История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Конечно, всякая попытка разбить творческий путь такого сложного писателя, как Гонгора, на периоды неизбежно приводит к огрублению поэтической деятельности. Вехи обозначаются на основе выделения каких-то доминантных признаков содержательного и формального характера, т. е. условно, поскольку не учитываются разнообразные, важные, хотя и второстепенные, приметы творческой эволюции. Особенно трудным оказывается определение и изучение диалектической связи формы и содержания в произведениях Гонгоры, ведь речь идет о художнике, вступающем в новый — XVII — век с эстетическим и художническим опытом века возрожденческого.
Сонеты Гонгоры, занимающие важное место в его творчестве, носят явные следы влияния кастильского петраркиста Эрреры и вместе с тем отличаются неоспоримой оригинальностью, которая состоит не только в заметном усилении лирического темперамента («гипертрофия петраркизма» — так определяют его некоторые литературные критики), но и в качественном обновлении эстетических принципов и установок знаменитого итальянца. Даже в каноническую форму сонета кордовский поэт внес много нового. Новизна (по сравнению с Эррерой и другими предшественниками и современниками) проявилась в искусном семантико-синтаксическом построении строф, в оригинальном распределении слов-понятий и глагольных конструкций во фразе, в особой музыкальной аранжировке, в смелом использовании рифм. Недаром Гонгору называют гениальным архитектором сонета. Тематический репертуар его сонетов необычайно широк и разнообразен: мы встречаем у него сонеты любовные, эротические, бурлескные, сатирические (посвященные городам, странам и отдельным лицам), хвалебные (восхваляющие книги, людей, события и селения), сонеты-эпитафии, сонеты на случай и др. Чрезвычайно богат арсенал стилистических приемов Гонгоры: от неожиданных метафор и усложненных гипербол «космического» масштаба до заземленно-бытописательских миниатюр-зарисовок и интимно-разговорных интонаций. Расширение тематического диапазона, разнообразие стилистических приемов в известном смысле демократизировали сонет, сделали его более гибким, «оперативным» и потому популярным.
Ярче всего народная традиция проявилась в романсах Гонгоры, а также в его десимах, песнях и летрильях. Источником, питающим его музу, была не только кастильская анонимная поэзия, но и андалусийская, галисийская, португальская. Народность многих произведений этого жанра определяется не только прямым использованием популярных размеров, но и искусной комбинацией фольклорных строф с собственными, оригинальными, неожиданно смелым использованием традиционных народных форм для передачи нового, культеранистского содержания. По образному выражению одного испанского литературоведа, Гонгора в своем романсном творчестве напоминает придворного музыканта, который из каприза вдруг берется за скромный деревенский инструмент, или знатока народной музыки, исполняющего ее на клавикорде в каком-нибудь аристократическом салоне. Оба эти сравнения не лишены остроумия, но они не объясняют причин широкой популярности романсов и песен Гонгоры, многие из которых органически слились с потоком подлинно народного поэтического творчества. Это слияние вряд ли могло бы произойти, если бы не близость к народному характеру мышления и чувств. Достоверная драматичность романсов, озорной юмор летрилий, лиричность песен, широкое использование всех знакомых припевок, «складность» и изумительная ритмичность способствовали успеху песен и романсов Гонгоры у демократического читателя, слушателя и исполнителя.
Что касается произведений собственно «гонгористского» периода (после 1610 г.), к которому относятся произведения «темного стиля», «Сказание о Полифеме и Галатее» и всемирно знаменитая поэма «Уединения», то не все в них сводится к вычурности, эстетству, одиозной усложненности и изысканности. В басне-сказании «Полифем» повествуется о любви сына Посейдона, циклопа Полифема, к прекрасной нимфе Галатее. Вероятно, Гонгора взял за основу вариант басни из «Метаморфоз» Овидия, а не из «Одиссеи» Гомера. История о том, что гигант Полифем преследовал Галатею, об убийстве им счастливого соперника Акида и о том, как боги, сжалившись над несчастной нимфой, превратили убитого юношу в реку («Кровь убиенного речной водою стала»), лишена той наивной серьезности и простодушного ужаса, которые отличают и басню-источник, и целую серию поэтических разработок этого сюжета не только в XVI, но и в XVII в. Другой отличительной особенностью, новинкой в разработке традиционной темы является психологическая мотивировка поступков героев. Неразделенная любовь, взаимная любовь, ревность, страдания, смерть, печаль — все эти чувства человека дублируются (а следовательно, усиливаются) сходными по настроению явлениями в неживой природе. «Психологизация» пейзажа, взаимопроникновение элементов чувства и элементов «поведения» природы, осуществляемые при помощи смелого перенесения духовного начала в природу и природного — в дух (метафора образов, метафора эпитетов), — важное достижение поэта. Психологический синтез в типологическом отношении — шаг вперед по сравнению с психологическим параллелизмом.
Диего Веласкес.
