История всемирной литературы Т.4

Бердников Георгий Петрович

Свойственные мироощущению барокко трагизм, сознание обреченности в борьбе со злом и непрочности бытия, мучительное чувство неизбывности противоречий внутреннего мира человека и неизбежности страданий, присущая стилю барокко концентрация изображений болезненных страстей и ужасов, мистических аллегорий и натуралистических деталей, изощренный эстетизм формы с его причудливой метафоричностью — все это вовсе не было типичным ни для идеологии, ни для эстетики Средневековья. Теологическое мировоззрение средневековых обществ отличалось относительно устойчивым и целостным типом идеологических понятий, для которых характерным было представление о мире и о душе как о средоточии борющихся сил бога и дьявола, Христа и Антихриста, благочестия и греха. Свойственное человеку «самовластие» обеспечивало для него, как тогда казалось, надежную возможность избрать единственно верный «путь спасения» и, следуя церковным

поучениям, снискать себе «вечное блаженство». Такая дуалистическая схема сознания и такая стоявшая перед личностью проблема выбора не приобрели характера внутреннего трагического конфликта, потому что общественной мысли Средневековья далеко еще не было присуще представление об индивидуальной ценности личности. Напротив, общественная мысль исходила из того реального явления, что личность в известной степени поглощалась и унифицировалась господствующей сословно-корпоративной организацией жизни, проявляющейся в преобладании разных по социальной природе, но однотипно ориентированных по отношению к человеку ассоциаций (придворно-рыцарских, церковно-монастырских, буржуазно-цеховых, общинно-крестьянских). Именно эта социально-идеологическая ситуация Средневековья сильнее всего повлияла на облик европейских средневековых литератур, породив устойчивые литературные традиции и в значительной мере задержав развитие индивидуального творчества.

Средневековая «божественная» гармония мира обеспечивала многовековую устойчивость христианского оптимизма. Эпоха Ренессанса свела этот оптимизм с «небес» на «землю», глубоко видоизменила его природу, преодолела корпоративность и авторитарность сознания, выдвинув на первый план общественной мысли проблему личности. И этот идеологический переворот оказал огромное влияние на развитие литературы и искусства Нового времени. В то же время гуманистическое мировоззрение способствовало развитию того индивидуализма, который впоследствии оказался весьма слабой опорой для его философских и политических убеждений.

Трагизм барочного мироощущения возник на развалинах «гуманистической» гармонии Ренессанса и в борьбе с нею. Однако, ниспровергая «человека» как мерило всех вещей и снова обращаясь к привычному богу, мир барокко уже не мог отказаться от однажды достигнутого, отвечавшего исторической действительности и закрепленного в литературе представления о личности, о ее месте в «мире божьем», о ее внутренней жизни. Пессимизм и рефлексия барокко были явлением новым, не свойственным ни Ренессансу, ни Средневековью. Отныне не было уже возврата к гармонии «мира и человека», какой бы она ни была по своей идеологической природе (церковной или антицерковной), так как конфликты мира, пусть еще абстрактные, проникли в душу человека, потрясли ее и даже начали восприниматься как ее неотъемлемые свойства.

В процессе развития мирового искусства барокко знаменовало возрождение символического цикла. Но многозначные и произвольные символы барокко, существенно отличаясь от ограниченной и прямолинейной символики Средневековья, пролагали пути для эстетической индивидуализации литературного творчества.

Историческая ограниченность барокко состояла не столько в том, что оно привлекалось Контрреформацией как одно из средств идеологической борьбы и в русле этого движения отвечало задаче восстановления некоторых средневековых феодально-религиозных традиций, сколько в том, что барокко уже показало средствами искусства и литературы экстатическое противоборство душевных сил человека, но не могло еще проецировать свое трагическое мироощущение на коллизии социальной действительности и продолжало рассматривать их как «вечные» конфликты духа. И тем не менее, освободив внутренний мир личности от господства утопической гармонии (с неизбежными издержками в сторону пессимистических эмоций), барокко вступило на тот путь идеологического развития, который проходил далее через новое обожествление человеческого разума и двигался затем к новейшему реалистическому искусству со свойственным ему познанием диалектики души.

Внутренней эволюции барокко способствовало то, что это течение, развивавшееся на исторических рубежах феодальной и буржуазной формаций, исполненное противоречивых воззрений, переживаний и чувств переходной эпохи, не обладало такой идейно-эстетической цельностью, как философские и художественные явления Ренессанса или Просвещения.

