагает последнюю точку зрения Fung Yu-Lan на Лао-цзы и древний даосизм, стр. 211 и сл.).

67

Ср.: Мах Kaltenmark. Lao tseu, p. 19 sq.

68

Ibid., p. 22. Такая же ситуация встречается и в других традиционалистских литературах: труд, приписываемый некоему мудрому созерцателю, продолжают и развивают его последователи. В известном смысле автор остается «анонимом», несмотря на свою мировую известность.

Парадоксально, что «Даодэцзин» содержит немалое число советов, обращенных к государям, политическим деятелям и военачальникам. Так же, как и Конфуций, Лао-цзы утверждал, что правитель совладает с государственными делами, только если будет следовать по пути дао. Другими словами, если будет руководствоваться принципом у-вэй (недеяние, бездействие). Ибо "дао — всегда неподвижно, но нет такого, чего бы оно не совершило" (гл. 37, 1) [69] . [70] Вот почему даос никогда не вмешивается в ход вещей. "Когда бы правители и знать могли подражать дао в невмешательстве, те десять тысяч существ не преминули бы последовать за ними" (37, 2). По «Даодэцзин», лучший государь — тот, о котором знают меньше всего" (17,1). Поскольку "Небесное дао побеждает без борьбы" (73, 6), самыми надежными средствами получения власти являются у-вэй и ненасилие. [71] "Мягкое побеждает твердое, слабое побеждает сильное (36, 10; ср. 40, 2: "слабость — вот свойство дао").

69

Если не указано другого, мы цитируем перевод Кальтенмарка. Англ. версия: Wing-tsit Chan. The Way of Lao Tseu, — ценна своими примечания и комментариями. Версия Уэйли: Waley. The Way and its Power — отличается литературными достоинствами.

70

"Даодэцзин" по-русски см. в переводах: И. Лисевича (Лао-Цзы. Книга пути и благодати. М., 1994); А. Маслова (Мистерия Дао. М., 1996), Е. Торчинова (Даодэцзин. СПб., 1999).

71

"О, возжелавший овладеть миром и действовать в нем, — я предвижу твою неудачу" (29, 1). "Хороший воин не воинствен. Хороший боец не гневлив. Умеющий побеждать врагов не сражается с ними… Вот что называют Благой Силой непротивоборствования… Вот что называется быть соработником Неба, вот предел искусства древних мудрецов" (68, 1–2, 7). — перевод Е. Торчинова.

В общем и целом, подобно Конфуцию, предлагавшему свой идеал "совершенного человека" как монархам, так и всякому, жаждущему знания, Лао-цзы приглашал политических лидеров и военачальников поступать по-даосски, иными словами, брать за образец ту же самую регулирующую модель — дао. Но этим и ограничивается сходство между двумя великими Учителями. Лао-цзы критиковал и отвергал конфуцианскую систему, т. е. важнейшее значение Ритуала, уважение к социальным ценностям и рационализм. "Когда мы отринем Благодеяния и Справедливость, народ обретет истинные семейные устои" (19, 4–5). Для конфуцианцев Благодеяния и Справедливость — самые главные добродетели, а Лао-цзы трактует их как явления искусственные, а потому бесполезные и опасные. "Когда исчезает дао, появляется Благодеяние; теряется Благодеяние, появляется Справедливость; исчезает Справедливость — тогда прибегают к ритуалам. Но ритуалы — лишь тонкий слой верности и веры и начало смуты" (38, 9-14). Равным образом Лао-цзы отвергает и социальные ценности, ибо они иллюзорны и в конечном счете пагубны. Что же касается ученой рефлексии, то она разрушает единство бытия и привносит путаницу, придавая абсолютную ценность понятиям относительным. [72] "Оттого-то мудрец творит недеянием (у-вэй) и поучает без посредства слов" (2, 10).

72

"Стоит лишь всем в Поднебесной познать, что прекрасное прекрасно — и оно уже зло! Стоит познать, что добро есть добро — и оно уже не добро!.. Длинное с коротким дают друг другу тело. Высокое с низким друг к другу тянутся" (2, 1–2, 5–6). — перевод И. Лисевича.

В конечном счете, даос постоянно устремлен к единственной образцовой модели — дао. Между тем, дао обозначает конечную реальность, таинственную и неуловимую, fans et origo [источник и начало] всякого творения, основу всякой экзистенции. Анализируя его космогоническую функцию, мы уже отмечали невысказанность как характерную черту дао. Первые же строки «Даодэцзин» утверждают: "Дао, которое можно выразить словом, — не перманентное дао" (1, 1). По сути, здесь сказано, что дао, о котором говорит Лао-цзы и которое представляет собой регулирующую модель даоса, не есть чан дао (Перманентное, Высшее дао). [73] Высшее дао выходит за пределы бытия, оно трансцендентно и, следовательно, недоступно восприятию. Ни Лао-цзы, ни Чжуан-цзы не пытались доказывать его существование, и эту позицию разделяют, как известно, многие мистики. Очевидно, "Темное, еще более темное, чем сама Тьма кромешная", относится к специфическому даосскому опыту экстаза, к которому мы еще вернемся.

73

"Или лучше «Таинственное» (Стань), а еще лучше "Темное, еще более темное, чем сама Тьма кромешная", потому что не найти термина для углубления тайны" (Кальтенмарк, стр. 45).

Лао-цзы, стало быть, говорит о дао «вторичном», ограниченном, хотя и оно столь же неуловимо."…Смотрю на него — и ничего не вижу. Вслушиваюсь — и ничего не слышу. Ничего не нахожу — лишь неделимое… Оно невидимо и не может получить имени" (гл. 14). [74] Но за известными образами и метафорами проступают многозначительные конструкции. Как мы уже показали (стр. 21), "вторичное дао" названо "матерью Поднебесной" (гл. 25 и 52). Ее символами являются бессмертные "Дух долины" и "Сокровенное Женское", которое не умирает. [75] Образ долины внушает мысль о пустоте и в то же время о вместилище вод, а значит — о жизнетворящей силе. Пустота ассоциируется как с зарождением и материнством, так и с отсутствием осязаемых свойств (характерный признак дао). Образ тридцати спиц, сходящихся "в пустоте" — в отверстии ступицы, подсказывает особенно богатую символику: "невидимая благодать вождя, привлекающая к нему все существа, верховная Единица, располагающая вокруг себя множества"; но также и даос, который, "будучи пустотой, т. е. очистив себя от страстей и желаний, целиком наполнен дао" (Кальтенмарк, стр. 55)

74

В другом отрывке дао представлено как "нечто неосязаемое, неразличимое", в чьем средоточии, однако, "есть Образы, Существа, Плодородные эссенции и эссенции духовные" (гл. 21).

75

Выражение Сокровенное Женское "напоминает о таинственной плодовитости дао — оно связано с образом долины, впадины, провала в горах" (Кальтенмарк, стр. 51). Об этом аспекте дао см. статьи Ellen Marie Chen, в первую очередь — Nothingness and the Mother Principle in Early Chinese Taoism.