История жизни, история души. Том 2

Эфрон Ариадна

Всего Вам самого, самого доброго!

Ваша АЭ

27 апреля 1964

Дорогой Аришик, вот и Пасха приближается, навсегда в нашей памяти связанная с болезнью и уходом Б<ориса> Л<еонидовича> — с его Страстной неделей (и с воскресеньем, раз он в него верил!). Посылаю тебе переписанное его письмо, чудесное; только, прошу тебя, не пополняй им ничьих коллекций, ладно?

14 июня 1952 г.

Дорогая Аля!

Я ещё по поводу предыдущего твоего письма хотел повторить тебе, какая у тебя замечательная и близкая мне наблюдательность. У меня в продолжении романа, только что написанном и которого ты не знаешь, есть о том же самом, что у тебя в прошлом письме: о земле, выходящей весной из-под снега

в том виде, в каком она ушла зимой под снег, и о весенней желтизне жизни, начинающейся с осенней желтизны смерти и т. д.

Я очень хорошо поработал для себя в апреле и мае и читал нескольким друзьям большой новый кусок прозы, ещё непереписанный. Это было большое счастье, и было совсем недавно, неделю с чем-то тому назад.

Я здоров, я живу незаслуженно хорошо, Аля, с блажью и фанабериями (проза, чтение), которые позволяю себе.

Мы завтра переезжаем на дачу, и я тебе пишу эти поспешные строки в обстановке подведённых итогов и валяющихся на полу обрывков верёвки и обёрточной бумаги.

Мне хорошо, Аля, я стал как-то шутливо спокоен. Я не остыл к жизни, а готов загореться и горю как-то шире, целым горизонтом, как будто я только часть пожара, вообще только часть того, что думает воздух, время, человеческая природа (в возвышающем отвлечении), я боюсь сглазить, я боюсь это говорить. Меня нечего жалеть, я что-то вроде Хлестакова, я заедаю чужой век, мне выпала даром, неизвестно за что, м. б. совсем не мне предназначенная судьба, незаслуженно, неоправданно.

Вот моя открытка тебе, между переводом и огородом. Я летом хочу кончить роман так, как он был начат, для себя самого.

Tout a’toi* б

(авиаписьмо, в Туруханск)

Целую тебя, Аришик, поздравляю с приближающимися весенними праздниками, с самой весной. Пусть она будет доброй и щедрой вам обоим.⁶⁵

Твоя Аля

5 июля 1964

Дорогой мой Аришик, рада была наконец получить твоё письмишко, хоть новости в нём содержатся не ахти какой блеск. Впрочем, будем привычно надеяться на лучшее и то, что не каждый год в нашей жизни — високосный. Так и чуяло сердце, Вадим¹ всё изводится в поисках работы и места под щедрым солнцем. Легко себе представить, каково ему, и какое счастье, что вы вместе, если бы не это, то и вовсе можно было отчаяться. Мне очень понятно (изнутри) — его нынешнее состояние, по гроб жизни будет понятным и памятным. Чувствуешь себя этакой Эвридикой «среди живых». К счастью, он очень молод и всё это пройдёт, чего не могу сказать о себе... Жаль, жаль, что отношения с Учителем² идут не гладко; пусть бы это, уж коли суждено, определилось бы потом, когда утряслись бы все прочие делишки. Учитель наш, увы, однолюб, и тебе приходится нести бремя этого самоотверженного однолюбия — именно бремя, ибо редкий человек владеет искусством, вернее - талантом любить другого так, как это нужно тому, другому. Думаю, что ты любишь Вадика так, что ему с тобой хорошо', по правде же обычно каждый любит, вольно или невольно, в другом лишь самого себя. Короче говоря, тайна сия велика есть, и очень хорошо, что милый Учитель отдыхает от вас «на озерах», а вы — от него, а дальше видно будет.

У нас тут весь июнь были тропики, теперь зарядил дождь, оно бы ничего, если бы ему, сиречь дождю, не предшествовали в самые первые июльские дни сумасшедшие грозы с ураганным ветром и градом, порядочно измолотившим наше (персональное) утлое сельское хозяйство и садоводство. Жалко цветников и будущих огурцов, а в общем Бог с ним со всем.

