История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Основным прозаическим жанром в китайской литературе XVIII в. становится роман, который уже в значительной мере отходит от традиции исторических эпопей и повествовательного фольклора. Прозаические полотна наполняются семейно-бытовой тематикой — об этом свидетельствует лучший китайский роман XVIII в. «Сон в красном тереме», развивающий достижения романа конца XVI — XVII вв. Автор «Сна в красном тереме» Цао Сюэ-цинь при всей своей приверженности даосизму и буддизму отражал в романе процесс становления в человеке новых черт, в конечном итоге не соответствующих феодальным установлениям. На основе предшествующих сатирико-фантастических произведений возникает сатирический роман — «Неофициальная история конфуцианцев» У Цзин-цзы. В силу внутренних процессов и благодаря знакомству с литературой Китая, в XVII—XVIII вв. формируется семейно-бытовая проза в Корее.
Возникает роман и во Вьетнаме (на ханване — местном варианте китайского письменного языка, грамматика и лексика которого следовали архаическим нормам). Внешне он связан с традицией
Но для Кореи и, особенно, Вьетнама роман еще не столь характерен; наиболее известные художественные достижения этих стран представлены в жанрах корейской повести и вьетнамской повествовательной поэмы (последняя тоже связана с китайским романом, например охотно заимствует сюжеты из него). В этих жанрах видна тенденция к самоутверждению личности, которое в феодальных обществах Востока, особенно жестоко подавлявших индивидуальное начало, было сопряжено с огромными препятствиями. Углубленное внимание к переживаниям человека, его внутреннему миру проявляется и в китайском семейно-бытовом романе, и в корейской прозе, а во вьетнамской литературе возникает даже особый жанр лирической поэмы (нгэм). Во Вьетнаме, в отличие от стран Восточной Азии, существовала развитая традиция больших стихотворных жанров; в этом отношении вьетнамская литература стоит ближе к другим литературам Юго-Восточной Азии, с которыми ее роднит и близость фольклорных традиций.
Постепенное осознание ценности индивидуального опыта, стремление познать мир ярко проявились в многочисленных произведениях дневникового, мемуарного и очеркового жанров,
в описаниях путешествий — особенно в литературах Кореи и Вьетнама. Примечательно, что эти путешествия иногда предпринимаются в Европу, но главным образом в страны региона — Китай и Японию, которые на Дальнем Востоке нередко служили и посредниками в знакомстве с Европой.
Даже в малых формах лирической поэзии, особенно скованной традициями и правилами, ощущается стремление нарушать каноны, отображать конкретные явления, а не обобщенную сущность. Некоторые застывшие было символы оживают, обретая вновь свою метафорическую природу и истинную, а не сугубо условную поэтичность. Поэзия на живых разговорных языках, набирающаяся сил в немалой мере благодаря фольклору и городской культуре, принесла в литературу свежесть тем и образов, нередко идущих от обыденной жизни, которая оставалась ранее за пределами поэтического видения. Обогащенная этими новыми чертами поэзия Японии, Вьетнама, Кореи и выдвигает такие замечательные фигуры, как Нгуен Зу или Ёса Буссон, которых называют в числе классиков мировой литературы.
Во всех дальневосточных литературах в XVIII в. усиливаются антифеодальные тенденции. Так, писатели Китая, Кореи и Вьетнама подвергают резкой критике экзаменационную систему, посредством которой формировался чиновничий аппарат, самих чиновников, невежественных и алчных, творящих беззакония. Деспотизм, подавление личности, приверженность к схоластике с невиданной дотоле остротой запечатлены и в романе «Неофициальная история конфуцианцев» китайского писателя У Цзин-цзы, и в новеллах корейского писателя и мыслителя Пак Чивона, и в сатире японского писателя и мыслителя Андо Сёэки, который выразительно назвал свое острое обличительное произведение «Повестью о мире беззакония». Начинается критический пересмотр некогда бесспорных истин и принципов.
Для литературы Китая XVIII в., продолжавшего страдать под маньчжурским игом, характерна антиманьчжурская направленность, часто скрываемая и выступавшая в форме идеализации национального прошлого. Эти настроения иногда ощущаются также в Корее и Вьетнаме, которые были объектом постоянных посягательств со стороны цинского Китая, а также в Монголии, попавшей под маньчжуро-китайское владычество. Кроме того, в литературах Китая и особенно Кореи, подвергавшихся нападению Японии, заметна и антияпонская тенденция.
С процессом эмансипации человеческой личности связано создание в литературах Дальнего Востока впечатляющих женских образов, а также появление замечательных писательниц. Среди последователей выдающегося китайского поэта и новеллиста XVIII в. Юань Мэя было немало женщин. В Корее того времени на родном языке писали главным образом женщины, чьи имена, к сожалению, не сохранились. Великими писательницами по праву называют во Вьетнаме Доан Тхи Дьем и «царицу вьетнамской поэзии» Хо Суан Хыонг.
Литература на китайском письменном языке (вэньянь) также оказывается перед необходимостью перемен. Эти произведения, создававшиеся в разных государствах Дальнего Востока и во Вьетнаме, лишь спорадически становились известны за пределами соответствующих стран. Однако легче всего литературные контакты осуществлялись именно в тех жанрах, которые создавались на этой «дальневосточной латыни». Так, в XVIII в. вьетнамский мыслитель, эрудит и поэт Ле Куй Дон, прибыв с посольством к маньчжурскому двору, обменивался стихами на вэньяне с вельможами двора и с корейским послом, знаменитым ученым и поэтом Хон Гэхи; тот даже предпослал свое предисловие сборнику стихов Ле Куй Дона.
