История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6
Шрифт:
Когда я уже направлялся спать, Дезармуаз подошел и попросил ссудить ему двенадцать луи, сказав, что отдаст. Я немедленно ему их отсчитал, и, сердечно меня обняв, он сказал, что м-м Z настроена заставить меня остаться в Эксе еще по крайней мере на день. Я рассмеялся. Я спросил у Ледюка, предупрежден ли кучер, и он сказал, что в пять часов утра он будет у моих дверей. Дезармуаз ушел, сказав, что готов спорить, что я не уеду. Я лег, посмеявшись над его уверенностью, и заснул.
На следующий день, на рассвете, пришел кучер и сказал, что одна из его лошадей заболела, и он не может ехать. Теперь я видел, что Дезармуаз сказал правду, но посмеялся и над этим. Я выгнал из комнаты кучера и отправил Ледюка спросить почтовых лошадей у трактирщика. Трактирщик пришел сказать, что у него нет
За двадцать шагов перед входом в помещение фонтана я вижу двух монахинь, выходящих оттуда, обе в вуалях, одна, которую по ее фигуре я определил как молодую, и другая, очевидно старая. Меня же поразила их одежда, которая была такой же, как у моей дорогой М.М., которую я видел в последний раз 24 июля 1755 года, то есть пять лет назад. Это появление не могло внушить мне мысль, что монахиня, которую я вижу, это М.М., но вызвало мое любопытство. Они направились полем, я повернул, чтобы их догнать, увидеть анфас и рассмотреть. Но я вздрогнул, когда увидел молодую, которая, идя впереди старой, приподняла вуаль: я увидел М.М. Невозможно было ошибиться, я не мог ее не узнать. Я направился к ней, она быстро снова накинула вуаль и направилась в другую сторону, явно, чтобы меня избежать. Я мгновенно принял резоны, которые могли у нее быть, и вернулся на свою дорогу, но не теряя ее из вида; Я оставался вдалеке, чтобы видеть, где они собираются остановиться. Через пятьсот шагов я увидел их входящими в один крестьянский дом, стоящий отдельно от других. Этого было достаточно. Я вернулся к фонтану, чтобы все разузнать.
Очаровательная и несчастная М.М., говорил я себе дорогой, убежала из своего монастыря, в отчаянии, быть может, в безумии, — ведь она отчего-то не сменила одеяние своего ордена! Она, возможно, прибыла сюда лечиться этими водами, получив разрешение из Рима, и вот почему с ней другая монахиня, и она не может сменить свое облачение. Но такое длинное путешествие, разумеется, не может быть предпринято иначе, чем под каким-то выдуманным предлогом. Возможно, ее к этому принудило какое-то увлечение, последствием которого стала фатальная беременность? Она, может быть, находится в затруднении, и теперь она будет счастлива встретить меня. Она найдет меня готовым сделать для нее все, что она хочет, и моё дружеское постоянство убедит ее, что я достоин владеть ее сердцем.
Мечтая таким образом, я пришел на воды, где увидел всю компанию из гостиницы. Они, казалось, все были обрадованы, что я не уехал. Я спросил у шевалье Z, как самочувствие его супруги, он ответил, что она любит поваляться в постели, и что я хорошо сделаю, если пойду ее поднять. Я покинул воды, чтобы направиться туда, местный врач подошел ко мне и сказал, что воды Экса удвоят мое здоровье. Я спросил у него без уверток, лечит ли он красивую монахиню, которую я видел. Он ответил, что она принимает воды, но она ни с кем не разговаривает.
— Откуда она?
— Никто не знает о ней ничего; она живет у крестьянина.
Я покидаю врача, и ничто уже не может мне помешать пойти поговорить с крестьянином, у которого она поселилась; но когда я в ста шагах от того дома, я вижу крестьянку, которая выходит из него и идет ко мне. Она говорит мне, что мадам монахиня просит меня вернуться сюда ночью, в девять часов, когда послушница будет уже спать, и что она сможет со мной поговорить. Я заверяю ее, что непременно буду, и даю ей луи.
Я возвращаюсь в гостиницу, уверенный, что буду говорить в девять часов с обожаемой М.М. Я спрашиваю, где комната м-м Z, и, зайдя туда без церемоний, говорю ей, что ее муж отправил меня, чтобы заставить ее встать.
— Я думала, что вы уехали.
