История Византийской империи. Том 1
Шрифт:
При царе Анастасии на эти требования отвечали категорическим отказом, теперь же взгляд на дело изменился. Спустя несколько дней константинопольский епископ подписал требуемое от него исповедание веры согласно халкидонскому вероопределению. Вместе с тем, Восточная Церковь вычеркнула из церковных диптихов имена Акакия и других еретических епископов, не пощадив даже имена Зинона и Анастасия. Не все, однако, подчинилось немедленно приказаниям светской власти; чтобы очистить Церковь от еретичествующих, нужно было изгнать сотни епископов и поставить на место их новых, нужно было сломить противодействие черного духовенства – все это требовало времени и настойчивости; но главное было сделано: Римская Церковь одержала большую победу, и, вместе с тем, рушилось препятствие, доселе разделявшее римский сенат и высшее сословие от Константинополя и от имперской политики. Скоро выяснится, что все эти благоприятные для восстановления церковного мира следствия сношений Рима с Константинополем сопровождались серьезными и опасными осложнениями для короля Феодориха, хотя, несомненно, он сочувствовал и содействовал новому курсу политики.
Феодорих мог рассматривать как большое для себя
Недостаточно было взвешено одно обстоятельство – политический пульс бился не в Равенне, а в Риме. При живых сношениях с Константинополем и при свободе выборов епископа в Риме могло образоваться опасное для готского господства национальное движение. Первые признаки неблагоприятного для готов настроения обнаружились в 520–521 гг. по случаю еврейского погрома в Равенне, во время которого сделалась жертвой поджога еврейская синагога; в то же время подобное же движение произошло и в Риме. Феодорих решился дать хороший урок виновникам погрома, приказав православному населению Равенны вознаградить причиненные евреям убытки. Это распоряжение вызвало бурю негодования. Стали громко говорить, что король и его министры – еретики и что для них православие пустой звук; сопоставляли слухи о суровых мерах против ариан и других еретиков, принятых императором в Константинополе.
В особенности положение короля Феодориха подверглось большому колебанию вследствие неосторожного его приговора по политическому процессу и сделанного им распоряжения о запрещении римлянам носить оружие. Некто Киприан сделал донос на патриция Альбина, что он поддерживает тайную переписку с императором и замышляет измену против Феодориха. Современные событиям писатели Прокопий и Иорнанд обвиняют Феодориха, что он придал значение доносу и, не разобрав внимательно дела, осудил на казнь лучших граждан Рима и тем запятнал свою память перед потомством. На суде Боэций выступил в защиту Альбина и, между прочим, говорят, сказал: «Если вы обвиняете Альбина в том, что он желал свободы, то в таком случае мы все преступники, и я, и весь сенат – мы все надеемся достигнуть свободы!» Эти неосторожные слова послужили поводом привлечь к обвинению и Боэция; он посажен под стражу, где и составил известное сочинение «Утешение в философии». Следствие закончилось обвинением Боэция и его тестя Симмаха, виновные присуждены к смертной казни с конфискацией их имущества. Новейший историк Рима Грегоровиус{20} находит, что хотя подлинных актов сношений с императором не было представлено, но весьма вероятно, что тогда уже начались сношения Рима с Константинополем, имевшие целью возвращение Италии под власть императора. Видя в этом крушение всего дела своей жизни, Феодорих не мог остановиться перед самыми большими жертвами. А т.к. то, что было преступлением перед королевским судом, рассматривалось как высокое и патриотическое дело в глазах римских писателей, то вопрос о виновности Боэция и Симмаха и доселе служит предметом разноречивых суждений.
Между тем, резкие меры, принятые в Константинополе против всяческих еретиков и, между прочим, против ариан, не могли остаться без болезненного отклика в Италии. Феодорих не мог не усматривать в эдикте против ариан, которых в Византии оставалось мало, прямой вызов со стороны императора и как бы желание затронуть национальные чувства итальянцев и религиозный фанатизм духовенства и возбудить вражду к еретическому королю. Король ответил, в свою очередь, преследованием православных или католиков и, не теряя надежды на разъяснение недоразумений, пригласил к себе в Равенну папу Иоанна и дал ему поручение идти в Константинополь с требованием отмены эдикта против ариан. Если бы исполнение этого желания встретило затруднения, то посольству было поручено настаивать и даже угрожать войной.
Итальянское посольство встречено было императором и высшими классами населения с исключительным почетом, папу приветствовали как наместника св. Петра и оказали ему высшие почести. Хотя предмет посольства не был выполнен и закон против ариан не был отменен, но слухи об особенно почетном приеме и о тайных переговорах, будто бы веденных папой Иоанном в Константинополе, вселили в Феодориха подозрение, что посольство ему изменило. Когда послы возвратились, он заключил их в темницу, где папа чрез несколько дней и умер. Казни и темничные заключения, к которым стал прибегать Феодорих в последнее время, значительно охладили отношения между готами и римлянами. Принимая под влиянием страха и раздражительности не совсем согласные сего характером исключительные меры, он налагал руку на все дело своей жизни. Он умер в 526 г., в августе, в весьма натянутых отношениях с Римом и Константинополем. В Равенне сохранился монументальный надгробный памятник Феодориха.
