История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Основной пафос эстетики Карамзина выражает статья «Что нужно автору?» (1793). Объявляя здесь чувство главным двигателем творческого процесса, Карамзин заявляет, что только «доброе, нежное сердце», воодушевленное «желанием всеобщего блага», сочувствием «всему горестному, всему угнетенному, всему слезящему», дает писателю право браться за перо. И памятуя, что в любом произведении писатель пишет вольно или невольно «портрет души и сердца своего», он должен прежде всего спросить себя, «наедине, без свидетелей, искренно: каков я?». «Дурной человек не может быть хорошим автором».
Личность автора — благородного и чувствительного человека, писателя-сентименталиста — неизменно присутствует в произведениях Карамзина. В этом отношении особенно примечательны «Письма русского путешественника» (первая часть напечатана в 1791 г.), явившиеся итогом длительного пребывания за границей (с мая 1789 по сентябрь 1790 г.) и надолго ставшие образцом для многочисленных позднейших писателей-«путешественников» эпохи русского сентиментализма.
Карамзин
«Письма русского путешественника» печатались в «Московском журнале» (1791—1792), издание которого Карамзин предпринял по возвращении из-за границы. Наряду со стихами и прозой в журнале систематически помещались разборы новых книг, рецензии на спектакли. Благодаря широте и богатству содержания «Московский журнал» занял видное место в истории русской литературы и театральной критики. Немалую роль он сыграл в ознакомлении русского читателя с выдающимися классическими произведениями и новинками зарубежной литературы. О широком диапазоне литературных интересов издателя свидетельствует то, что выход немецкого перевода древнеиндийской «Шакунталы» побудил Карамзина напечатать в «Московском журнале» переведенные им сцены из пьесы Калидасы.
В «Московском журнале» появилась и повесть Карамзина «Бедная Лиза» (1792), с восторгом принятая современниками. В основу ее положен сюжет, широко распространенный в литературе сентиментализма: трогательная и трагическая судьба соблазненной молодым дворянином чистой душой девушки из крестьянской среды. Поэтический образ Лизы обрисован Карамзиным как воплощение трудолюбия, скромности, бескорыстной, бесхитростной доверчивости и самоотвержения. Писатель стремится тонкими штрихами передать постепенное развитие в ее душе чувства любви к Эрасту, возрастание этого чувства от робкой привязанности до пылкой страсти. Сложнее характер Эраста. Не злодей и не коварный соблазнитель, Эраст — человек умный и добрый, но ветреный и малодушный. «Он читывал романы, идиллии; имел довольно живое воображение и часто переселялся мысленно в те времена (бывшие или не бывшие), в которые, если верить стихотворцам, все люди беспечно гуляли по лугам, купались в чистых источниках, целовались, как горлицы, отдыхали под розами и миртами и в счастливой праздности все дни свои провождали. Ему казалось, что он нашел в Лизе то, чего сердце его давно искало». Душевная красота Лизы и ее чистая любовь оказали на Эраста, привыкшего к «презрительному сладострастию», на минуту облагораживающее воздействие. Но хватило этого воздействия ненадолго, так как по самой своей природе Эраст не способен к сильному и глубокому чувству. Рассказывая о последнем свидании Лизы и Эраста и о его трусливой попытке откупиться от Лизы ста рублями, которые он кладет ей в карман, выпроваживая из своего кабинета, автор пишет: «Сердце мое обливается кровию в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте — готов проклинать его, — но язык мой не движется — смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему». Эраст «был до конца жизни своей несчастлив», узнав о гибели Лизы, бросившейся в пруд, и считал себя ее убийцей. Осуждая героя, автор оправдывает его несовершенством человеческой природы, мечтает о примирении Лизы и Эраста за гробом.
Лаконизм повествования, тонкость художественного письма, умение сделать читателя соучастником переживаний героев, одухотворенность и лиричность то мрачного, оссианского,
то радостного весеннего или бурного и грозного пейзажа, созвучного чувствам автора и персонажей повести, сложность психологического рисунка — все это было ново для русского читателя. Повесть Карамзина воспринималась как быль (так же, как это было в Германии со «Страданиями юного Вертера» Гете): окрестности Симонова монастыря, где жила и погибла Лиза, «Лизин пруд» стали надолго любимым местом паломничества образованной дворянской публики.
