История жизни, история души. Том 2

Эфрон Ариадна

Суда — великолепные современные лесовозы, наши, экс-портлесовские. Иностранных судов больше нет; говорят, что очень уж невыгодны были нам их визиты, необходимость оплачивать валютой неизбежные и неизживаемые простои. — Никогда в жизни не видывала таких нарядных и красивых грузовозов; а повидать их пришлось немало, и морских, и океанских (и речных — хотя бы на том же Енисее в своё время). Суда носят поэтичнейшие и мелодичнейшие, протяжные названия русских рек; среди них только «Свирь» звучит, как мальчишечий свист!

Сама Игарка расположена по левому берегу бухты. Конечно, вид городка волнует, как вид любого селения на берегу громадной реки; не то, что селения, а просто жилья - палатки чума, избушки бакенщика. Но от внешнего вида городка, чьё имя волновало ещё в детстве, мы, праздношатающиеся, ожидали большего. А увидели - я, по крайней мере, обшарпанные «городского типа» дома на двух центральных улицах (буквой Т) и множество хибар и домишек деревянных;

не в том дело, что «городские» или деревянные, а в том общем впечатлении беспорядка, неухоженности, равнодушия обитателей к жилью. Словно живут там сплошь человеческие «перекати-поле». Много пьяных. В магазинах, как водится на Севере, «всё есть». «Всё есть» и у людей, живущих в Игарке, кроме, очевидно, чувства, что это — их город. Впрочем, говорю о небольшой его части, той, что успела увидеть вблизи от пристани; есть и продолжение его, т. к. ходят автобусы туда, вглубь. Пристань красива, и трогает заполярный «газон» и клумбы с анютками и астрами; кто-то любит в Игарке цветы, заботится о них, выращивает; это трогает, конечно; но одними пристанскими анютками не перекроешь российского ленивого беспорядка и равнодушия к временному, не своему, «договорному», «на срок», городку. Жаль. А впечатление от самого порта опять-таки фантастическое. Если бы люди умели блюсти своё земное жильё, как моряки — свои корабли! Корабль — чувство долга, и отсюда его красота.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

28 июля 1965

Дорогие мои Лиленька и Зинуша, подъезжаем к северному порту Дудинке, оттуда по севернейшей дороге (железной) страны - в Норильск — три часа езды по тундре; вчера вечером увидела вдоль северного берега Енисея большие пласты снега и оставшегося от ледохода льда — и глазам своим не поверила, настолько привыкла за 10 лет к «нормальному» климату. Уже двое суток, как распрощались с ночью, едем «под лучами незакатного солнца», равно как и под внезапно налетающими и проходящими дождями. Освещение поразительное, такого неба нет нигде в мире... Сейчас берега Енисея тундристые — чувствуется край света; все очертания чёткие, и воздух ясен. Все краски, необходимые природе и людям, сосредоточены в небе. На снимке — один из сев<ерных> притоков Енисевя¹. Целуем!

Ваши А., А. и А.

¹ На обороте открытки: река Хантайка.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

30 июля 1965

Дорогие Лиленька и Зинуша, приветствуем вас с острова Диксон, последнего пункта нашего путешествия. Вокруг плещется Карское море; над нами - незакатное полярное солнце. Посёлок на дикой скале — вполне современный, но: всё абсолютно вне времени — и сплошь в пространстве. От последних дней поездки именно по Заполярью впечатление другой планеты. Погода не лучше московской - над Диксоном! только ветры океанские. Из Норильска везу вам кусочек медной руды... и множество рассказов!

Крепко обнимаем!

Ваши А. и А. <и А>

<ИЗ «ЗАПИСОК О ПОЕЗДКЕ ПО ЕНИСЕЮ»>

31 июля — Усть-порт; самая неприветливая из стоянок; грязное, во все стороны разбросанное беспорядочно, как после землетрясения, сельцо. Тоже на высоком бугре, но высоты - никакой. Рыбзавод — говорят, единственный в стране, сохраняющий рыбу в вечной мерзлоте. Ни рыбы, ни мерзлоты мы не увидели; директор, маленький, дёрганый человечек, встретил нас довольно-таки грубо; грубость его вызвала резкие реплики и даже, бог мой, угрозы со стороны некоторых туристов; обещали куда-то жаловаться; в Норильске, мол, сам секретарь райкома перед нами шапку ломал, мы, мол, «на вас напишем»... А директор: «Там, в Норильске, аж три секретаря» — вроде того, что делать им не черта. Кончилось всё довольно мирно: цеха разделки и засолки рыбы нам показали; всё там было пусто и чисто — и чаны, и бочки, и цементный пол; разобъяснили немудрящий «процесс» и выпроводили, так и не показав мерзлотной камеры, где, действительно, сохраняется предварительно замороженная рыба. Ну и бог с ней, и с камерой, и с рыбой. У входа в цех стояла испитая, измученная пожилая женщина и смотрела на нас, праздных, тёмно,

исподлобья. Она, верно, была бы рада, если бы директор, вместо того чтобы давать нам пояснения, до к<отор>ых никому из нас по существу не было ни малейшего дела, отматерил бы нас как следует, да ещё и палкой отлупил.