Глава XIII
Появление славян в пределах империи
В последних и ближайших главах мы пытались выдвинуть те факты и явления, которые составляют существенное содержание и характеристику византинизма. Но нет, может быть, одинакового по важности вопроса в составе истории Византии, как вопрос славянский. И по своему безотносительному значению, и по продолжительности воздействия на все стороны жизни византийского государства, и, наконец, по взаимодействию государственных, правовых и культурных начал славяне занимали большое место в истории Византии, и соответственно тому им посвящено будет много внимания в последующем изложении. Находясь теперь в начале VI в. накануне царствования Юстиниана, мы находим уместным дать особую главу начальному периоду истории славян.
Одна из наиболее трудных и далеко еще не разрешенных задач в истории славян есть определение времени их поселения в Европе и географическое
Самое древнее упоминание о славянах следует видеть в имени венеды у Балтийского моря. Но обозначает ли первоначальную колыбель славянского племени это сопоставление двух терминов, или же только говорит о колонизации венедами побережьев Балтийского моря, на этот счет можно держаться разных мнений. В смысле первоначальной колыбели, откуда стало распространяться славянское племя на север, восток и юго-запад Европы, более вероятия остается за прикарпатской областью. Это можно заключать на основании самого важного географического материала, каким только владела древность. Разумеем материал географических таблиц или дорожных записей, происходящий от ближайшей к христианской эре эпохи, изданный Певтингером и известный по имени своего издателя – Певтингеровы таблицы{2}. На этих таблицах венеды упоминаются не один раз в соседстве с бастарнами, занимавшими северо-восточные склоны Средне-Карпатского хребта и принадлежавшими к германскому племени. Следовательно, около I в. нашей эры славяне обозначились под именем венедов в прикарпатской Руси и у истоков Вислы на север до Балтийского моря. Тацит, писавший о народах Восточной Европы в 98 г. нашей эры, знает о славянах-венедах очень мало и затрудняется – причислить ли их к германцам, или к сарматам. Вообще последняя глава его знаменитого сочинения – «Германия», в которой дается небольшое место венедам и финнам, далеко не отличается точными сведениями.
Географ Птолемей во второй половине II в., благодаря значительно увеличившимся к тому времени географическим знаниям, дает не только новые и проверенные собственными исследованиями по древним картам данные, но и располагает свой материал по градусам долготы и широты. На его карте Средняя Европа занята Германией, Восточная – Сарматией, границей между ними служит Висла. Венеды населяют Сарматию по Балтийскому морю; бастарны живут на север от Карпатских гор. Таким образом, нужно принять как факт, не подлежащий сомнению, что в первые века христианской эры славяне были известны под общим именем «венеды» и что жили они по Балтийскому морю от Одера до Вислы. Весьма вероятно, что под отдельными племенами, показанными у Птолемея в Сарматии{3}, некоторые племенные названия должны быть отнесены к славянской ветви. Затем, что касается участия славян в исторической жизни в III–IV вв., на этот счет следует ограничиться самыми общими указаниями, не входя в оценку положений образовавшихся у нас школ{4}. Один из горячих защитников теории древности поселения славян на Дунае, профессор Дринов, пытается доказать участие славян в маркоманнских войнах и определяет период их передвижений от III по VII столетие. Но сколько верно второе положение, столько мало имеет доказательности первое, т.к. славянство тех имен и терминов, на которые ссылался Дринов, не может быть утверждено и т.к. славянское происхождение костобоков, карпов и боранов остается сомнительным. Еще менее можно стать на сторону Д. И. Иловайского, который с юношеской энергией и доселе продолжает выпады против несогласных с его теорией славянства скифов, гуннов и болгар и не дальше как в 1906 г. посвятил первый том своей «Истории России» (изд.· 2-е) 2000-летнему существованию русского народа! С методологической точки зрения следует с решительностью стать против этой теории, несмотря на ее привлекательность и некоторую внешнюю правдоподобность. Все, что можно допустить с значительным вероятием, это то, что вместе с готами и гуннами, находившимися в ближайшем соседстве с Византией в IV–V вв., могли переходить с севера и востока за Дунай и небольшие славянские дружины. Но они были на службе готов или гуннов, не имели самостоятельного значения и должны были совершенно раствориться в среде чуждых народностей.
Дружинный порядок, наблюдаемый в военной организации готов и гуннов, а может быть, и других народов эпохи Великого передвижения народов, облегчал военное братство между народами различного происхождения и способствовал распространению на большие пространства обычаев кочевого и военного быта. Таким образом, нет нисколько удивительного, если в числе германских дружин на службе империи в IV–V вв. встречались и лица славянского происхождения; таков Острый в дружине Аспара, известный в истории катастрофы, окончившейся погибелью рода Аспар-Ардавурий; в лагере Аттилы также могли быть славяне. Но подобные отдельные случаи проникновения славян за Дунай в качестве членов военных дружин, поступавших на службу к готам или гуннам, не могли иметь значения в истории колонизации славянами Балканского полуострова, которая и должна служить для нас действительным предметом исторического рассмотрения.