История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Казанова Джакомо

— Когда мы видим эту клятву, — сказала мне она, — провозглашенной в нашем Святом писании, она там завуалирована. Он клянется, говорит святая Книга, положив ей руку на ягодицу . Но имеется в виду не ягодица. Также не бывает, чтобы мужчина принимал эту клятву таким образом от женщины, потому что женщина не имеет права слова.

В девять часов вечера граф де ла Тур д'Овернь пришел к своей тете и был удивлен, застав меня еще у нее. Он сказал, что лихорадка его кузена принца Тюрена возобновилась, и что найдено, что у него оспа. Он сказал, что должен расстаться с ней не менее чем на месяц, потому что должен запереться вместе с больным. М-м д'Юрфе похвалила его усердие и дала ему пакетик, сказав, чтобы он вернул его ей после того, как принц выздоровеет. Она сказала повязать его ему на шею и быть уверенным в счастливом высыпании (оспенном ) и скорейшем выздоровлении. Он обещал, взял пакетик и ушел.

Я

сказал маркизе, что не знаю, что содержится в ее пакетике, но если оно относится к магии, я не верю в его пользу, поскольку магия в этом случае не показана. Она ответила, что в нем содержится электрум [22] , поэтому я попросил у нее прощения. Она сказала, что ценит мою скромность, но думает, что я не останусь недоволен ее обществом, если захочу поддержать это знакомство. Она сказала, что познакомит меня со всеми своими друзьями, приглашая пообедать с каждым из них по отдельности, и что затем я смогу с приятностью общаться со всеми ими вместе. В соответствии с этим распорядком, я обедал на другой день с г-ном Жерэн и его племянницей, которые мне не понравились. В другой день — с Макартни, ирландцем, физиком в старом вкусе, который весьма меня утомил. В другой раз она приказала своему швейцару впустить монаха, который разговаривая о литературе, наговорил тысячу дерзостей относительно Вольтера, которого в то время я любил, и против «Духа законов», в авторстве которого он отказывал его знаменитому создателю Монтескье, что говорило о плохом уме монаха. В другой день она устроила мне обед с шевалье д'Арзиньи, человеком девяноста лет, которого называли старейшиной петиметров, бывавшего при дворе Луи XIV, отличавшегося тогдашней вежливостью и знавшего множество анекдотов того времени. Этот человек меня весьма позабавил; он был нарумянен, носил платье того века; вел себя очень нежно по отношению к своей любовнице, для которой держал домик, где ужинал ежедневно в компании ее подруг, молодых и очаровательных, которые предпочитали его общество любому другому; несмотря на все он не делал попыток быть ей неверным, потому что спал с ней каждую ночь. Этот очаровательный человек, хотя и дряхлый и дрожащий, имел характер нежный и манеры такие странные, что я счел правдой все, что он говорил. Его аккуратность была необычайна. В первой бутоньерке его платья у него был большой букет из тубероз и нарциссов, с сильным запахом амбры, исходящим от его помады, покрывавшей его брови и удерживавшей на голове укладку из волос, его зубы источали весьма сильный аромат, который не был неприятен м-м д'Урфе, но мне был невыносим. Если бы не это, я постарался бы доставлятъ себе удовольствие бывать в его обществе так часто, как только можно. Г-н д'Арзиньи был эпикуреец из принципа, человек удивительного спокойствия; он говорил, что согласился бы получать двадцать четыре палочных удара каждое утро, если это даст ему уверенность, что он не умрет в ближайшие двадцать четыре часа, и что чем он становится старее, тем более готов терпеть такое избиение.

22

сплав золота с серебром.

В другой день я обедал с г-ном Шароном, советником Высшей палаты, который был докладчиком на процессе против м-м дю Шатле, своей дочери, которая его ненавидела… Этот старый советник был ее счастливым любовником в течение сорока лет, и на этом основании полагал себя обязанным ее вразумлять . Французские власти вразумляют, и считают себя вправе действовать так по отношению к тем, кого любят, поскольку право судить принадлежит им в силу денег, затраченных ими на покупку этого права. Этот советник меня утомил.

Но я порадовался в следующий раз с г-ном де Виарме, племянником Мадам, молодым советником, который пришел к ней обедать вместе со своей супругой. Эта пара была очаровательна, племянник был полон ума, о чем знал весь Париж, читая его «Упреки королю». Он сказал мне, что обязанностью советника является противостоять всему, что может делать король, даже хорошему. Основания, которые он привел мне в поддержку этой максимы, были те же, что приводят все социальные меньшинства. Я не буду утомлять читателя их повторением.

