История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
преследования недругов, тоскует по лучшей жизни:
Я никак все не пойму, за что погибаю,
Что нигде от злых людей покоя не знаю?
Ни скрытися не могу, ни жить явно в свете:
Явно — гонят, а втайне расставляют сети.
А что кому за вина, какая причина,
За что меня гонят, бьют? Ведь я сиротина.
(Перевод здесь и далее В. Короткевича)
Художественно-стилевые средства этой лирики почерпнуты из поэзии барокко. Стремясь вызвать у читателя нужный эффект, неизвестные нам авторы прибегали
К этому периоду относится расцвет и белорусской песенной лирики. По своему светскому содержанию и по языку она относится уже целиком к новой традиции. Сегодня известно около 150 любовных стихов — песен, найденных в последнее время в различных рукописных сборниках. Произведения интимной лирики создавались бродячими школярами и дьяками, актерами и музыкантами, исполнялись, сопровождая танец, в домах шляхты и горожан, откуда проникали в деревенскую корчму, часто становились фольклорными.
В песенной лирике синтезировались различные литературные и фольклорные традиции и влияния. От Ренессанса шло прославление радостей жизни, непреодолимой силы любви. Лирический герой достаточно активен, способен крепко и преданно любить. От барокко любовная лирика взяла цветистую декоративность, контрастность, парадоксальность, усложненность ритмики и строфики, изощренность риторических фигур («Как чудесно личико по той же причине»). Наряду с активным выступает герой пассивный. Любовь для него — чувство иррациональное, дисгармоничное, «хворость» или «неволя», но неволя сладкая и желанная:
Неволюшка моя с вами,
С пригожими очесами,
Что мне спать вы не даете,
Тоску сердцу задаете.
(«Неволюшка моя с вами»)
Одновременно в этой лирике отчетливо чувствуется фольклорная стихия. Здесь проявилось характерное для барокко творческое соединение литературных и народных традиций, «высокой» и «низкой» поэзии. Порой создавалась умелая стилизация под народную песню («На долине мак, мак», «Ой, я в лесу не была»). Но чаще всего влияние фольклора проявлялось в использовании народных образов, символов, эпитетов и параллелизмов, персонифицированных обращений к силам природы. Интимной лирике присущ народный, далекий от религиозного пуризма взгляд на любовь и женщину. Горячо полюбив, девушка легко расстается со своим «рутяным венком». Осуждается брак, основанный на расчете, социальном неравенстве.
Белорусская лирика была тесно связана с украинской и польской любовной поэзией, часто попадала в русские рукописные сборники. В стихах-песнях слышатся отзвуки различных политических событий, освободительных войн украинского народа («Не печалься, девонька, что я иду на Украину»). По своим художественным достоинствам и массовости любовная лирика — наиболее интересное явление белорусской поэзии того периода.
В первой половине XVIII в. успешно развивалась также юмористическая и сатирическая поэзия, принадлежащая к «низкому», полуфольклорному слою барочной литературы: «Собрание птиц», «Птичьи ссоры и суд над вороном», «Военный поход грибов», «Описание птичьей хвори» и др. В аллегорической форме в них повествуется о нелегкой жизни простого человека.
В сатирических произведениях осуждалась жадность и жестокость магнатов (стихотворение на смерть гетмана А. Сенявского), невежество и нечистоплотность духовенства («Разговор одного митрополита со слонимским протопопом»), пьянство («Про хмель»). Комические черты современников порой гиперболизировались до гротеска. Юмористическая и сатирическая поэзия пользовалась большой популярностью, бытовала в народе наряду с фольклорными произведениями.
Пародийно-сатирические произведения, оппозиционные к литературе господствующих классов, принадлежали уже к новой литературной традиции. Подделки, плоды мистификации сознательно выдавались за церковные проповеди, сеймовые речи или деловые послания. Пародируя Библию, эти произведения объективно были направлены против идеологии Контрреформации.
Значительными памятниками пародийно-сатирической прозы являются «Речь русина», «Вторая речь русина» и «Русская схизматическая проповедь», возникшие примерно в середине XVIII в. Парадоксальность, орнаментальная цветистость свидетельствуют о барочных истоках этих произведений. В «Речи русина» мир аллегорически сравнивается с жерновами, куда бог, будто зерно, засыпает людей. «Вторая речь русина» построена по канонам церковной проповеди. Но традиционный евангельский сюжет наполнен актуальным содержанием. Пастырям, утверждается здесь, надо бояться не столько волков, сколько солдат, грабящих всех на своем пути. Автор предлагает исходить не из суеверий, а из собственного опыта: «Не всегда нужно доверять ушам, которым сладко поют ангелы-подхалимы, надо и собственным оком посмотреть, если хочешь правду узнать». В «Русской схизматической проповеди», возникшей, вероятнее всего, на Витебщине, местные феодалы показаны ханжами, блудливыми людьми. Им противопоставляется Петр I, завоевавший бессмертную славу полезными деяниями.
Белорусская драматургия периода барокко была представлена интермедийными вставками к польским драмам, которые ставились на сценах иезуитских школьных театров (Гродно, Полоцк, Новогрудок, Витебск и др.). Эти драмы создавались преподавателями поэтики и риторики с утилитарно-дидактическими целями — содействовать воспитанию христианских добродетелей и распространению «хорошего вкуса». Реальное здесь сочеталось со сверхъестественным («Житие святых Бориса и Глеба»). В драмах-моралите чаще всего действовали абстрактные воплощения Добра и Зла. Иное дело — комические интермедийные вставки, писавшиеся по-белорусски местными школярами. В отличие от драм их сюжеты брались из повседневной жизни, бродячих анекдотов, произведений иноязычной литературы (интермедия «Игра фортуны», например, представляет собой переделку польской комедии П. Барыки «Мужик-король»). Этнографически достоверно переданы в интермедиях реалии крестьянской жизни. Так, в интермедии «Крестьянин, ученик» главный герой жалуется, что все деньги у него «забрали урядники», урядник же «рассудит все дело вожжами». При крепостном строе мужику холодно и голодно, приходится «в кулак трубить», когда «детки дома зубами звонят».
Возникнув в XVII в., белорусская интермедия в первой половине XVIII в. претерпевает значительную эволюцию: она приобретает самостоятельный характер, становится независимой от содержания самой драмы. Изменяется и главный герой. Если в иезуитских сценках XVII в. невежественный и неуклюжий белорусский мужик был преимущественно объектом насмешек и нравоучений, то в интермедиях «Литератор, крестьянин, Самохвальский», «Крестьянин, ученик», «Крестьянин и ученик-беглец», содержавшихся в Ковенском сборнике (ок. 1730 г.), он выступает как победитель в единоборстве с господами и школярами. Герой получает собственное имя и индивидуальный характер. Его речь образна, насыщена народными оборотами и поговорками.
Постепенно совершенствуется структура и сценическая форма интермедий, появляется тенденция к перерастанию интермедии в комедию («Вакханалия», 1725). Возникшие на перекрестке профессиональной литературы и фольклора школьные комические игралища имели большое значение в развитии белорусской литературы. Благодаря им в качестве не только главного, но и положительного героя впервые на сцене появился крестьянин. (От иезуитского школьного театра сохранилось около двадцати белорусских и польско-белорусских сценок.)