История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
В Махараштре XVII в. жили два больших поэта — Тукарам (1608—1649) и Рамдас (1608—1681). Тукарам воспевал спасение души; Рамдас — спасение тела, долженствующего служить душе и государству. Тукарам видел в Шиваджи «слугу божьего и народного», моля царя сохранить душу нетронутой в черный век, когда люди забыли бога; Рамдас — слугу государственного и только потом — божьего.
Легенда гласит, что, услышав во сне призыв Вишну, Тукарам ушел от мира. Нищий, бездомный, полуголодный, странствовал он по стране и распевал свои абханги (стихи, сложенные на простонародном, разговорном языке и не имеющие никаких формальных жанровых ограничений), обращенные к Вишну, которого он ласково называл по-маратхски Витхоба (Вишнушка). Вслед за Тукарамом его абханги пел весь Декан: «Куда бы я ни шел, // Я зрю тебя, Витхоба! // Я зрю тебя рядом! // Возьми меня за руку // И веди не отпуская, // Куда бы я ни шел... // А если суждено идти мне одному, // Ты будешь мне опорой // И разделишь мое бремя, о Боже!»
Тукарам учил: «Будь другом миру зверей! Не мучь их! Не ешь их мясо. Смотри на них глазами любви и осознай, что они твои братья в едином поклонении Вселенной»; «Будь чист от похоти, владей своими чувствами, пой Его Имя, служи тем, кто страждет, учись у малых сих».
Подобно Франциску Ассизскому, Тукарам воспел радость соединения с богом, а не страх перед гневом его, сохранив чувство той интимной сопричастности потустороннему, каким обладали только ранние бхакты.
При всем, казалось бы, отрешенном самопогружении в мистическое созерцание поэзия Тукарама не утратила связи с действительностью, ощущение которой было у него обостренным и точным. Он осуждал нравы своего времени: «Увы! Настали черные дни. Добродетели исчезли. Бога забыли. Верующие отреклись от религии. Люди стали льстецами. Искренность покинула страну. Тука говорит: «О Боже! Зачем Ты отступился от своего народа? Спеши, спеши к нам без промедления!“»
После многих странствий Тукарам поселился в уединенной деревушке, вел жизнь аскета, пел гимны Вишну и проповедовал людям свою правду. Сила поэтической проповеди Тукарама была так велика, что побудила Шиваджи стать его учеником. Однако на намерение царя отречься от короны и мира Тукарам ответил: «О правитель! Я знаю, ты хочешь отречься от королевского дома и семьи. Ты жаждешь отправиться в лес и вести жизнь бхакта. Смею ли я сказать, что есть на свете долг прекраснее, чем созерцание, — то долг кшатрия! Исполни же его. Вернись в свой царский дом, служи своему народу!»
Ближайшим сподвижником Шиваджи был другой маратхский поэт — Рамдас. Его проповедь поклонения Раме — воину и правителю — слилась с проповедью радикальных методов борьбы с иноземцами. Как и Тукарам, в юности он был монахом.
Первая часть его знаменитого произведения «Дасбодх» («Поучение раба») прославляет аскезу. В форме традиционного диалога Рамдас повествует в ней о тщете мирского благополучия. Герой книги — не аскет, а человек, погруженный в домашние, семейные дела (новый герой для поэзии бхакти), вел жизнь счастливую, полную наслаждений и любви, пока нашествие моголов и старость не положили его благополучию конец. И вот он нищий, убогий старик; все, что было, мираж; единственное утешение — молитва и скорбь о прошлом. Так почему же сразу, наставляет Рамдас, не отказаться от мира во имя чистого и целомудренного уединения? Первая часть «Дасбодх» — философское обоснование отшельничества и наставление в аскетическом служении богу.
Вторая часть книги, созданная много позже первой, написана в иной тональности. Мотивов безысходности в ней уже нет. Поэт воспевает земную жизнь, видя теперь истинное служение богу в служении ближнему: «О Рама! // Бог из Рода Рагху! // Одари меня новой мудростью... // Наставь меня, что счастье // Не в страстях, // Истинное счастье в служении ближнему!»
Успехи Шиваджи, формирование Махараштры как самостоятельного государства заставили Рамдаса превратить свое вероучение в оружие борьбы. Он был, пожалуй, единственным бхактом Индии, который открыто призывал народ к оружию. Его молитвы были похожи скорее на военные гимны, чем на мирную проповедь: «О господь! Уподобь мой стих пушке, которая от прикосновения фитиля изрыгает слепящее пламя и гонит губительное ядро; надели его способностью Ханумана, вмиг взбегающего в поднебесье; надели его силой урагана, приводящего в движение все, что встречает он на пути своем» (пер. В. Ламшукова).
