История жилички под вуалью
Шрифт:
По-видимому, около полуночи весь лагерь переполошили львиный рык и отчаянные вопли женщины. Все конюхи и employes* выскочили с фонарями из своих палаток, и при этом свете глазам их представилось ужасающее зрелище. Рондер лежал ничком шагах в двенадцати от открытой клетки, голова его была разбита, на затылке глубокие раны — следы львиных когтей. А у самой двери клетки лежала на спине миссис Рондер, зверь навалился на нее и свирепо рычал. Он так изодрал когтями ее лицо, что думали, ей не выжить. Несколько человек из цирка во главе с силачом Леонардо и клоуном Григсом шестами отогнали льва, он прыгнул обратно в клетку, и ее заперли. Как он очутился на свободе — загадка.
— Какой же другой тут возможен вывод? — сказал я.
— Да, он напрашивается. И, однако, были тут две-три мелочи, которые не давали покоя молодому Эдмундсу из беркширской полиции. Смышленый малый! Его позже послали в Аллаабад. От него я и узнал об этой истории, он заглянул тогда ко мне и поделился своими сомнениями.
— Такой рыжий, худощавый?
— Он самый. Я так и знал, вы скоро все вспомните.
— Но что же не давало покоя Эдмундсу?
— По правде сказать, это нас обоих беспокоило. Довольно трудно было восстановить картину случившегося. Посмотрите на это с точки зрения льва. Он на свободе. Как он поступает? В несколько прыжков настигает Рондера. Рондер повернулся, убегая, — следы когтей на затылке, — но лев свалил его наземь. И потом, чем бы нестись дальше, на свободу, возвращается к женщине, которая стоит у самой клетки, сбивает ее с ног и впивается зубами в лицо. И еще эти ее крики, по ним выходит, что муж так или иначе ее подвел. А чем же он, бедняга, мог ей помочь? Видите, в чем сложность?
— Да, конечно.
— И еще одно. Мне это пришло в голову сейчас, когда я все обдумываю заново. Кто-то из свидетелей показывал, что одновременно с львиным рыком и воплями миссис Рондер закричал от ужаса какой-то мужчина.
— Конечно, сам Рондер.
— Ну, при том, что у него был раздроблен череп, едва ли он еще мог кричать. По крайней мере два свидетеля показали, что мужчина и женщина кричали одновременно.
— Мне думается, к этому времени крик подняли все, кто был в лагере. А что до остальных сомнений, я, кажется, мог бы их разрешить.
— Рад буду услышать ваши доводы.
— Когда лев выскочил из клетки, эти двое находились в десятке шагов от нее. Рондер повернулся, и зверь его ударил. Женщине пришла мысль кинуться в клетку и запереться изнутри. Это было для нее единственное убежище. Она бросилась к клетке, лев настиг ее и сбил с ног. Ее возмутило, что муж повернулся, пытаясь удрать, и тем поощрил разъяренного зверя. Оставайся они оба к нему лицом, возможно, они бы его укротили. Отсюда ее крики «Трус!»
— Блистательно, Уотсон! В вашем алмазе есть только один изъян.
— Какой же изъян, Холмс?
— Если оба они были в десяти шагах от клетки, каким образом лев очутился на свободе?
— А если у них был какой-то недруг, который отпер клетку?
— Но с чего бы льву с такой свирепостью напасть на них, ведь он привык с ними играть и проделывать разные трюки, когда они входили к нему в летку?
— Возможно, тот же недруг чем-то заранее разозлил зверя.
Холмс призадумался и несколько минут молчал.
— Что ж, Уотсон, кое-что говорит в пользу вашей теории. Враги у Рондера были, и немало. Эдмундс сказал мне, что
Когда двуколка доставила нас к дому миссис Меррилоу, толстуха уже ждала на пороге, заполняя своей пышной особой дверной проем скромного, особняком стоящего жилища. Ясно было, что первейшая ее забота — как бы не лишиться выгодной жилички, и, прежде чем проводить нас к миссис Рондер, она стала заклинать нас не говорить и не делать ничего такого, что привело бы к столь нежеланной развязке. Мы ее успокоили, поднялись за нею по лестнице, покрытой истертою ковровой дорожкой, и вступили в комнату таинственной жилицы.
Комната была душная, затхлая, дурно проветренная, чего и следовало ожидать, поскольку обитательница почти никогда ее не покидала. Казалось, этой женщине, которая когда-то держала зверей в клетках, странным образом отплатила сама Судьба, заперев в клетку ее самое, точно зверя. И вот она сидит в затененном углу, в поломанном кресле. От долгих лет бездействия фигура ее несколько отяжелела, но видно, что прежде она была хороша и стройна, еще и по сей день сохранились пышные, соблазнительные формы. Густая темная вуаль закрывает лицо, спускаясь до верхней губы, но видны безупречно очерченный рот и нежный округлый подбородок. Я очень легко себе представил, что прежде она была настоящая красавица. И голос у нее оказался приятный, мелодичный.
— Мое имя вам знакомо, мистер Холмс, — сказала она. — Я так и думала, что, услышав его, вы придете.
— Совершенно верно, сударыня, хотя, право, не понимаю, как вы узнали, что я интересовался вашим делом.
— Я об этом узнала, когда здоровье мое окрепло и меня расспрашивал мистер Эдмундс, детектив графства. Боюсь, тогда я ему солгала. Пожалуй, было бы разумнее сказать правду.
— Всегда разумнее говорить правду. Но почему же вы ему солгали?
— Потому что от этого зависела судьба одного человека. Я знаю, он был сущее ничтожество, но все же не хотела я, чтобы его гибель была на моей совести. Мы были так близки… так близки!
— А теперь это препятствие устранено?
— Да, сэр. Человек, о котором я упоминаю, умер.
— Тогда почему бы вам теперь не рассказать полиции все, что вам известно?
— Потому что это касается не только его. Это касается меня. Я не вынесла бы скандала и огласки, а они неизбежны при полицейском расследовании. Жить мне осталось недолго, но я хочу умереть спокойно. И все же мне хотелось найти хоть одного разумного человека, кому я могу рассказать мою ужасную историю, пусть, когда меня не станет, все будет понято.
— Вы оказываете мне большую честь, сударыня. Однако у меня есть чувство ответственности. Я не могу обещать, что, выслушав вас, не сочту своим долгом сообщить обстоятельства дела полиции.
— Думаю, этого не случится, мистер Холмс. Я слишком хорошо знаю ваш характер и ваши методы, я ведь уже несколько лет слежу за вашей работой. Судьба оставила мне единственную радость — чтение, и мне известно едва ли не все, что происходит в мире. Так или иначе, я не хотела бы упустить случай, и, может быть, вы воспользуетесь рассказом о моей трагедии. А у меня, если я все расскажу, станет легче на душе.