История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
— Женитесь на мне, — говорила мне она, — и вы останетесь опекуном моего ребенка, который будет и вашим сыном, и, соответственно, вы сохраните мне все мое добро и вы станете хозяином того, что я должна унаследовать от г-на де Понкарре, моего брата, который стар и не может жить долго. Если вы не позаботитесь обо мне в ближайшем феврале, когда я должна возродиться в мужчине, кто позаботится обо мне? Бог знает, в чьи руки я попаду. Меня объявят бастардом и заставят потерять двадцать четыре тысячи ливров ренты, которые вы можете мне сохранить. Подумайте над этим хорошенько, Гальтинард. Я чувствую в себе уже душу мужчины; уверяю вас, я влюблена в Ундину и хотела бы знать, смогу ли я спать с ней через четырнадцать-пятнадцать лет. Если Оромазис захочет, он это сможет. Ах, очаровательное создание! Видели ли вы когда-нибудь столь прекрасную женщину? Жаль, что она немая. У нее должен быть любовником Унден. Но все Ундены немые, потому что в воде нельзя говорить. Я удивлена, что она не глуха.
Я ответил ей, что оракул будет нам единственным вожатым, и что я никогда не поверю, что, став мужчиной и будучи моим сыном, она может быть объявлена бастардом; и она успокоилась. Она рассуждала очень здраво, но в основе ее аргументации лежал абсурд, она внушала мне только жалость. Если какой-то читатель сочтет, что, как порядочный человек, я должен был бы ее разубедить, мне его жаль; это было невозможно; и даже если бы я это смог, я не стал бы этого делать, потому что я сделал бы ее несчастной. Такая, как она, могла питаться только химерами.
Я надел одну из своих самых галантных одежд, чтобы отвести Марколину в комедию в первый раз. Так случилось, что две сестры Рангони, дочери консула Рима, пришли и сели в той же ложе, что и мы. Поскольку я их знал с первого моего приезда в Марсель, я представил им Марколину в качестве своей племянницы, которая говорит только по-итальянски. Марколина была счастлива, получив, наконец, возможность говорить с француженкой на своем венецианском наречии, исполненном прелести. Младшая из сестер, гораздо более миловидная, чем старшая, стала в скором времени принцессой Гонзаго Сольферино. Принц, который женился на ней, одаренный литературно и даже отмеченный гением, хотя и бедный, был не только из фамилии Гонзаго, поскольку был сыном Леопольда, также весьма бедного, и некоей Медини сестры того Медини, который умер в тюрьме в Лондоне в 1787 году. Рабет Рангони, хотя и бедная дочь римского консула, марсельского торговца, считала себя достойной украситься титулом принцессы, поскольку имела соответствующий вид и манеры. Она блистала своим именем Рангони в ряду принцев, которые находились во всех альманахах. Ее муж довольствовался тем, что читатель альманаха полагал, что его жена происходит из знатной семьи Модены. Невинное тщеславие. Те же альманахи дали Медини, матери этого принца, фамилию Медичи. Таковы были маленькие хитрости, проистекающие из чванства, которые не несут никакого вреда обществу. Этот принц, которого я видел в Венеции восемнадцать лет назад, жил на значительный пенсион, что ему предоставила императрица Мария-Терезия; надеюсь, что покойный император Иосиф не лишил его ее, потому что он ее достоин, и своим нравом и своим умом, сосредоточенным на литературе.
Марколина на комедии только и знала, что болтать с очаровательной юной Рангони, которая хотела уговорить меня привести ее к ним; но я от этого уклонился. Я раздумывал над способом отправить в Лион Мадам, с которой уже не знал, что делать, и которая меня в Марселе тяготила.
На третий день после своего преображения она попросила меня задать Паралис вопрос, где она должна расположиться, чтобы умереть, то есть устроить свои роды, и по этому случаю я заставил оракул выдать ответ, что надо учредить поклонение Ундинам у двух рек, в тот же час, после которого дело будет разрешено, тот же оракул мне сказал, что я должен произвести тройное искупительное приношение Сатурну в связи со своим слишком суровым обращением с фальшивым Кверилинтом, в котором Серамис нет никакого смысла участвовать, поскольку она должна присутствовать при поклонении Ундинам.
Я сделал вид, что размышляю о том, где находятся две реки на малом расстоянии друг от друга, и она сама мне сказала, что это Лион, который омывается Роной и Сонной, и нет ничего проще, чем устроить это поклонение в этом городе, и я вынужден был согласиться. Спрошенный ею, есть ли у нас необходимые для этого культовые предметы, я организовал ответ, что нужно только бросить бутылку с морской водой в каждую из двух рек за пятнадцать дней до производства моления, церемониал, который Серамис может выполнить сама в первый час дня, в любой из дней Луны.
— Нужно, однако, — сказала мне Серамис, — наполнить бутылки здесь, так как все другие морские порты Франции находятся дальше, и необходимо, чтобы я двинулась сразу, как мне будет дозволено сойти с моей постели, и чтобы я ждала вас в Лионе. Видите, что, будучи обязанным произвести здесь искупительные церемонии Сатурну, вы не можете ехать
Я согласился с этим, сделав вид, что сожалею о том, что вынужден отпустить ее ехать одну; я принес ей назавтра две закупоренные бутылки, заполненные соленой водой Средиземного моря, договорился, что она бросит их в реки пятнадцатого мая, пообещав, что буду в Лионе до истечения двух недель, и мы наметили ее отъезд на послезавтра, которое было одиннадцатое число. Я передал ей записанные часы Луны и наметил ее маршрут, с ночевкой в Авиньоне.
