История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
За ночь вьюнок обвился
Вкруг бадьи моего колодца.
У соседа воды возьму!
(Перевод В. Марковой)
«Деревенская» поэзия Кага-но Тиёдзё проста и понятна, она созвучна душе каждого сельского читателя. Даже обыденная жизненная деталь, как и у Басё, поднята здесь до уровня высокой поэзии.
Ёса Бусон (1716—1783), художник и поэт, сыгравший огромную роль в развитии хайку, вступил в литературу в 30-е годы, когда началось движение «возврата к Басё». Бусон был поэтом большого дарования и яркой индивидуальности. Восхищаясь гением Басё, он не подражал ему, а создавал свой стиль, повинуясь, по его же выражению,
Бусон был не только поэтом, но и живописцем. В отличие от интуитивного ассоциативного восприятия мира, характерного для эстетики дзэн и стихов Басё, в поэзии Бусона большую роль играет зрительный образ:
Грузный колокол.
А на самом его краю
Дремлет бабочка.
(Перевод В. Марковой)
Это стихотворение рождает множество ассоциаций и картин: старый колокол во дворе заброшенного храма, жаркое лето, бабочка, залитая солнцем, порхает среди цветов, а затем, утомленная, дремлет на краю колокола. Легкая бабочка и грузный колокол — на этом контрасте и строится стихотворение. Здесь особенно ярко сказался Бусон-живописец.
Большинство трехстиший поэта — чудесные зарисовки с натуры. Его стихи глубоко личностны. Сопереживание поэта, его сочувствие к обездоленным ясно ощущается в картине разлившейся реки, угрожающей крестьянским хижинам:
Майские ливни долгие...
Возле большого потока
Два маленьких-маленьких домика.
(Перевод В. Марковой)
В отличие от Басё, для которого были характерны настроения грусти, отшельничества, унаследованные от средневековой поэзии ,Бусону больше импонирует светская литература хэйанской эпохи. Это отражается, например, в следующем стихотворении:
Скрылись от господского меча...
О, как рады юные супруги
Летним платьем зимнее сменить!
(Перевод В. Марковой)
Стихи Бусона не только новы по содержанию, но и очень гуманны, согреты подлинно человеческой добротой.
На базе той же строфической формы, что и хайку, в Эдо развивается и шуточная поэзия, так называемые «стихотворные каламбуры» (кёку). Они назывались еще «сэнрю» — по имени поэта Караи Сэнрю (1718—1790), известного мастера и составителя ряда антологий поэзии этого жанра.
Шуточная поэзия опять-таки была порождением городской культуры. Она тяготеет к быту простолюдинов, ее язык порой подчеркнуто вульгарен, но довольно отточен. Так, стихи, включенные в собрание «Плакучая ива» (1765), отличаются остротой наблюдения, умением поэтов запечатлеть характерные черты труженика. Звучит в них и едкая ирония, например, по адресу чиновника-взяточника:
Чиновника сынок
Преотлично научился
Ручкой делать «цап».
(Перевод А. Долина)
Стихи сборника, как правило, анонимны, а его составители проявляли большую осторожность в отборе произведений, чтобы не вызвать нареканий цензуры. Но и это не помогло. Правительственные указы об упорядочении нравов и контроле над печатным словом фактически сковали развитие этого интересного жанра японской поэзии.
ПРОЗА
В течение многих столетий поэзия в Японии, как и в большинстве других стран мира, считалась более высоким видом литературы, чем проза, но с постепенной демократизацией жизни, с расширением сферы художественных интересов меняется и соотношение литературных жанров. Уже Мотоори Норинага говорит о превосходстве повествовательного жанра (моногатари) над поэзией. Как бы подтверждая этот новый взгляд, в японской литературе XVIII в. доминируют прозаические жанры, отражающие растущие культурные запросы горожан.
До середины 60-х годов XVIII в. проза развивалась преимущественно в русле эстетики Ихара Сайкаку, прославленного мастера городской литературы XVII столетия. Его повести и подражания им получили общее название «укиё-дзоси» («рассказы о суетной жизни»), перекликающееся с наименованием живописи «укиё-э». В обоих жанрах, отражающих жизнь горожан, которые потеряли страх перед загробным миром и жаждали земных радостей, буддистский термин «бренный мир» (укиё) приобретает иной смысл. По своему содержанию укиё-дзоси означает рассказы о современных нравах и обычаях горожан.
Зачинатель городской литературы Сайкаку утверждал ценность человеческих чувств, отразив тягу горожан к раскрепощению человеческой натуры, однако в условиях токугавской реакции его идеалы находили все меньше сторонников. Прозаики XVIII в. были вынуждены отвернуться от современных им жизненных коллизий и устремиться к внешней занимательности и к эротике. Герои этих произведений не нарушают общественных устоев, им чужды бурные человеческие страсти. «При всей своей чувственной экспансивности токугавские горожане, — как отмечал Н. И. Конрад в статье «Культура эпохи Эдо», — оставались вполне верными общей тенденции своей культуры: рационализму, рассудочности... Токугавцы отнюдь не были мечтателями, романтиками. Расчетливым лавочникам, старательным ремесленникам, продувным торговцам, хищным ростовщикам Осака и Эдо было отнюдь не до идеалов, особенно в такой области, как любовь. Общий трезвый уклад их мышления не признавал никакой «прекрасной дамы», но очень хорошо мирился с куртизанкой Ёсивара. Для первой нужны были танка, которых горожане слагать не умели и не хотели; для второй требовались только деньги, которые у них были. Отсюда своеобразный рассудочный колорит всех их эротических романов».
Характерный пример в этом отношении дает произведение неизвестного автора «Мужчина времен суетной жизни» (1693). Некий эдосец, герой повести, жаждет наслаждений и идет в храм Нарихира, чтобы молиться о ниспослании ему любовных удач. Дух является ему во сне и подтверждает, что «нет большего наслаждения, чем видеть и слышать любовь». Он дарит ему волшебную шляпу-невидимку, дающую возможность вкусить это наслаждение, и эдосец пускается в странствование по всей Японии, чтобы «видеть и слышать» любовь. Именно видеть и слышать, а не переживать, ибо, когда у него возникает нечто вроде чувства к женщине, которая готова пойти ему навстречу, никакого романа или любовного приключения не получается. Персонаж анонимной повести лишен подлинных страстей и не способен жертвовать собой во имя любви. Чувства измельчали.
Развитие укиё-дзоси в XVIII в. тесно связано с меняющимся спросом книжного рынка. Горожане, составляющие основную массу читателей, требовали главным образом забавных книг с броскими иллюстрациями, посвященных обитателям «веселых кварталов». И авторы укиё-дзоси учитывают подобные непритязательные вкусы. Это характерно и для творчества Эдзима Кисэки (1667—1738), наиболее видного последователя Сайкаку в литературе укиё-дзоси.
Стремление быстро удовлетворять вкусы читателей приводит Эдзима Кисэки к непомерному заимствованию из произведений известных авторов, в частности Сайкаку. Рассказы Эдзима Кисэки о нашумевших происшествиях в «веселых кварталах», включенные в его сборник «Любовные напевы куртизанки» (1701), представляют собой слегка модифицированный пересказ популярных сюжетов из произведений Сайкаку. В сборнике рассказов «Нравы современных сыновей» (1715) автор лишь забавляет читателя, показывая легкомысленные проказы молодого повесы. Жизненные наблюдения писателя неглубоки. Трагические стороны жизни, которые сумел увидеть Сайкаку в «веселых кварталах», ускользают из поля зрения Кисэки.