История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2
Шрифт:
— Что вы имеете в виду под словом «Характер»? Это красивый почерк?
— Нет, мой ангел. Вы смешите меня. Речь идет о качествах сердца и ума. Мне надо жениться, и я ищу объект уже три года, но напрасно. Я познакомился с несколькими девушками, почти такими же красивыми, как вы, и все с хорошим приданым, но, поговорив с ними три или четыре месяца, я увидел, что они не могут мне соответствовать.
— Что в них плохого?
— Я могу вам это сказать, потому что вы их не знаете. Одна, на которой я бы наверняка женился, потому что очень ее полюбил, была невыносимо тщеславна. Я обнаружил это менее чем через два месяца.
— Это глупость. Я трачу только десять су в год на воск, который смешиваю с козьим жиром и делаю превосходную помаду, чтобы скреплять свою прическу.
— Другая, на которой я собирался жениться два года назад, имела недомогание, которое делало меня несчастным. Я знал ее четыре месяца и покинул.
— Что это было за недомогание?
— Она не смогла бы никогда иметь детей, и это ужасно, потому что я хочу жениться именно для этого.
— В этом волен распоряжаться бог, но что касается меня, я знаю, что чувствую себя хорошо. Не правда ли, дядюшка?
— Другая была слишком набожна, и я этого не хотел. Дотошная до последней степени, она ходила на исповедь каждые три или четыре дня. Я хотел, чтобы она была доброй христианкой, такой же, как и я. Ее исповедь продолжалась не менее часа.
— Это либо большая грешница, либо глупая. Я, — прервала меня она, — хожу на исповедь только раз в месяц, и укладываюсь в две минуты. Не правда ли, дядя? Если вы не задаете мне вопросы, я не знаю, о чем говорить.
— Другая хотела быть более ученой, чем я, другая была грустная, а я хотел, чтобы она была весела.
— Видите, дядя? Вы с моей матерью всегда упрекаете меня за мою веселость.
— Другая, которую я покинул, боялась оставаться со мной наедине, и если я ее целовал, шла рассказать об этом своей матери.
— Это дура. Я не встречалась еще с возлюбленным, поскольку в Пр. есть только некультурные крестьяне, но прекрасно знаю, что не пойду рассказывать матери некоторые вещи.
— У другой была одышка. Другая, наконец, у которой, я полагал, был натуральный цвет, оказывается, красилась. Почти все девицы имели эту ужасную склонность, и поэтому, боюсь, я никогда не женюсь: например, я твердо хочу, чтобы та, что станет моей женой, имела черные глаза, а сегодня почти все девушки знают секрет, как их красить; но я не попадусь на эту уловку, потому что я ее знаю.
— Мои — черные?
— Ах! Ах!
— Вы смеетесь?
— Я смеюсь, потому что они кажутся черными, но они не такие. Но вы, однако, очень привлекательны.
— Это забавно. Вы полагаете, что мои глаза подкрашенные, и вы утверждаете, что в этом разбираетесь. Мои глаза, месье, красивые или уродливые, таковы, какими мне дал их господь. Не правда ли, дядя?
— Такими я их знаю, по крайней мере, — отвечает дядя.
— А вы так не считаете, — обращается она ко мне живо.
— Нет. Они слишком красивы, чтобы я счел их натуральными.
— Ради бога, это смешно.
— Извините, моя прекрасная демуазель, я искренен, но вижу, что это слишком.
За этим диспутом последовало молчание. Кюре время от времени улыбался, но его племянница не могла скрыть свое огорчение. Я поглядывал на нее украдкой; я видел, что она готова заплакать, и сочувствовал ей, потому
Едва мы вошли в длинный канал Маргера, я спросил у кюре, есть ли у него коляска до Тревизо, потому что для того, чтобы ехать в Пр., они должны были его миновать.
— Я пойду пешком, потому что мой приход беден, а для Кристины я легко найду место в какой-нибудь коляске.
— Вы доставите мне истинное удовольствие, поехав оба в моей коляске, в которой четыре места.
— Вот доброта, на которую мы не надеялись.
— Ни за что, — сказала Кристина, — я не хочу ехать с этим господином.
— Отчего же, дорогая племянница? Вместе со мной.
— Потому что я не хочу.
— Вот, — говорю я, не глядя на нее, — как вознаграждается обычно искренность.
— Это не искренность, — говорит она резко, — а предубеждение и злоба. Во всем мире нет больше для вас черных глаз; но поскольку вы их любите, я этому очень рада.
— Вы ошибаетесь, прекрасная Кристина, потому что у меня есть способ узнать правду.
— Какой это способ?
— Промыть их слегка теплой розовой водой; а также, если девушка поплачет, вся искусственная краска должна сойти.
После этих слов я насладился спектаклем, полным очарования. Физиономия Кристины, выражающая гнев и презрение, внезапно переменилась, представив ясность и удовлетворение. Она заулыбалась, что понравилось кюре, потому что даровая коляска пришлась ему по сердцу.
— Плачь же, моя дорогая племянница, и месье отдаст справедливость твоим глазам.
Факт тот, что она заплакала, но от сильного смеха. Радость моей души, обезумевшей от испытаний такого рода, была искрометной. Обозревая берега потока, я выдал ей полное удовлетворение, и она одобрила предложение коляски. Я дал распоряжение возчику запрягать, пока мы будем завтракать, но кюре мне сказал, что он должен сначала пойти отслужить мессу.
— Идите быстрей, мы вас подождем, а вы помолитесь за мой успех. Вот милостыня, которую я подаю всегда.
Это был серебряный дукат, который поразил его до такой степени, что он хотел поцеловать мне руку. Он направился к церкви, а я предложил руку Кристине, которая, не зная, соглашаться или нет, спросила у меня, не думаю ли я, что она не может идти сама.
— Я так не думаю, но люди будут говорить, что либо я невежлив, либо между нами слишком большое различие.
— И теперь, если я ее приму, что будут говорить?