После ее отъезда я поселился с Марколиной. Я передал ей в тот же день четыреста шестьдесят луи золотом, которые присоединил к тем ста шестидесяти, что она выиграла в бириби, что сделало ее богаче на шестьсот луи. На следующий день после отъезда маркизы в Марсель прибыл г-н Н.Н. с письмом от Розали Паретти, которое отдал мне в тот же день. Она мне писала, что ее честь, а также моя, требуют, чтобы я сам представил подателя этого письма отцу моей племянницы. Розали была права; но поскольку девушка не была моей племянницей, дело становилось затруднительным. Однако это не помешало мне сказать ему, крепко его обняв, что я тотчас поведу его к м-м Одибер, близкой подруге невесты, которая представит его вместе со мной его будущему свату, который затем отведет его к своей дочери, которая находится в двух лье от Марселя.
Г-н Н.Н собрался поселиться в «Тринадцати кантонах», где, как ему сказали сначала, я живу, был счастлив, что исполнились его желания, и радость его возросла, когда он увидел, какой прием ему оказала м-м Одибер. Она приняла сразу его накидку, поднялась вместе с ним в мою коляску и проводила нас к г-ну Н.Н., который, прочитав письмо своего корреспондента, представил его своей жене, которую предупредил, сказав:
— Моя дорогая жена, вот наш зять.
Я был весьма удивлен, потому что этот человек, сообразительный и умный, заранее предупрежденный м-м Одибер, представил меня своей жене, назвав своим кузеном, тем самым, что путешествовал с их дочерью. Она наговорила мне комплиментов, и вот — затруднение преодолено. Он направил срочно экспрессом записку своей сестре, чтобы известить ее, что приедет завтра обедать к ней вместе со своей женой, своим будущим зятем, м-м Одибер и одним из их кузенов, которого она не знает. Отправив экспресс, он пригласил нас, и м-м Одибер взялась нас проводить. Она сказала, что со мной есть еще другая племянница, которую его дочь очень любит и будет обрадована, увидев ее снова. Он этому был рад. Восхищаясь умом этой женщины, я был очарован возможностью разделить это удовольствие с Марколиной и принес самые искренние благодарности м-м Одибер, которая ушла, сказав, что ждет нас у себя дома завтра в десять. Я отвел к себе домой г-на Н.Н., который пошел в комедию с Марколиной, которая любила поговорить, и вследствие этого, не терпела общества французов, которые говорили только на своем языке. После спектакля г-н Н.Н. поужинал с нами, и за столом я сообщил Марколине новость, что она обедает завтра со своей любимой подругой; Я думал, что она сойдет с ума от радости. После отъезда г-на Н.Н. мы сразу легли, чтобы быть готовыми завтра рано утром. Будущее не заставило себя ждать. Мы прибыли в назначенный час к м-м Одибер, которая говорила по-итальянски, и, сочтя Марколину настоящей прелестью, осыпала ее ласками, сожалея, что я раньше ее ей не представил. Мы прибыли в одиннадцать в Сен-Луис, где я имел удовольствие наблюдать прекрасный спектакль. М-ль П.П. с достойным видом, смешанным с уважением и нежностью, встретилась самым грациозным образом со своим будущим мужем и затем поблагодарила меня за то внимание, с которым я представил его ее отцу, затем, перейдя от серьезного тона к веселому, осыпала поцелуями Марколину, которая была слегка удивлена тем, что дорогая подруга прежде не сказала ей чего-нибудь.
Все на этом обеде были довольны и очень веселы. Я сам смеялся, когда у меня спрашивали, почему я грустен. Так полагали, потому что я не разговаривал; но было ли отчего быть мне грустным! Это был один из самых прекрасных моментов моей жизни. В такие моменты мой ум погружается в удивительное спокойствие полного удовлетворения, я ощущал себя автором прекрасной комедии, весьма удовлетворенным (на мой счет) тем, что сотворил в этом мире больше доброго, чем дурного, и что, не родившись королем, мне удается сделать кого-то счастливым. За этим столом не было никого, кто бы не был мне обязан своим довольством; такая мысль доставляла мне радость, которую я мог переживать только в молчании.
М-ль П.П. вернулась в Марсель вместе со своим отцом, своей матерью и своим будущим мужем, которого г-н П.П. хотел теперь поселить только у себя, и я вернулся вместе с м-м Одибер, которая предложила мне привести к ней на ужин Марколину. Свадьбу назначили по получении ответа на письмо, которое г-н П.П. написал отцу жениха. Мы все были приглашены на свадьбу, и Марколина была очень этому рада. Какое удовольствие было мне видеть эту юную венецианку при нашем возвращении из Сен-Луи, сумасшедшую от любви. Такой делается, или должна бы сделаться, любая девушка, которая видит, что ее истинный любовник осыпает ее вниманием; вся ее благодарность переходит в любовь, и любовник чувствует себя вознагражденным удвоенной нежностью.