История жизни, история души. Том 1
Шрифт:
Чудесным контрастом зиме, чёрной и ледяной, - наш домик, маленький, тёплый и милый, как живое существо. Он стоит под горой, под защитой от ветров, а кругом такая безбрежность, что почти - небытие. Ни рек, ни берегов, ни неба, всё едино в пургу, в мороз, в ночи. А что будет весной, когда тающий снег пойдёт потоками под обрыв, к нам, навстречу же придёт Енисей? Я надеюсь, что он будет плескаться у порога, а потом тихонечко отойдёт вспять, но может быть и иначе — огромные глыбы льда выворачивает он на берега весною, глыбы значительно более увесистые, чем наш домик!
Работаю по-прежнему много, по-прежнему устаю и как-то вся от этой усталости тускнею. Здоровье моё не по климату и климат не по здоровью, но всё же скриплю пока что довольно успешно. Во сне вижу только Москву и только города, наяву — только сельскую местность. Читаю мало и всё какие-то неожиданные открытия делаю. Перечла Бальзака и в ужас пришла, фальшивка, дешёвка, но, как всегда у французов, с проблесками настоящего.
Крепко тебя целую, жду вестей.
Твоя Аля
1 Ассоциация с евангельской притчей о сестрах Марии и Марфе: «Мария... села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении...» (Лк. 10, 39-40).
2 А.С. неточно цитирует слова из XXXV строфы третьей главы романа в стихах: «Евгений Онегин». Правильно: «...тупеет разум, Таня...».
3А.С. цитирует по памяти стих. 1920 г. М. Цветаевой «У первой бабки-четыре сына...». Правильно: «Обеим бабкам я вышла - внучка...» (I, 507).
Б.Л. Пастернаку
5 марта 1951
Дорогой Борис! Очень обрадована твоим письмом, приободрена и внутренне собрана им, правда! Во всех твоих письмах, даже самых наспех написанных, даже самых гриппозных, столько жизнеутверждающего начала, столько неведомого душевного витамина, что они действуют на меня вроде аккумуляторов, я ими заряжаюсь - и дальше живу.
Не знаю почему, но эта зима даётся мне труднее предыдущей, хотя живётся несравненно легче — домик тёплый и «свой собственный», значит - по-своему уютный, не лишённый андерсеновской и диккенсовской прелести, которая ещё более заметна благодаря контрасту с окружающей природой, её размаху, суровости и титаническому однообразию её проявлений. Снег, ветер, мороз, пурга, и опять сначала. И вот меня ужасно утомляет это постоянное единоборство со стихиями, или бушующими, или замирающими в почти нестерпимых морозах до нового неприятного пробуждения. Я просто физически устаю от продолжительности этой зимы, от её ослиного упрямства, от её непреоборимого равнодушия. С одной стороны, я уже настолько привыкла к ней, что дикая её красота перестаёт на меня действовать, а с другой, настолько не отвыкла от всего остального, что не могу не чувствовать её безобразия.
Одним словом, как говорят французы, шутки хороши только короткие, также и зимы.
Но вдруг температура поднялась до — 15°, -20°, и всем нам кажется - весна! Мы расстегиваем воротники, дышим полной грудью, оживаем, щурясь от солнца, озираем свои владения — голубовато-серые обветренные деревянные домики под белыми лохматыми ушанками крыш, твёрдо-утоптанные дороги, дорожки и тропинки, полоску тайги, отделяющую небо от земли, кручи и скаты енисейских берегов, и, Господи, до чего же всё хорошо и красиво! А потом опять задувает отвратительный северный ветер и начисто сбривает всё наше благодушие...
Март же здесь такой, что даже кошки его не считают своим месяцем — никаких прогулок по крышам, сидят на печках, а то и внутри, жмутся к теплу и ни о чём таком не думают.
Но вот звёзды здесь поразительные. Вчера возвращалась поздно с работы домой, было сравнительно тепло и очень тихо, чудная звёздная ночь поглотила меня, растворила меня в себе, выключила из меня всё, кроме способности воспринимать, ощущать её. Я, казалось, спокойно вошла в великое движение светил, и вселенная мне стала понятной и своей изнутри, а не снаружи, не как, скажем, человеческий организм хирургу, а как весь организм какой-нибудь части его, понимаешь? И тьмы не стало, не то что появился свет, нет, просто тьма оказалась состоящей из неисчислимого количества световых точек, т. е. «тьма» светил, количество их, и давало иллюзию темноты земному моему зрению.
Нет, это, конечно, всё не то и не так. Рассказывать о звёздах дано только музыке и очень немногим поэтам. Да и что говорить о них — они о себе лучше скажут!
Нет, всё же это было чудесно, эта ночь, эти звёзды, и доносящийся с земли мирный и мерный звук движка, дающего электроэнергию соседнему колхозу!
