История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
Шрифт:
Великий боже! Что слышу я? Я трепещу. Скажите мне, на этом ли я свете.
— Полагаю, что да, потому что не думаю, что можно вообразить себе что-то хуже. Я вижу, вы взволнованы. Дело, между тем, обстоит именно так. Извините мои слезы и ищите их происхождение, прошу вас, только в досаде и стыде.
— И в религии.
— Да. Это даже главное. Я опустила это, не зная, относитесь ли вы к этому так же, как я.
— Как могу, бог мне судья.
— Сможете ли вы стерпеть, если я обреку себя на осуждение, потому что я хочу отомстить.
— Откажитесь от этого проекта, мадам; я никогда не смогу быть в нем замешан,
— Я полагала, что он живет с ла Ламбертини.
— Он вчера оттуда ушел. Он там провинился. Это скандальный эпизод. Я забрал его оттуда.
— Что вы говорите? Вы меня удивляете и открываете мне глаза. Я не хочу его смерти, месье; но согласитесь, что он должен мне сатисфакцию.
— Я согласен, но я не нахожу эквивалента проступку. Я знаю только один и настоятельно рекомендую на нем остановиться.
— Скажите, какого он рода.
— Я неожиданно доставлю его вам в руки и оставлю тет-а-тет с вами, покорного вашему справедливому гневу, но при условии, что останусь в комнате, соседней с той, где вы будете его принимать, так, чтобы он об этом не знал, потому что я должен отвечать перед самим собой за его жизнь.
— Я согласна. Это будет в этой комнате, где я вас принимаю, а вы оставите его мне в другую, которую я вам покажу, но он не должен об этом знать.
— Он даже не будет знать, что я веду его к вам. Я не хочу, чтобы он знал, что я осведомлен об этом безобразии. Я оставлю его с вами под неким предлогом.
— Когда вы рассчитываете его привести? Мне не терпится его изобличить. Я заставлю его содрогнуться. Не могу себе представить, какие доводы он мне пролепечет в обоснование своего поступка.
Она обязала меня пообедать с ней и аббатом де Форж, который пришел в час. Этот аббат был ученик знаменитого епископа Оксерра, который еще жив. Я так хорошо говорил за столом о благодати и столько цитировал Св. Августина, что аббат и его прихожанка приняли меня за ревностного янсениста, что вполне противоречило действительности. М-ль де ла М-р на меня не смотрела и, полагая, что на это есть причины, я не адресовал ей ни слова.
После обеда я предложил м-м XXХ доставить ей виновного на следующий день, выйдя с ним пешком из Комеди Франсез, будучи уверен, что в темноте он не узнает ее дома.
Но Тирета только рассмеялся, когда я все ему рассказал, спросив с трагикомическим видом, какую ужасную акцию осмелился он провести по отношению к женщине, респектабельной во всех отношениях.
— Никогда бы не мог подумать, — ответил он, — что она может вообразить, что кому-нибудь это понравится.
— Значит, ты не отрицаешь, что сотворил ей этот ужас?
— Если она так сказала, я не буду отрицать, но чтоб мне умереть, если я могу в этом поклясться. В той позиции, в которой я находился, очевидно, я не мог действовать иначе. Но я ее успокою и постараюсь быть краток, чтобы не заставлять тебя ждать.
— Отнюдь нет. Твой и мой интерес диктуют, наоборот, чтобы ты был долог, поскольку я уверен, что не соскучусь. Ты должен будешь не замечать, что я в доме; и если все же ты не останешься там больше, чем на час, возьми фиакр и уходи. Их стоянка на улице. Ты понимаешь, что минимальная вежливость м-м XXХ по отношению
Ты, возможно, сделаешь удачный ход. Если она спросит тебя, почему ты не видишься больше с Ламбертини, ты не говори ей причины. Твоя скромность ей понравится. Постарайся, наконец, хорошенько искупить свое отвратительное преступление.
— Мне сказать ей нечего, кроме правды. Я не знал, куда входил.
— Соображение уникальное, и француженка отлично сможет счесть его достаточным.
Выйдя из Комедии, я отослал мою коляску и отвел виновного к матроне, которая встретила нас очень благородно, сказав, что она никогда не ужинает, но если бы мы ее предупредили, она бы что-нибудь для нас нашла. Выложив ей все последние новости, что были в ходу, я попросил ее позволить мне оставить с ней моего друга, поскольку должен идти встретиться с иностранцем в Отель Испании.
— Если я задержусь хотя бы на четверть часа, — сказал я Тирета, — ты меня не жди. Ты найдешь фиакры на улице. Мы увидимся завтра.
Вместо того, чтобы спуститься по лестнице, я вошел в смежную комнату через дверь из коридора. Две или три минуты спустя я увидел м-ль де ла М-р, которая, держа в руке подсвечник, сказала мне со смеющимся видом, что не могла понять, не сон ли это.
— Моя тетя, — сказала она, — велела мне не оставлять вас одного и сказать горничной, чтобы не входила, пока она не позвонит. Вы оставили «Шесть ударов» наедине с ней и она велела мне говорить тихо, потому что он не должен знать, что вы здесь. Могу я узнать, что это за странная история? Уверяю вас, мне очень любопытно.
— Вы все узнаете, мой ангел, но я замерз.
— Она велела мне также развести хороший огонь. Она стала очень щедра. Видите, вот свечи.
Мы сели у огня и я рассказал ей всю историю, которую она выслушала с большим вниманием, но не очень хорошо поняла то место, где речь пошла о том, чтобы объяснить ей сущность преступления Тирета. Я не преминул объяснить ей дело в ясных выражениях, сопроводив их также жестикуляцией, что заставило ее смеяться и краснеть одновременно. Я сказал ей, что, обустраивая ее тетушке сатисфакцию, я организовал все таким образом, чтобы наверняка самому оставаться все это время с ней наедине, и, говоря это, я в первый раз покрывал поцелуями все ее красивое лицо, что, поскольку это не сопровождалось никакими другими вольностями, она восприняла благоприятно, как неоспоримое свидетельство моей нежности.
— Две вещи, — сказала мне она, — я не понимаю. Первая — как «Шесть ударов» смог проделать с моей тетушкой это преступление, которое, как я понимаю, должно было прекрасно ощущаться атакуемой стороной, и было бы невозможно, если бы она не была согласна; это заставляет меня предположить, что моя добрая тетушка была согласна.
— Конечно, потому что она могла бы изменить позу.
— И даже без этого, поскольку, как мне кажется, от нее зависело сделать для него проникновение невозможным.