Обед, который развлек меня в наибольшей степени, был тот, который Мадам дала для м-м де Жержи, на который та пришла в сопровождении знаменитого авантюриста графа де Сен-Жермен. Этот человек, вместо того, чтобы есть, говорил с самого начала и до конца обеда, и я слушал его с самым большим вниманием, потому что никто не говорил лучше него. Он обнаружил себя сведущим во всем, он хотел удивлять и действительно удивлял. Он говорил безапелляционно, что однако не удручало, поскольку он был учен, говорил прекрасно на всех языках, был великий музыкант, великий химик, обладал приятной внешностью и обладал способностью превращать всех женщин в своих друзей, поскольку, давая им румяна, украшавшие их кожу, убеждал их не стараться становиться моложе, потому что, говорил он, это невозможно, но надо стараться беречь себя и сохраняться в том же состоянии с помощью воды, которая вообще-то стоит весьма дорого, но которую он дает им в подарок. Этот человек, весьма странный, рожденный, чтобы быть самым дерзким из всех обманщиков, безапелляционно смел утверждать, как бы под давлением, что ему триста лет, что он овладел тайной универсальной медицины, что он творит с природой все, что захочет, что он плавил бриллианты и создавал один большой из десяти-двенадцати мелких, так, что общий вес сохранялся и камень получался самой чистой воды. Это были для него пустяки. Несмотря на свое бахвальство, свои несуразности, очевидные обманы, я не мог заставить себя отнестись к нему как к наглецу, но еще более не мог считать его респектабельным, я, вопреки себе, нашел его удивительным человеком, поскольку он меня действительно удивил. Я вернусь к разговору о нем в своем месте.

После того, как мадам д'Юрфе познакомила меня со всеми своими персонажами, я сказал, что буду обедать у нее, когда ей будет угодно, но всегда только с ней самой тет-а-тет, за исключением ее родственников и Сен-Жермена, чье красноречие и фанфаронады меня забавляли. Этот человек, который часто приходил на обеды в лучшие дома Парижа, там не ел. Он говорил, что его жизнь зависит от пищи, которую он употребляет, и ему с удовольствием уступали, потому что его рассказы составляли душу обеда.

Я все лучше узнавал м-м д'Юрфе, которая считала меня настоящим и преданным адептом под маской человека легкомысленного; но она укрепилась в этой ложной идее пять или шесть недель спустя, когда спросила у меня, расшифровал ли я манускрипт, где описан процесс Великого Созидания. Я сказал, что расшифровал его и, соответственно, прочел, и что я его ей верну, дав слово чести, что не скопирую его.

— Я не нашел там, — сказал я ей, — ничего нового.

— Кроме ключа, месье, извините, если я говорю о вещи невозможной.

— Хотите, мадам, чтобы я назвал вам ваш ключ?

— Сделайте одолжение.

Я выдал ей слово, не относящееся ни к одному языку, и увидел на ее лице удивление. Она сказала, что это за гранью ее понимания, потому что она полагала себя единственной хозяйкой этого слова, которое хранила в памяти и никогда не писала.

Я мог сказать ей правду, что само вычисление, которое послужило мне для расшифровки манускрипта, позволило мне понять это слово, но мне пришел в голову каприз сказать, что некий Гений открыл мне его. Эта ложная доверительность привела к тому, что м-м д'Юрфе стала моей верной адепткой. С этого дня я стал для нее непререкаемым авторитетом, и я злоупотреблял своей властью. Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, я чувствую себя удрученным и пристыженным, и сейчас каюсь в этом, чувствуя себя обязанным писать правду в этих Мемуарах. Великое заблуждение м-м д'Юрфе состояло в том, что она верила в возможность входить в общение с духами, которых называют элементарными. Она готова была отдать все, чтобы этого достичь, и знакомилась с разными обманщиками, которые вводили ее в заблуждение, обещая указать дорогу. Теперь, видя перед собой меня, который дал ей столь очевидное свидетельство своей учености, она решила, что достигла своей цели.

— Я не знала, — сказала она мне, — что ваш Гений обладает властью заставить моего открыть ему свои секреты.

— Нет нужды его заставлять, потому что он знает все в силу свойств своей собственной природы.

— Знает ли он также и то, что я храню как секрет в своей душе?

— Разумеется, и он должен мне это сказать, если я его расспрошу.

— Можете ли вы спрашивать, когда захотите?

— В любой момент, если у меня есть бумага и чернила; и даже я могу спрашивать его через вас, сообщив вам его имя. Мой Гений зовется Паралис. Задайте ему письменный вопрос, как если бы вы обращались к смертному; спросите у него, как я мог расшифровать ваш манускрипт, и вы увидите, как я заставлю его вам ответить.

М-м д'Юрфе, дрожа от радости, задала свой вопрос; я обратил его в числа, затем, как всегда, составил пирамиду и извлек ответ на ее письменный вопрос. Этот ответ состоял только из согласных, но с помощью второй операции я доставил ей гласные, которые она расставила, и вот — ответ, абсолютно ясный, который ее поразил. Она видит перед глазами слово, необходимое для расшифровки своего манускрипта. Я ушел от нее, унося с собой ее душу, ее сердце, ее ум и все, что у нее оставалось от здравого смысла.

Глава VI

Ошибочные и противоречивые представления м-м д'Юрфе о моем могуществе. Мой брат женится; проект, зародившийся в день его свадьбы. Я еду в Голландию по финансовым делам правительства. Я получаю урок от еврея Боаза. Г-н д'Аффри. Эстер. Другой Казанова. Я встречаю Терезу Имер.

Принц Тюренн выздоровел от ветряной оспы, граф де Ла Тур д'Овернь его покинул и, зная склонность своей тетки к абстрактным наукам, не был удивлен, что я стал ее единственным другом. Я виделся с ним на наших обедах с удовольствием, как и со всеми его родственниками, чье благородное отношение ко мне меня радовало. Это были его братья г-н де Понкарр и г-н де Виарм, который был в эти дни избран Прево торговцев, и его сын, о котором я, кажется, уже говорил. М-м дю Шатле была его дочь, но судебный процесс сделал их непримиримыми врагами, и о ней не говорилось ни слова.