Получила вчера открытку от нашей Аси (Цв<етаевой>), которая, ничтоже сумняшеся «едет с Ритой»³, степень нашего восторга можешь вообразить — к счастью, кажется, ненадолго, т. к. они даже в этот трудный год отбывают в конце месяца в Палангу. Ну, это всё ерунда. А не ерунда то, что Ася устроила в «Новый мир» свои воспоминания о Горьком и ещё что-то, и таким образом лежащая там два года подборка маминых стихов

«накрылась» окончательно; двух Цв<етаевых> журнал поместить, естественно, не может, а та, настоящая Цв<етаева>, писала о ком угодно, только не о Горьком. От подборки я не была в восторге, но дело тут не в восторгах, а, так сказать, в самой постановке дела: ещё раз мёртвому надо убраться с пути живого — и напорис-

того. Теперь путь маме ( — и её прозе) — надолго заказан в этот единственный порядочный журнал. Конечно, Ася и не думала заменить и подменить собой маму, но «так получилось». Живая собака сильнее мёртвого льва, и, того и гляди, сама в львах будет ходить. А мне за маму больно и ревниво. Вольные и невольные отражатели её и подражатели живут, питаясь её светом и соками, и кто-то принимает это за подлинное, за первозданное. А первозданное глубоко зарыто в своей безымянной могиле — доколе?

Скажу тебе со всей большевистской прямотой, что писать твоей маме мне решительно не о чем, даже учитывая всё на свете. (А я учитываю.) Как мне ни жаль её, а сердце моё к ней опустело и оскудело, для меня она - туча над твоей головой, уже прогремевшая однажды и ещё не отгремевшая. Конечно, она не виновата, что «она — такая», ей-Богу, мы все, и ты первая, ещё менее виноваты в этом. Крепко тебя целуем обе, сердечный привет Вадиму, будьте все здоровы, остальное - приложится. Как П.Е.⁴— не донимает? Привет ей.

Твоя Аля

' Муж И.И. Емельяновой В.М. Козовой был так же, как А.С., переводчиком с французского; А.С. удалось достать для него заказ на несколько переводов, в том числе на перевод поэмы Луи Арагона.

² Шутливое прозвище И.З. Маленкович.

³ Рита - старшая внучка Анастасии Ивановны Цветаевой.

⁴ Полина Егоровна Шмелева.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

2 августа 1964

Дорогие Лиленька и Зинуша, получила Лилину открытку, из к<о-тор>ой вижу, что Скаррон мой многострадальный дошёл до вас <...>

Вчера, слава Богу, день был попрохладнее, приехала Аня на субботу и воскресенье, и мы втроём съездили на пароходике в Поленово (тут недалеко) - а оттуда до Тарусы пешком. Чтобы аппетит не гнал обратно, взяли с собой термос с чаем, бутерброды и огурцы и целый день провели на воле чудесно: побывали в старой поленовской деревушке Бёхово, где в одном из красивейших мест России стоит построенная Поленовым церковка, которую наши «антирелигиозные» чудаки пытались взорвать в целях борьбы с религией порядочно лет тому назад, но, к счастью, недовзорвали — она корнями впилась в свой исконный пейзаж и так и осталась стоять, изуродованная, но непобеждённая.

Оттуда с высокого холма поразительный вид на Оку, уходящую вдаль, и на тарусский берег. Даль и ширь чудесные. Вы, Лиленька, верно, помните эти места, Вы ведь тут бывали. Из Бёхова, зайдя на кладбище, где похоронен, неподалеку от своей церковки, Поленов, отправились в его имение, где теперь прелестный музей — прелестный, п. ч. его работники сумели сохранить почти в неприкосновенности, и это несмотря на большое кол<ичество>во посетителей, живой и жилой облик дома, всех его комнат... Мы с Аней побывали в музее, Ада ждала нас на скамеечке наруже. Оттуда самой дальней и самой очаровательной лесной дорогой (а лес — как парк, весь в «купах» деревьев - лип, берёз, клёнов, дубов - и в свежескошенных лужайках) вернулись в Тарусу; по дороге закусили, потом собрали не ахти как много грибов, не гнушаясь и сыроежками! — но попадались и подосиновики и подберёзовики — дошли до переправы через Оку, в ожидании переправы выкупались - вода тёплая... Весь этот прохладный и красивый день вы обе, мои дорогие, были со мною, и на всё смотрелось и вашими глазами... Жаль, что нельзя показать вам всё это не в мечтах, а наяву!
– Пока нацарапала эти несколько строк, собралась гроза, к<отор>ая после вчерашнего прохладного дня всё бродила вокруг да около, давила и угнетала и наконец прорвалась... Сейчас громыхает, чиркает молниями, идёт весёлый дождь и воздух пахнет воздухом, а не зноем <...>