Во всех странах Дальнего Востока произведения на архаизированном китайском языке были наиболее традиционной частью литературы, поскольку они сознательно ориентировались на установленные много веков назад каноны. Но в этих же произведениях порой громче всего звучали гражданские (обличительные и утопические) мотивы, связанные с лучшими традициями конфуцианства. Огромное количество создавшихся в XVIII в. эпигонских сочинений и просто школярских упражнений (умение сочинять стихи было одним из требований на экзаменах для чиновников) не раз высмеивалось самими представителями литературы на китайском письменном языке. «Их подражанья зависти не стоят, они способны вызвать только стыд», — писал, например, Пак Чивон. Государство поощряло эти упражнения, стремилось с их помощью воспрепятствовать новым литературным веяниям. Однако китайская классика недаром в течение веков вливалась животворной силой в творчество дальневосточных народов; она порождала отнюдь не только бесконечные перепевы, более или менее умелые. Пристальное внимание к угнетенному человеку, идущее по крайней мере от танских поэтов (Ду Фу, Бо Цзюй-и и др.), оказалось созвучным передовым поэтам XVIII в., которые развивали мотивы социального протеста и защиты человеческого достоинства, пытались творчески подойти к традициям прошлого. Свою критику они направляли против бессмысленного эпигонства и эстетства, стремились расширить тематику стихов; в высокую поэзию все смелее входила обыденная жизнь.
Если до XVII в. в межнациональные взаимосвязи была включена только высокая литература на общерегиональном архаизованном литературном языке вэньяне (старокитайском), который в Японии назывался камбун, в Корее — ханмун и во Вьетнаме — ханван, то в XVII в. и особенно в XVIII в. большую роль в этом процессе начинает играть китайская повествовательная проза, написанная языком, близким к разговорному. Во всех странах Дальнего Востока образованные читатели свободно могли читать литературу на вэньяне без перевода на национальные языки, но с произведениями на живом китайском языке дело обстояло иначе. Интерес к повествовательной прозе Китая — явлению в целом демократическому и прогрессивному — в Японии и Корее привел к появлению переводов и переложений. При этом характерно, что, интересуясь повествовательной прозой, японцы, издавали в оригинале в конце XVII — начале XVIII вв. раннесредневековые китайские сборники рассказов о чудесах («Записки о поисках духов» Гань Бао и их продолжение, приписываемое Тао Юань-мину, изд. в 1699 г.; «Описание удивительного» Жэнь Фана, изд. в 1716 г.), а переводили позднесредневековые эпопеи и романы, отдавая явное предпочтение произведениям историко-военного характера («Повествование о периоде Отдельных царств» — перевод 1703, 1712 гг.; «Рассказы о военных событиях времен Южных и Северных династий» — 1705 г.; «Повествование о доблестных героях» — о борьбе китайцев с монголами в XIV в. и установлении национальной династии Мин — 1705 г.) и особо — авантюрно-героическим. Первое место по числу переводов и изданий такого рода в Японии XVIII в. занимает бесспорно эпопея Ши Най-аня «Речные заводи», разные варианты которой переводились и издавались в 1727, 1728 и 1757 гг. Большой интерес к этому раннему роману вызвало и появление национальных его переложений, так, в 1770 г. выходит из печати первая часть «Речных заводей правящей династии», а в 1793 г. «Женские речные заводи» — произведения уже собственно японской литературы. Японские читатели XVIII в. увлекались и фантастическим романом У Чэн-эня «Путешествие на Запад» (XVI в.)
Примерно тот же круг романов привлекал в XVIII в. маньчжурских, а затем и монгольских переводчиков, при этом монголы нередко пользовались готовыми маньчжурскими переводами, так что маньчжурский язык для них выполнял функцию литературного языка посредника.
Особая ситуация сложилась с восприятием китайского романа в тогдашнем Вьетнаме. Богатая и своеобразная местная поэтическая традиция больших поэм обусловила появление не прозаических переводов, а их поэтических переложений, которые были своеобразным средством национальной адаптации иноземных сюжетов и творческого приобщения к опыту китайской литературы. Нередко одни и те же сюжеты почти одновременно привлекают к себе внимание переводчиков и писателей различных народов внутри региона. Так получилось, например, с китайским романом «Повествование о Цзине, Юнь и Цяо» (XVII в.), который в XVIII в. переводится на маньчжурский язык (с этого маньчжурского перевода был впоследствии, в начале XIX в., сделан и оставшийся в рукописи русский перевод). На рубеже XVIII и XIX вв. этот роман почти одновременно привлекает внимание японского романиста Бакина и вьетнамского поэта Нгуен Зу (1765—1820). Первый создает национальную версию этого романа под названием «История Золотой рыбки», а второй — в соответствии с местной литературной традицией — повествовательную поэму «Стенания истерзанной души» — шедевр вьетнамской классики. Характерно при этом, что в мировую литературу впоследствии входит уже не сам китайский роман и не его японское переложение, а вьетнамская поэма, переведенная в конце XIX в. на французский, а уже в наше время на китайский и японский, как и на многие другие языки мира, включая и русский.