— Я
Я нахожу эту молодую женщину в постели еще более соблазнительной, чем за столом. Я помогаю ей надеть корсет и пылаю от страсти; но она к этому меня и поощряет. Я усаживаюсь у нее в ногах, я внезапно говорю ей, что ее красота проникла в мою душу, и какое горе, что я должен уехать, не предъявив ей знаки моей страсти; она отвечает мне, смеясь, что только от меня зависит остаться.
— Дайте мне надежду на ваши милости, и я отменю свой завтрашний отъезд.
— Вы слишком торопитесь, прошу вас успокоиться.
Достаточно удовлетворенный тем малым, что она позволила мне делать, показывая при этом, как обычно, что готова уступить насилию, я должен принять во внимание возможность появления ее мужа, который как раз и входит, произведя предварительно некоторый шум. Она говорит ему, что убедила меня отложить свой отъезд на завтра. Он ей аплодирует и, говоря, что должен мне некоторый реванш, берет карты и, садясь по другую сторону от жены, использует ее как игральный стол. Все время отвлекаясь, я могу только проигрывать. Я останавливаюсь, только когда приходят сказать, что накрыли на стол. Мадам говорит, что, не успевая подняться, она будет обедать в кровати; ее муж говорит, что мы будем обедать вместе с ней, и я соглашаюсь. Он идет распорядиться насчет обеда, и, подвигнутый предстоящей новой потерей еще восемнадцати-двадцати луи, я говорю ей прямо, что уеду после обеда, если она не пообещает мне быть доброй в течение дня. Она отвечает, что ждет меня завтракать с ней завтра в девять, и что мы будем одни. Она дает мне достаточно любезные авансы, и я обещаю остаться.
Мы обедаем с ней, сидя рядом с ее кроватью; я отдаю, через Ледюка, распоряжение хозяину, что уеду только завтра после обеда, и вижу, что муж и жена довольны. Мадам желает подняться, я ее оставляю, пообещав, что вернусь через час играть с ней в пикет на сотню. Я отправляюсь к себе, чтобы взять денег, и встречаю Дезармуаза, который уверяет, что моему кучеру дали два луи, чтобы он взял вместо своей лошади больную. Я говорю ему, смеясь, что нельзя выиграть на одном и не потерять на другом, что я влюблен в м-м Z, и что я откладываю свой отъезд до того момента, пока не буду удовлетворен.
Я вернулся к ней и играл партию в пикет, по луи за сотню, до восьми часов. Я покинул их, под предлогом, что болит голова, заплатив десять-двенадцать луи и напомнив ей, что она должна ждать меня в постели в восемь часов, чтобы накормить завтраком. Я оставил ее в большой компании.
Я пошел в одиночестве к дому, где должен был говорить с М.М., при свете луны, волнуясь о результате этого посещения, от которого могла зависеть моя судьба. Испытывая некоторые подозрения о возможной ловушке, я положил в карманы надежные пистолеты и взял шпагу. В двадцати шагах от дома я вижу крестьянку, которая говорит, что монахиня не может спуститься ко мне, я должен сам подняться к ней в комнату, проникнув через окно. Она проводит меня позади дома и показывает лестницу, прислоненную к окну, через которое я должен пролезть. Не видя света, я остаюсь в нерешительности, но слышу голос М.М., говорящей мне: «Идите и ничего не бойтесь», из этого самого окна, которое, впрочем, расположено не слишком высоко, сомнения меня покидают, я поднимаюсь, вхожу и — я сжимаю ее в своих объятиях, осыпая поцелуями ее лицо. Я спрашиваю по-венециански, почему она не зажигает свечи, и прошу удовлетворить мое любопытство, рассказав всю историю этого события, которое кажется мне чудесным.
Но за всю свою жизнь я не был столь удивлен, как в тот момент, когда услышал голос — не голос М.М., — который отвечает мне, не по-венециански, но по-французски, что мне не нужно свечи, чтобы сказать ей то, что решил г-н де Ку сделать, чтобы вытащить ее из фатальной ситуации, в которой она оказалась.
— Я не знаю г-на де Ку; вы не та монахиня, которую я видел этим утром. Вы не венецианка.
— Несчастная! Я обманулась; но я та, что вы видели сегодня утром. Я француженка; я умоляю вас во имя бога хранить тайну и удалиться, потому что мне нечего вам сказать. Говорите тише, потому что если моя послушница, которая спит, проснется, я пропала.