В социальном плане барокко наилучшим образом отвечало воззрениям и эстетическим требованиям дворянства и церкви, хотя его общественная и религиозная аудитория оказывалась в ряде стран значительно более широкой. В качестве явления искусства барокко начинало приобретать признаки относительной идеологической самостоятельности и все дальше отходило от представлений его первоначальных

социальных носителей и теоретиков. Свидетельством этого могут служить такие значительные факты, как возникновение протестантского барокко, направленного против католицизма, или проникновение барокко в различные виды народной поэзии и искусства.

Отсутствие канонической замкнутости в проблематике и стилистике, как и известная аморфность барочной образности, равноправно апеллировавшей к христианской и античной мифологии, возможность восприятия как своих, так и чужих явлений культуры — все это позволило барокко чутко реагировать на условия различной национальной, религиозной и социально-исторической среды. Оно обнаруживало способность приобретать в разных литературах различные формы художественной конкретизации и даже идейной ориентации. В этом отношении барокко отличалось большей гибкостью по сравнению с нормативными требованиями классицизма.

Такие качественные свойства барокко содержали возможности, которые способствовали его распространению с Запада на Восток Европы, усвоению и вместе с тем преобразованию его идей, форм и функций в литературах данной зоны. В этой части Европы получило опору и другое свойство барокко. Не обладая каноничностью средневековой идеологии, оно тем не менее было проникнуто религиозным духом, идеализировало средневековые традиции и стремилось преодолеть тенденции ренессансно-буржуазной индивидуализации. Эти устремления барокко соприкоснулись в Центральной и Юго-Восточной Европе с ее собственными, все еще весьма устойчивыми пережитками Средневековья. Здесь сила барокко проявилась в его способности объединить вкусы различных слоев на основе сохранившейся и вновь оживившейся тяге к авторитарности духовной жизни.

В данной области европейских литератур вследствие более медленного их развития, чем это наблюдалось в литературах западноевропейских, более длительное время удерживались не только собственные старые традиции, но и разные новые иноземные течения (разновременные в своих отечественных истоках) усваивались почти одновременно в их своеобразном объединении и сосуществовании. Движение барокко вступило здесь в ряде случаев в новое взаимодействие как с местным наследием Средневековья, так и с более или менее глубоко освоенным наследием Ренессанса, а культура Контрреформации в ряде случаев налагалась на культуру Реформации. Таковы общие типологические признаки движения барокко в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

Однако конкретные судьбы литературных движений в разных странах этой части Европы были далеко неодинаковы. Литературное развитие тех стран, которые находились в условиях турецкого порабощения, протекало замедленно и в значительной мере сосредоточивалось на поддержании собственных национально-религиозных средневековых традиций. В этих литературах культивировались летописные записи, переводные и отчасти оригинальные церковно-учительские сборники («Дамаскины» в Болгарии), жития святых, в том числе правителей государств и защитников от турок (сербское «Житие царя Уроша», 1641, и др.), гимнография, несколько позже национальная историография. Здесь увлекались переводными средневековыми повестями, такими, как «Александрия» или «Повесть о Варлааме и Иоасафе», которая в XVII в. переводилась еще в Молдавии и Валахии, а также типографски издавалась на Украине и в России. В странах, порабощенных Османской империей, национальная церковно-учительная литературная традиция (православная, католическая, протестантская) при всей ее патриархальности имела большое значение в консолидации угнетенных народов, сохранении их языка и культуры, укреплении их сил для освободительной борьбы.

В известной мере такую же национально-объединяющую роль играло религиозно-литературное творчество тех народов, которые подвергались гнету со стороны Габсбургской империи. Патриотическим характером отличалось, например, яркое религиозно-аллегорическое стихотворение чешского евангелического священника, переехавшего в Словакию, Я. Якобеуса «Народа словацкого слезы, вздохи и желания» (ок. 1645).

Литературное творчество в порабощенных странах, развиваясь на собственных старых основах, приобретало и усиливало такие темы и мотивы, которые типологически сближали его с западным течением барокко, хотя оно с ним не соприкасалось или соприкасалось незначительно. В наибольшей мере это относится к духовной поэзии. В сербской литературе, например, становятся популярными православно-церковные стихи о покаянии грешника (Евтимий Святогорец, монах Петроний, Киприан Рачанин), в которых развиваются темы непрочности судьбы, бренности земного бытия. В Албании католический епископ П. Буди пишет трагические стихи о противоборстве добра и зла в душе человека, о равенстве всех людей перед лицом смерти, о тщетности богатства и власти.