В литературе позднего бхакти Тукарам и Рамдас занимают особое место, ибо нет в ней других столь ярких лириков, которые принадлежали бы религиозной традиции и в то же время обладали бы столь обостренным гражданским чувством. Для Махараштры имена Тукарама, Рамдаса, Шиваджи были поистине великими. В условиях жесточайших междоусобных войн и вечной опасности они сохранили душевное целомудрие, чистоту помыслов и высоту целей.
ПРИДВОРНАЯ ПОЭЗИЯ ХИНДИ
В культуре Индии XVII в. возникло, как уже говорилось, новое явление — поэзия рити (ритикавья) на языке хинди (диалект брадж). Это была орнаментальная поэзия усложненного стиля, ориентирующаяся на санскритскую поэтику, откуда и был заимствован сам термин «рити». В классической индийской поэтике он означал «стиль» и являлся, наряду с дхвани (скрытое содержание поэзии, букв. «отзвук»), раса (поэтическая эмоция, букв. «вкус»), аланкара (поэтическая фигура, букв. «украшение») и вакрокти (метафора, букв. «гнутая речь»), одним из пяти основных ее принципов. В средневековой литературе термин «рити» утратил свой первоначальный, узкий смысл и стал употребляться как некое обобщающее определение высокой (в отличие от проповеднической литературы бхакти) поэзии (рити-кавья) и поэтики (рити-шастра). Почему он приобрел такое широкое значение в Позднее Средневековье, сказать трудно. По-видимому, его следует толковать как категорию особой «стильности» литературы в духе придворного искусства того времени.
Чаще всего поэты рити писали любовную лирику, выдержанную в шрингар-раса (раса любви), что естественно, поскольку рити-кавья возникла в русле бхакти. Одним из немногих поэтов, который писал стихи, проникнутые не шрингар-раса, а вир-раса (раса героизма), был Бхушан Трипатхи (1613—1715), придворный поэт Шиваджи. Но и его героические песни не отличались по общему стилю от рити-кавья.
Индийская классическая поэтика предписывала литературе в шрингар-раса определенные сюжеты (в средневековой литературе, как правило, связанные с любовными похождениями Кришны), строго канонизированные приемы, традиционные нормы в описании героев и героинь, чувства любви и пр. Поэты рити не просто соблюдали эти нормы; а превратили их в единственный предмет своей поэзии, поскольку не сюжет интересовал их, а различные тонкости поэтического мастерства. Поэт обращался к Кришне или его возлюбленным, но герои были для него лишь поводом показать искусство владения правилами поэтики. Так поэзия и поэтика поменялись местами, и последняя стала не столько средством, сколько целью.
Поэзия рити дает право считать ее формалистической. Пристрастие к изысканности, своего рода литературное гурманство, безусловно, суживало диапазон искусства, но оно и расширяло функции поэзии в целом, выводя ее за рамки религиозной проповеди. Аналогии, приводимые многими индийскими исследователями между рити-кавья и санскритской лирикой периода упадка (XII—XIII вв.) с ее поэтической изощренностью, подчеркнутой ученостью и чрезмерным креном в эротику, не лишены убедительности, однако следует помнить, что у поэтов XVII в. были собственные задачи: своим творчеством они утверждали, что брадж, так же как и санскрит (или для куртуазной поэзии могольского двора — фарси), пригоден для изысканной и тонкой поэзии.
Наиболее талантливым поэтом школы рити считается Бихарилал Чаубе (1603—1664/65). Предание так рассказывает о начале его удивительной карьеры. Джайпурский раджа Джайшах, женившись на юной принцессе, забросил государственные дела и предался любовным наслаждениям. Всякого, кто нарушал его покой, казнили на месте. Никто из приближенных не решался напомнить монарху о государственных делах, и вот по их просьбе Бихарилал, тогда еще малоизвестный поэт, написал двустишие о шмеле и розе, спрятал его в бутоне цветка, который положил на пустой трон. Традиционный в индийской поэзии образ, обыгранный несчетное количество раз сотнями поэтов, зазвучал у Бихарилала неожиданно и ярко. Не шмель — этот вечный и неутомимый искуситель — покоряет доверчиво открывшийся ему навстречу цветок, а бутон еще не расцветшей розы пленил шмеля своей прелестью, лишив его силы и власти: