История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли (сборник)

Гампер Галина Сергеевна

– Если бы вы знали, до чего наш госпиталь бывает безнадежно сонным и скучным во время дебатов и до чего разложились там пациенты, – отвечал Байрон, – вы удивились бы не тому, что я так редко там выступаю, но что я вообще пытался это сделать при моих, смею надеяться, независимых мнениях. Однако, когда «за стенами» парламента повеет свободой, я постараюсь и в его стенах не тратить время даром.

В тюрьме Хенту нанес визит Вордсворт. Он приехал поблагодарить его за то усердие, которое Хент проявил, защищая Вордсворта от недоброжелательной критики. Хент с радостью указал на «Лирические баллады», стоявшие в его шкафу рядом с великим Мильтоном.

К удовольствию Хента, Вордсворт заговорил о современных молодых поэтах и некоторых из них охарактеризовал весьма точно и доброжелательно.

Когда же Хент при лорде Байроне назвал Вордсворта принцем современных бардов, он получил в ответ такую отповедь:

– Я бы не признал его даже «одноглазым

королем среди слепых», нет, он скорее «слепой король одноглазых», – несколько успокоившись, Байрон добавил: – Относительно Вордсворта я вынужден не согласиться с вами так же решительно, как некогда соглашался; тогда я многого ожидал от него, но обманулся в своих ожиданиях. Я по-прежнему считаю, что способности его заслуживают ваших похвал, но его свершения после «Лирических баллад» крайне жалки по сравнению с его возможностями.

Споры, которые постоянно возникали между Хентом и Байроном, не исключают их взаимной симпатии, а наоборот, подчеркивают доверительность их отношений.

Частыми гостями Хента были его друзья и единомышленники Хэзлитт и Лэм.

Однажды Хента посетил незнакомый золотокудрый юноша, невысокий, худой, со сверкающими светло-карими глазами. Это был никому не известный тогда Джон Китс. Свои занятия поэзией он еще хранил в глубокой тайне, но проявлял большой интерес к литературе. Никто не предполагал, что три года спустя Китса привезут сюда же, в деревушку Хэмстед, в многодетное семейство Хентов, решившее провести здесь лето 1816 года, и представят хозяину как восходящую звезду новой английской поэзии, что это место так приглянется Китсу, что он и сам ненадолго поселится в Хэмстеде, и что много десятилетий спустя его белый двухэтажный коттедж «Вентворт-плейс» станет мемориальным музеем. Теперь Хэмстед давно слился с Лондоном, превратившись в северный лесопарк столицы, а «домик Китса», расположенный в «роще Китса», принимает посетителей.

Хент быстро освоился в своем новом положении, что неудивительно: его первым жильем тоже была тюремная камера. Хент-старший то взлетал на вершины известности и почета – сначала на поприще юриспруденции, потом богословия, – то опускался до полунищенского существования, побывал даже вместе с семьей в долговой тюрьме. После долгих ходатайств перед королем ему была назначена небольшая пенсия, которая обеспечила ему, его жене и детям скромное, но вполне благополучное существование.

Итак, все передовые люди того времени считали своим долгом выразить Ли Хенту не просто сочувствие, но и благодарность за ту благородную миссию, которую он и его брат мужественно взяли на себя.

Но из всех посетителей тюрьмы в Хэмстеде ближе всего станет потом Хенту Шелли. В старости Ли Хент скажет, что самое лестное звание, которое он заслужил за свою долгую и беспокойную жизнь, – это «друг Шелли».

6

Выйдя из тюрьмы в начале 1815 года, Ли Хент продолжал оставаться яростным противником всех злоупотреблений правящей олигархии. Он отважился на негодующий протест против нечеловеческих условий труда для взрослых и особенно малолетних в статьях «О детях, занятых на мануфактурах» и «Положение бедняков в Англии». Но главным образом он занимался политикой ради восстановления в правах литературы, так же как литературой – для того, чтобы усовершенствовать политические нравы. Хент как никто другой умел привлечь к своим начинаниям людей гораздо более талантливых, чем он сам. Например, Уильям Хэзлитт – блестящий журналист, историк литературы, к 1815 году достигший полного расцвета своих творческих сил, охотнее всего печатался в журнале Хента.

Нельзя не сказать несколько слов о каждом из группы Хента, все они в той или иной степени соприкоснулись с Шелли – иначе не могло быть. Этот кружок в первые десятилетия XIX века был одним из центров литературной и общественной жизни столицы. «Лондонцы» выступали за расширение демократических свобод, вокруг них кипела постоянная борьба, они отстаивали свои убеждения в непрекращающейся полемике со множеством своих скрытых и явных врагов.

Хэзлитт – теоретик и мыслитель кружка, как говорили друзья, «наш Аристотель» – был продолжателем идей Просвещения и революции и всю жизнь отстаивал принципы демократии, особенно в избирательной системе. С точки зрения Хэзлитта, реакция, подавившая революцию, обрекла мир на долгие страдания. Такая позиция сближает его с Байроном и Шелли. Хэзлитт обрушивался с убийственной критикой на Вордсворта, утверждавшего, будто страдания современников теперь, когда «поздний мрак охватил стонущие народы», заслужены ими. Ибо они, вступив в борьбу с режимом, дали волю неоправданным и несбыточным надеждам. Хэзлитт до последнего часа был верен своим убеждениям: в 1830 году, уже смертельно больной, он писал, что три дня Июльской революции воскресили его из мертвых, а битва при Ватерлоо была последним счастливым днем его жизни. Он никогда не простил ни Саути, ни Вордсворту, ни тем более своему учителю и кумиру

Кольриджу их отступничества. Критика общества и критика литературная у Хэзлитта неотделимы друг от друга, его художественные эссе проникнуты духом полемики и политического азарта. Он наносил врагам такие жестокие удары, а в приятельском кругу часто бывал так необщителен и даже груб, что мало кто подозревал, как он сам раним и одинок; нежность и великодушие его сердца были открыты только друзьям, и прежде всего Лэму. Хэзлитт навлек на себя такой гнев торийской прессы, какого не удостоился никто из его современников. Итак, Хэзлитт был головой «лондонцев», а Чарльз Лэм – их душой. Сближение Хента с Лэмом началось с 1810 года. В это время молодой Лэм выступает в печати со стихотворными памфлетами и прозаическими очерками, в которых горячо ратует за уничтожение коррупции, «системы торговли голосами» и других злоупотреблений, он обвиняет и высмеивает принца-регента, обличает богатство перед лицом «коченеющей у тусклого огня нищей старости». Лэм охотно придумывает остроты к антиправительственным статьям Хента. Вся эта деятельность в русле радикальной оппозиции тех лет неприемлема для Вордсворта, Кольриджа и Саути – недавних друзей Лэма. Правда, в отличие от Хента и Хэзлитта, Лэм довольно быстро отошел от политической публицистики и всецело посвятил себя чисто литературным интересам. Он примирился с Саути, Вордсвортом и Кольриджем, хотя до конца жизни относился критически к их религиозной нетерпимости. Сам Лэм не принимал ни «крайностей» атеизма, ни догматов христианства.

После долгого периода исканий и опытов в различных жанрах Лэм завоевал общее признание книгой «Очерки Элии», своеобразной «анатомией Лондона»: улицы, переулочки, старые кварталы, клерки, трубочисты, нищие, франты, ученые, книготорговцы, школы, газеты, журналы, уличные драки, модные лавки и прокуренные кабачки, театры, актеры, книги – всем этим страстно наслаждается Элия, двойник автора, и всё это видит его глазами читатель. Подчеркнутое нежелание Лэма писать об актуальном и занять четкую общественную позицию его друзья из числа «крайних» радикалов, связь с которыми он хранил всю жизнь, относили за счет того, что он «настолько отчаялся в возможности изменить современное общество, что смирился и ушел в себя».

Этот маленький тщедушный человек с несоразмерно большой головой благородной лепки, был уважаем и чтим самыми блестящими литераторами, его дружбой дорожили, хранили его письма, запоминали его острые словечки и замечания.

К тому же лондонскому кружку литераторов примкнул юный Китс, горячий поклонник и последователь Хэзлитта, он переписывал целые страницы из его памфлетов и готовился идти по его стопам. Ли Хент был первым, кто напечатал стихи Китса и написал на них хвалебную рецензию. Дружеские отношения связывали Хента с Байроном и особенно с Шелли, которого он искренне любил, пропагандировал и мужественно защищал от постоянных выпадов прессы. Ученики Вордсворта и Кольриджа, «лондонцы», однако, отвергали торизм и религиозно-пуританскую дидактику их поздних произведений, не приветствовали и откровенную политическую тенденциозность в поэзии Байрона и Шелли.

Имена Китса, Лэма, Хэзлитта, Хента впервые были объединены в статьях консервативных журналистов, наградивших своих врагов презрительной кличкой «кокни», что значило – лондонец из низших слоев общества, подразумевалось – невежественный, развязный и самоуверенный. Этот термин в применении к литераторам был введен обозревателем «Блэквудз Эдинбург мэгэзин», опубликовавшим в октябре 1817 года первую из серии статей под названием «Поэзия. Кокни». К этой поэтической школе обозреватель причислил также и Шелли, который к тому времени уже печатался в журнале Хента.

Пусть буду я один, совсем один,Но только не в угрюмой теснотеСтен городских, а там – среди вершин,Откуда в первозданной чистотеВидны кристальность рек и блеск долин;Пусть мне приютом будут троны те,Где лишь олень, прыжком качнув жасмин,Вспугнет шмеля, гудящего в кусте.Быть одному – вот радость без предела,Но голос твой еще дороже мне –И нет счастливей на земле удела,Чем встретить милый взгляд наедине,Чем слышать, как согласно и несмелоДва близких сердца бьются в тишине. [14]

14

Китс. «одиночество», перевод С. Сухарева. Сонет опубликован впервые 5 мая 1816 года в журнале «Экзаминер».