Прозаические опыты Карамзина по жанровой структуре не повторяли друг друга. Среди них — и образцы бессюжетной лирической прозы («Деревня», 1791; «Цветок на гроб моего Агатона»); несколько вариантов любовно-психологической повести из современной жизни («Юлия», 1796; «Бедная Лиза»); ироническая повесть-сказка («Прекрасная царевна и щастливый Карла»); и таинственный рассказ-миниатюра с элементами преромантической готики («Остров Борнгольм», 1794); и полная романтической экзотики, бурная, мелодраматическая «Сиерра-Морена» (1795); и философско-психологический очерк, построенный на контрастном сопоставлении двух разных характеров («Чувствительный и холодный», 1803); и написанная от первого лица сатира на тип современного дворянина с сухой и извращенной душой и сердцем («Моя исповедь», 1802); и сентиментально-умиленное повествование о кротком и трудолюбивом безвестном русском герое, всегда довольном своей участью и проникнутом верой в благость Провидения «благодетельном поселянине» («Фрол Силин», 1791; в повести ярко сказывается консервативная позиция Карамзина в крестьянском вопросе); и незавершенный опыт романа о «сентиментальном воспитании» типичного героя эпохи («Рыцарь нашего времени», 1802—1803); и две — разные по типу — исторические повести («Наталья, боярская дочь», 1792, и «Марфа-посадница», 1803). Это разнообразие прозаических жанров было результатом сознательного стремления Карамзина-реформатора усвоить отечественной словесности разные типы повествования. Пейзажные зарисовки, лирические медитации, элегии в прозе делают достоянием его прозы мотивы, которые прежде были исключительным владением поэзии. Большое значение приобретают сложные перифразы, психологические эпитеты, лексические и синтаксические повторы, звукопись, приемы музыкально-ритмического построения. В природе и человеке подчеркивается то мирное, идиллическое, то скорбно-меланхолическое начало. Причем восхваление естественности, простоты и чувствительности не чуждо манерности, социальной позы.
Искусство Карамзина-прозаика — искусство акварелиста. Избегая широкого охвата явлений, обилия деталей, разработанного, последовательного фабульного развития, ограничивая каждый раз повествование небольшой, искусно выбранной сценической площадкой и всего лишь одним-двумя главными героями, Карамзин-повествователь стремится к одухотворенности повествования, его несколько условной поэтичности, тщательной проработке каждого штриха. Графическую тонкость письма, нежные акварельные краски он искусно соединяет со своеобразной «музыкальностью» произведения, все элементы которого проникнуты единым эмоциональным началом и как бы настроены по одному камертону.
В молодые годы переводчик Лессинга и Шекспира, сам Карамзин не пишет для сцены. Он предпочитает лирическую прозу и повесть, рассчитанные на уединенное чтение и размышление. Но в то же время вслед за «Московским журналом» Карамзин основывает в 1802—1803 гг. надолго ставший лучшим русским литературным журналом «Вестник Европы». Появившиеся здесь критические, публицистические, исторические статьи и фрагменты Карамзина подготовили вторую его, полную возвышенной национально-патриотической гражданской патетики повесть «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» — на тему о взятии Новгорода Иваном III, трагическом столкновении последней республиканки, верной своему долгу жены и матери и молодого самодержца.
Венцом деятельности Карамзина — писателя и историка стала многотомная «История государства Российского» (опубл. 1816—1829). «История» Карамзина познакомила несколько поколений русских читателей с отечественной историей, содействовала процессу становления в стране национального самосознания в годы, предшествовавшие восстанию декабристов. Несмотря на то что она вызвала недовольство и возражения декабристской молодежи (в том числе молодого Пушкина) из-за своей монархической тенденции, «История» Карамзина была для того времени не только школой критики источников и вообще важной вехой в развитии национальной исторической мысли, она имела большое воспитательное значение и явилась одним из первых опытов многостороннего, шекспировского по духу изображения главнейших характеров и событий русской истории от ее истоков до начала XVII в.
И в прозе, и в стихах (шутливая поэма «Илья Муромец», баллада «Граф Гваринос», «Осень», «Меланхолия») Карамзин стремился устранить разрыв между языком письменным, книжным и разговорным языком «хорошего» общества.
Здание Академии наук в первой половине XVIII в.
Гравюра М. И. Михаева. XVIII в.
Языковая реформа Карамзина противостояла ломоносовскому принципу «трех штилей». Отвергая архаизированный высокий слог классической трагедии и оды, как и бытовое просторечие низкого, Карамзин ориентировался на единый для всех литературных жанров «средний» слог. Однако, хотя Карамзин значительно обогатил русскую лексику и семантику новыми смысловыми оттенками, новыми словами и понятиями, разработанные им языковые формы оставались оторваны от народной речи. Нормой для Карамзина служил разговорный язык образованного общества, язык дворянской интеллигенции, и это делало его языковую реформу половинчатой и ограниченной. Неотшлифованный, повседневный бытовой язык народа представлялся Карамзину грубым и непоэтичным. Сильные и слабые стороны его позиции раскрыла полемика о «старом» и «новом слоге», разгоревшаяся в первом десятилетии XIX в.