История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Украинские агиографы на протяжении XVII в. приспособляют наследие XI—XVI вв. к новым идейным и стилевым потребностям. Они опираются на достижения русских агиографов XV—XVII вв., а также усваивают опыт западноевропейских и польских агиографов, в частности Петра Скарги. Переводятся и переписываются жития таких популярных святых, как Алексей-человек божий, Георгий Победоносец, Антоний Египетский, Афанасий Александрийский, Варвара Великомученица, Мария Магдалина и др. Эти жития оказали заметное влияние и на другие жанры литературы XVII—XVIII вв. — проповеди, повести, стихотворения, драмы.
Творчество украинских агиографов оживляется в 1632—1647 гг., во времена митрополитства Петра Могилы (1596—1647). С его благословения Сильвестр Коссов (? — 1657) издает «Патерикон» (Киев, 1635) — польскоязычную переработку «Киево-Печерского патерика». Вскоре «Патерикон» переводится на украинский книжный язык. Продолжается и непосредственное использование легенд «Киево-Печерского патерика», создаются его славяно-русские и украинские обработки.
На протяжении XVII в. продолжается фиксация легенд о чудесах святых, церквей, икон и различных христианских реликвий, возникает специфическая литература коротких рассказов, дающих в большинстве случаев сухую запись «факта». Наряду с материалом, заимствованным из иностранных источников, значительное место в сборниках таких рассказов отведено и местному материалу, в частности фольклорного происхождения. Во многих из легенд звучат злободневные социально-политические мотивы.
Писатели XVII в. пытаются воплотить старые сюжеты в новых формах. Создаются оригинальные переделки старых княжеских житий, среди которых выделяются жития Ольги, Владимира, Бориса и Глеба, трансформированные в своеобразные историко-беллетристические повести. Идея Петра Могилы создать украинский корпус христианской агиографии осуществилась в четырехтомной «Книге житий святых» (Киев, 1689—1709) Димитрия Туптало. Сюжетный материал для своих агиографических повестей Димитрий черпал из славянских, в том числе русских, а также греческих и латинских источников, по-своему его преобразовывая и налагая на него отпечаток своей творческой индивидуальности. Димитрий работал над житиями не столько как историк церкви, сколько как моралист и беллетрист. Главное значение для него имели поучительность и занимательность разрабатываемых сюжетов.
Усвоение новой манеры изложения житий было приспособлением к потребностям агиографии стиля барокко. Авторам присущи не только стремление убедить читателя в правдивости рассказываемого, не только поучительность, но и чувствительность, трогательность повествования. Факт для барочных агиографов — повод к морализации; отсюда — насыщенность их произведений морализующим содержанием, множество общих мест, но отсюда — и нагромождение изысканных и сложных украшений. А рядом с этим — пристрастие к «низким», «простонародным», «разговорным» выражениям.
В XVII в. развивается историческая литература. Летописание, продолжая древнерусскую историографическую традицию, сохраняет свое значение, но трансформируется в новые типы историографического творчества, более светского, менее провиденциалистского, откровенно тенденциозного, публицистически заостренного, с ярко выраженным субъективным, индивидуально-авторским началом.
Взгляды книжников XVII в. на роль истории формулирует Иосиф Кононович-Горбатский (? — 1653) в курсе риторики «Оратор могилянский» (1635). Опираясь на авторитет Фукидида, Цицерона, византийского императора Василия и др., он утверждает, что человек, не знающий прошлого, остается ребенком, что деятеля, не имеющего знаний по истории, нельзя признать не то что оратором, но и зрелым человеком, что история является «кладовой красноречия», что благодаря истории мысль отдельного человека сливается с мудростью всего человечества. Ему вторит в предисловии к своей «Хронике» (1672—1673) Феодосий Софонович: «Каждому ведь человеку необходимо знать о своей отчизне и другим, вопрошающим, рассказать. Ибо людей, не ведающих своего рода, глупыми почитают».
Исторические сюжеты и мотивы разрабатываются также в других, не собственно историографических жанрах письменности — в полемических сочинениях, ораторских произведениях, в повестях и рассказах, стихах, а также в народной поэзии — в думах, исторических песнях,
колядках и др. Используются они в школьном обучении и церковном учительстве. Все это свидетельствует, с одной стороны, об обострении писательского и читательского интереса к истории вообще, к истории отечественной в частности и, с другой стороны, об активности процесса поэтизации и беллетризации исторических сюжетов и образов.
Историография XVII в. представлена краткими летописными заметками, связанными с определенным местностями, городами, монастырями (летописи — Киевская, Острожская, Львовская, Черниговская, Межигорская, Подгорецкая, Добромильская и др.), и подробными изложениями, охватывающими большой промежуток времени или повествующими об отдельных исторически значительных эпохах и колеблющимися в жанровом отношении между формами летописи и хроники («Густынская летопись», «Хроника» Феодосия Софоновича, «Синопсис» Иннокентия Гизеля, «казацкая летопись» Самовидца).
Выдающимся памятником историографии первой половины XVII в., соединяющим в себе давнюю летописную традицию и зачатки новых форм историографического творчества, является «Густынская летопись» (1623—1627). Она начинается изложением событий всемирной истории в духе традиционных хронографов. Далее автор пересказывает летописную историю Киевской Руси, южнорусских княжеств XII—XIV вв., Литовской Руси, используя «Повесть временных лет», Киевскую и Галицко-Волынскую летописи, литовские летописи, а также польские хроники и многие другие источники. В конце «Густынской летописи» характер изложения меняется — хронику завершают три очерка о недавнем прошлом: «О начале казачества», «О введении нового календаря» и «Об унии, как она началась в Русской земле». В целом «Густынская летопись» отличается своеобразным толкованием фактов, почерпнутых из различных источников, и собственным взглядом автора на историю как предмет.
Существенным шагом вперед в развитии не только украинской, но и всей восточнославянской историографии явился «Синопсис, или Краткое собрание от разных летописцев», изданный с благословения киево-печерского архимандрита Иннокентия Гизеля (Киев, 1674, 1678, 1680). В мировоззрении и стиле составителя «Синопсиса» новое сосуществует со старым, прогрессивное — с регрессивным. В нем осуществляется переход от провиденциализма к прагматическому объяснению истории.
Составителю «Синопсиса» свойственна приверженность к феодально-монархической идее. Преувеличивая «самодержавие» киевских князей, он прослеживает историю династии Рюриковичей, а также развитие православной церковной организации у восточных славян от момента крещения Руси Владимиром до установления московского патриаршего престола.
Одна из ведущих тем «Синопсиса» — тема борьбы Руси с татаро-турецкой агрессией. Четверть книги (в издании 1680 г.) занимает рассказ о Куликовской битве. Здесь же подробно излагается история Чигиринской войны (1677—1678). Автор настоятельно пропагандирует идею единения славянских стран перед лицом иноземной опасности, идею необходимости общих усилий всех славянских стран под эгидой России в борьбе за освобождение христианских земель из-под турецкого ига. Именно этим, очевидно, объясняется его «нейтралитет» по отношению к Польше и умолчание об украинско-польской войне 1648—1654 гг. Это та же идея, которую развивали украинцы Лазарь Баранович и Иоанникий Галятовский, хорват Юрий Крижанич, русские Андрей Лызлов и Афанасий Ордин-Нащокин, поляк Шимон Старовольский и другие деятели XVII в.