Кончаю, страшно перечесть, а поэтому не буду. Крепко тебя целую, желаю тебе сил - физических, духовных, творческих, а остальное - приложится! Пиши!
Твоя Аля
О деньгах не беспокойся, во-первых, ты мне ничего не обещал, во-вторых, когда бывает очень трудно, я сама прошу, а не прошу — значит — не трудно. Целую.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
Туруханск, 7 марта 1951
Дорогие мои, я так обрадовалась Лилиной открытке, полученной мною сегодня после порядочного перерыва! Спасибо, Лиленька, что нашли время и силы написать хоть несколько слов, а то я очень беспокоилась. Дай Бог, чтобы это лето оказалось для вас обеих удачным после такой перенасыщенной всякими болезнями зимы! То, прошлое, было гнилым и дождливым, вы, наверное, и воздухом не подышали как следует. Когда Зина соберётся мне писать, пусть сообщит непременно, наладили ли у вас наконец лифт и выходит ли Л иля на воздух? Сейчас, наверное, в Москве бывают уже хорошие, предвесенние и совсем весенние дни. У нас тоже дело идёт к весне, хотя бы уж по одному тому, что день прибавляется, на работу и с работы ходим засветло и глаза переживают самое приятное время — отдыхают днём от ночной тьмы, а ночью — от дневного света, как им и полагается. Скоро опять будут они утомляться, на этот раз от круглосуточного дня, что всё же приятнее, чем круглосуточная ночь! Погода у нас становится мягче, хотя это совсем не в её природе. Переход от зимы к весне происходит не постепенно, а скачками, рывками. Вы только себе представьте: третьего дня было у нас 29° ниже нуля, вчера — 5°, сегодня - 33°! Оно и понятно, что сердце постоянно даёт себя знать, всегда ему всесторонне тяжело! Вообще климат не из приятных, но всё же он, кажется мне, выносимее тропического, о котором всегда помышляла с ужасом. Кажется, Бог миловал!
Завтра - 8 марта. Что-то необычайно привлекательное есть для меня в каждом нашем празднике, хотя самой праздновать почти никогда не удаётся. И нигде никогда я так не ощущала их, как в Москве и здесь, на Крайнем Севере. Москва, кажется, создана для праздников, демонстраций, народных гуляний, а здесь сама белизна снегов, сама длительность зим, сама будничность жизни требуют праздников. И там и тут они всенародны. Как хорошо здесь празднуют, как трогательно! Под каждую знаменательную дату белятся хатки (правда, только внутри!), скребутся полы, топятся бани, девушки завивают тугие кудри и до самого вечера ходят в платках, повязанных под самые брови. Ребята надевают белоснежные рубашки, обязательно раскрывая их у ворота в самый сильный мороз — и вообще всё было бы в высшей степени мило, если бы не пили так, как только на Севере пьют. Пьют здорово, пьют все, и на следующий день ходят понурые, пока не раздобудут хоть немножко денег на «опохмелиться». Потом опять всё входит в свою колею, причём от даты к дате вспоминают, как «гуляли», и готовятся к новому «гулянью».
Эту зиму я никак не вылезу из различнейших гриппов, прямо не знаю, что это за напасть на меня навалилась, раньше я совсем этого не знала. М. б. климат виноват, а м. б. и сама я дохлая стала, а м. б. и то и другое. Во всяком случае, как ни странно, эта зима мне даётся труднее (в смысле здоровья), чем предыдущая, несмотря на то, что живу в несравненно лучших условиях. У нас очень славно в домике, на днях я тоже побелила, повесила на стены кое-какие Мурины и мамины карточ- рцС А Эфрон ки, которые застеклила. Тепло и тихо - что может быть лучше зимой? И чистенько. Полы мою раз в неделю, но они за неделю не очень пачкаются зимой — снег, подошвы чистые. Стираем сами, но вот на днях решили отдать крупную стирку одной женщине, всё же облегченье. Мало времени на хозяйство, и сил уходит на него порядочно. Но вот забавно — как бы ни упрочнялась жизнь, какую бы всё это ни имело видимость настоящего дома, настоящего быта, всё же никак не могу принять это всерьёз, вглубь, понимаете, живу, как в гостинице, с чувством, что всё это - неправда, ненадолго, походя. Никак не могу пустить корни в этот снег, в этот лёд или в гальку енисейских берегов. Сама не пойму, в чём тут дело. Во всяком случае, не в том, что мне здесь «не нравится», моя земля вся моя, как на юге, так и на севере, но всё же здесь только ветки мои, а корни мои — всю жизнь московские, хоть и жила-то я там так немного! Или это бродячая моя жизнь последних — да и не только последних — лет приучила меня к такому состоянию, или какое-то внутреннее чутьё подсказывает, что не кончать мне именно здесь свой век — кто знает! Я достаточно разумна, чтобы вполне понимать своё положение, свою судьбу, и, пожалуй, не менее разумна, когда ожидаю от неё совсем другого.