Мы покружились по поселку, к<отор>ый, казалось, торопился нас вытолкнуть вон всеми локтями и коленями своих косых домов и из-под низу

пинал корявыми мостками. Люди попадались навстречу всё какие-то свирепые; пьяные глыбы — мужики в резиновых сапогах по самую задницу; шаги твердокаменные и неверные; женщины — заезженные клячи - или дородные хамки в обтягивающих телеса ярких, но задрипанных платьях; что ни шаг — то помойка, свалка; чёрная жидкая земля буквально усеяна битыми «пол-литрами» и гробами бывших закусок: консервными банками; на пороге перекошенной, как рожа, избёнки, в тёмном зеве двери — три детских фигурки: девочка в платке, кофте, из-под кофты — юбчонка, из-под неё — рубашонка, из-под рубашонки — шароварцы, из них тоненькие ножки-пестики в ступах-сапогах; двое мальчишек в доисторических картузах, оттягивающих уши; бледные немытые личики, разинутые рты. За избёнкой - овраг; в овраге - снег; по ту сторону оврага - тундра; на соседнем бугре - выветренное, истаявшее кладбище. «Памятники» клонятся все в одну сторону, сопротивляясь ветру, одолеваемые им.

Страшно, должно быть, жить в Усть-порту: самодур-«хозя-ин», выколачивающий план, царёк, божок, тиран; холод, темень, ветер; бабы работают изо дня в день, мужики пьют; одна рыба тихо живёт себе в таинственной «вечной мерзлоте»; рыба плохонькая — сорожка да сельдюшка в основном; осетры да стерлядка испаряются, не доходя до «потребителя»...

Бродили по захламлённому берегу, по чёрной гальке, под сивыми тучами, похожими на грызущихся собак; из этих собак вскоре грянул страшенный косой дождь, избивший и промочивший нас, несмотря на плащи; в обувь нам налилось, как в плошки; потом на пароходе долго отмывались, оттирались, переодевались, сохли.

В.Н. Орлову

31 июля 1965

Милый Владимир Николаевич, вот мы и побывали на Диксоне; жаль было уезжать, до того хорошо. Будь я помоложе, обязательно окунулась бы в тихое в тот день Карское море, но предпенсионный возраст приучает к солидности. В Норильске уже побывали; странный город, марсианский какой-то. Вообще от тундры, от Енисейского и Пясинского залива, от огромности неба, на котором — четыре погоды сразу — и незакатное небо, — впечатление иной планеты. В общем, мы за это путешествие побывали и в прошлом, и в будущем, и в Вечном. Скоро Туруханск, столь памятный мне. Сердце пронзила встреча со старым ледоколом Красиным⁷¹, тем самым, спасавшим челюскинцев. Везём заполярные цветы, веточки карликовой береёзы, кусочки норильской руды...

Надеюсь, что всё у вас обоих хорошо. Всего, всего вам самого доброго!

ВашаАЭ

Погода - дивная: на Диксоне - +26.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

31 июля 1965

Дорогие Лиленька и Зинуша, этот фантастический город¹ стоит в пустынной тундре, в почти космической дали от того, что мы зовём жизнью. Все дома стоят на сваях - в т. ч. и те, что на снимке. Побывав в нём, направились на Диксон, оставивший поразительный и пронзительный след в душе. Скалистый остров, слева — Енисейский залив, справа - Карское море; безбрежность; тишина, помноженная на даль, Вечность. Отовсюду везу камешки. Сейчас плывём в обратный путь, завтра — Туруханск, где опущу вам открытку, заготовленную ещё тогда, когда ехали в ту сторону. В этот конверт кладу листочки карликовой берёзы и ивы и цветы с Диксона'. <...>

Целуем!

Ваши А., А. и А.

Погода очень хорошая!

¹ На обороте открытки: Норильск. Ленинский проспект.

<ИЗ «ЗАПИСОК О ПОЕЗДКЕ ПО ЕНИСЕЮ»>

2 августа; с 1 -го на 2-е августа почти совсем не спали - просто не могли уснуть; — утром должен был показаться Туруханск, а до него, ночью, в 1 ч. 30 по местному времени - Курейка; последний, наверное, в жизни шанс увидеть пятачок, откуда «вождь и отец» отправился в поход против «ведомых» и «детей». В том числе и против нас, оставивших в этих и прочих местах столь и не столь отдалённых годы и годы жизни; другие же - и самую жизнь. Пытались уснуть и не могли; умылись, разделись, легли и опять встали и отдернули занавески; за окнами — ни день, ни ночь; всё видно и всё неясно. То же и в сердце, и в голове. В 1 ч. 20 на низком берегу, среди смутных очертаний деревьев, появились сперва почти от них не отличимые очертания вытянутой в струнку деревушки; правый _А.с._{ЭфрониАА}.ш_Ко_дина крайний дом - непривычной для этих _{на борту теплохода} Краёв кубической формы И гораздо «Александр Матросов»