Портрет Луиса де Гонгора и Арготе
1622 г. Бостон, Музей изящных искусств
Если в «Полифеме» трудно следить за сюжетной канвой, то в «Уединениях», по выражению одного испанского историка литературы, ее вообще невозможно обнаружить. Сюжет в обычном понимании, конечно, присутствует и состоит в том, что юноша, потерпевший кораблекрушение, достигает острова, обитатели которого устраивают в его честь празднество. Сюжет этот не только прост, но и банален, традиционен в литературном отношении. Тем более важно понять, почему Гонгора в самом «гонгористском» своем произведении, по поводу которого вот уже триста лет ведутся жаркие споры, фактически отказался от событийности. Сопоставление примитивности сюжетных ходов с красочностью описаний наводит на мысль о том, что такая диспропорция нарочита, полемична, что именно в ней кроется суть этого своеобразного манифеста культеранистской поэзии. Искусство явно одерживает верх над реальностью — бытием человека и естественной средой. Силой воображения создается новая реальность, не имеющая ограничений в пространстве и времени, открытая, незамкнутая реальность искусства. Отрыв от действительности неизбежно влечет за собой потерю национальной почвы. Вместе с тем поэтическое конструирование утопии может рассматриваться и как неприятие топографически конкретной Испании, не только не соответствующей идеалу художника, но и враждебной ему. Таким образом, название поэмы «Уединения» приобретает не только абстрактный символический смысл, но и конкретно-исторический. Уровень исполнения поэтического замысла столь высок, а мастерство столь совершенно и неповторимо индивидуально, что Гонгора предстает перед читателями-современниками (даже идейными противниками) и перед потомками как поэт оригинальный, как художник-новатор, сыгравший важную роль, положительную и отрицательную, в развитии испанской поэзии и составивший целую эпоху в ее истории.
Как и другие великие поэты конца XVI — начала XVII в. — Лопе де Вега и Кеведо, — Гонгора в лучших своих произведениях пытался осуществить синтез низовой и высокой поэтических традиций. Эта установка на синтезирование обоих начал была столь сильна, что, как это ни парадоксально, проявилась и в культистской поэзии Гонгоры.
Произведения Гонгоры не издавались при жизни поэта, хотя и были достаточно широко известны культурному читателю. Впервые они были опубликованы только в 1627 г.; в 1634 г. вышло Полное собрание стихотворений, которое в дальнейшем неоднократно переиздавалось.
Одним из самых известных последователей Гонгоры был Хуан де Тасис и Перальта (1580—1622). Он не обладал талантом своего учителя и являлся в какой-то мере создателем того самого манерного стиля, который способствовал дискредитации испанского культеранизма.
Слабые стороны и просто пороки «гонгоризма» еще более заметны у лишенных творческой инициативы эпигонов вроде Ортенсио С. Фарависино и Артеаги (1580—1633) и ряда других стихотворцев, следовавших за Гонгорой — «ангелом тьмы».
Испанский культеранизм, отмеченный чертами маньеризма, не сделался ведущим направлением эпохи, ибо по самой сути своей он был в значительной степени кризисным явлением, а потому переходным. Немалую роль в дискредитации «гонгоризма» сыграли один из последних великих возрожденцев, Лопе де Вега, и представители нового века — Франсиско де Кеведо, Хуан де Хуареги и многие другие антигонгористы. Борьба направлений носила столь острый и резкий характер, что Антонио Лопе де Вега охарактеризовал ее как настоящую гражданскую войну, а великий драматург Лопе де Вега в одной из своих комедий сравнил ее с войной гвельфов и гибеллинов. Солорсано, Поло де Медина, Ф. Каскалес, Эскилаче, Велес де Гевара создали целую серию унижительных прозвищ гонгористов.
Особенно хлесткими и резкими были памфлеты Кеведо. В знаменитом памфлете «Латино-культистская тарабарщина» он дает ряд образцов, характерных для «языка-гермафродита». Сатирик зло высмеивает «поэтов-зеленщиков», у которых в большом ходу «цветные» сравнения: вместо «губы» они пишут «гвоздики», вместо «щеки» — «розы и лилии», вместо «дыхание» — «жасмин». Грубое слово «петух» культист заменит галантным «пернатое сопрано», вместо «сироп» скажет «сумерки сладости», а вместо «пробковые туфли» — «потомки коры пробкового дуба».
Блестящий переводчик, оригинальный поэт и памфлетист, один из самых серьезных противников Гонгоры, Хуан Мартинес де Хуареги (1585—1649) в трактате «Рассуждение о поэзии» жестоко критикует тех, кто произвольно меняет значение слов общенародного языка: «Предположим, что я для описания моря метафорически использую слова, связанные с понятием „книга“, и „волны“ назову „листами“, а „рыбу“ — „буквами“... В этом случае слова-метафоры, разумеется, возопили бы жалобно, увидев себя насильственно используемыми в функции, столь далекой от их значения. Листы сказали бы: „Как же мы можем стать волнами? Достаточно того, что нас перенесли однажды с дерева на книгу, а заставлять нас обозначать теперь воду — это несообразный ни с чем маскарад“».
Хуареги считает, что культисты не достойны называться этим именем, ибо слово «culto» связано с понятием «cultura», а поборники «темного стиля» портят культуру. Они стараются непременно переосмыслить обычные слова, исказить и запутать фразу и, разрушая грамматику, попирая законы языка, способны причинить страдания самому терпимому читателю. «Верх невежества, — пишет он, — проявляет тот, кто считает эти вольности подвигами и старается найти в них какое-то достоинство».
Одним из самых сильных противников гонгоризма был Лопе де Вега. Он зло высмеивал поборников «темного стиля», их пышную фразеологию, надуманные метафоры, трудный для понимания жаргонный словарь. В комедии «Филомена» приводится целый список культистских слов, а также прямо указывается, откуда исходит вся эта тарабарщина: «При дворе думают, что есть только одна наука — говорить на жаргоне и нарушать правила грамматики». В сонете «Новому языку» Лопе де Вега определяет источник «темного стиля», называя зачинателями этого направления Боскана и Гарсиласо де ла Вегу.