История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой

Мутценбахер Жозефина

Евгений Воропаев,

Санкт-Петербург, 2004

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ВЕНСКОЙ ПРОСТИТУТКИ,

РАССКАЗАННАЯ ЕЮ САМОЙ

Говорят, что из молодых проституток получаются к старости хорошие богомолки. Ко мне это не относится. Я очень рано стала проституткой и испробовала всё, что только – в постели, на столах, стульях, скамейках, прижатой к голой каменной ограде, лёжа на траве, в углу тёмной подворотни, в chambresseparees, [4] в вагоне железнодорожного поезда, в казарме, в борделе и в тюрьме – вообще может испробовать женщина, однако я ни в чём не раскаиваюсь. Сегодня я уже в том возрасте, когда утехи, которые может предложить мне мой пол, отошли в область воспоминаний; я богата, я отцвела

и очень часто совсем одинока. Но мне не приходит в голову, хотя я и становлюсь всё более благочестивой и набожной, приносить теперь покаяние. Из бедности и нужды, на которые я была обречена от рождения, я смогла выбраться и добилась всего только благодаря своему телу. Без этого жадного, с юных лет загорающегося любым чувственным наслаждением, в каждом пороке детства упражняющегося тела я бы окончательно опустилась, подобно своим подругам, которые умерли в воспитательном доме или зачахли истерзанными и отупевшими пролетарскими жёнами. Я же не задохнулась в грязи предместий. Я получила прекрасное воспитание, которым целиком и полностью обязана исключительно распутству, ибо оно было тем, что привело меня к общению с аристократичными и образованными мужчинами. Я на собственном опыте вскрыла и поняла, что мы, бедные, низкого происхождения женщины, не столь уж виновны, как-то хотели бы нам внушить. Я увидела свет и расширила свой кругозор, и всем этим я обязана своему образу жизни, который называют «порочным». Если сейчас я и описываю на бумаге свою судьбу, то делаю это только для того, чтобы скоротать этим часы одиночества и вызвать, хотя бы в воспоминаниях, то, чего мне недостаёт нынче. Я нахожу это занятие более подходящим, нежели исполненные раскаяния назидательные уроки, которые, вероятно, понравились бы моему духовнику, однако самой мне пришлись бы не по душе и только нагнали бы на меня безграничную скуку. А, кроме того, я нахожу, что жизненный путь подобных мне женщин нигде не описан. Книги, которые я просматривала позднее, ничего не рассказывают об этом. И, возможно, было б совсем неплохо, если бы аристократичные и богатые мужчины, которые развлекаются с нами, которые манят нас и, простодушно верят всем несусветным вещам, услышанным от нас, прочитав эти строки, всё-таки однажды узнали на примере одной из девочек, столь пылко заключаемых ими в объятия, как всё выглядит в действительности, откуда эта девочка родом, что пережила и что думает.

4

chambresseparees – отдельная комната (франц.). (Здесь и далее примечания переводчика. – Е. В.)

Мой отец был очень бедным подмастерьем шорника, имевшего свою мастерскую в Йозефштадте Mutzenbacher. [5] Мы жили далеко за городом, в Оттакринге, [6] в новом тогда ещё доме, эдакой доходной казарме, которая была сверху донизу заполнена бедняками. Все эти люди имели помногу детей, и летом слишком тесный двор уже не вмещал их ватагу. У меня было два брата, оба на несколько лет меня старше. Отец, мать и мы, трое детей, размещались в одной комнате и кухне, и, кроме того, имели ещё квартиранта, снимавшего у нас койку. Таких квартирантов перебывало у нас по очереди, пожалуй, около полусотни; они приходили и уходили, то мирно, то со ссорами и скандалами, и большинство из них бесследно исчезало так, что мы никогда больше о них ничего не слышали. Я запомнила главным образом только двоих из них. Один, подмастерье слесаря, был смуглым юношей печального вида с совсем маленькими чёрными глазами и лицом, вечно перепачканным сажей. Мы, дети, очень его боялись. Он был всегда молчалив и не говорил ни слова. Помню, однажды он пришёл домой во второй половине дня, когда я находилась в квартире одна. Мне в ту пору минуло пять лет, и я играла на полу комнаты. Мать с обоими мальчишками находилась на Княжеском поле, а отец ещё не вернулся с работы. Слесарь поднял меня с пола и усадил к себе на колени. Я хотела, было, закричать, но он едва слышно сказал:

5

Йозефштадт – один из центральных районов Вены на западном берегу Дуная.

6

Оттакринг – район венских пригородов и предместий на западной окраине.

– Сиди смирно, я тебе ничего не сделаю!

После этого он запрокинул меня на спину, задрал мне юбчонку и принялся рассматривать меня, голой лежавшую перед ним на его коленях. Я очень испугалась, но вела себя тихо. Заслышав шум в коридоре – вернулась моя мать – он быстро ссадил меня на пол

и удалился на кухню.

Несколько дней спустя он опять пришёл домой раньше обычного, и мать попросила его приглядеть за мной. Он пообещал и вновь всё время продержал меня у себя на коленях, погрузившись в созерцание моей обнажённой средней части. Он не произносил ни слова, а только неотрывно смотрел в одно место, и я тоже не осмеливалась сказать что-либо. Подобное повторялось, пока он жил у нас, несколько раз. Я ничего не понимала в происходящем и по-детски даже не задумывалась над этим. Сегодня я знаю, что это означало, и часто называю юного слесаря своим первым любовником. О втором квартиранте, снимавшем у нас койку, я расскажу позднее.

Оба моих брата, Франц и Лоренц, были очень непохожими по характеру. Лоренц, старший, был на четыре года старше меня; он всегда был очень замкнутым, погружённым в себя, прилежным и благонравным. Франц, которому насчитывалось лишь на полтора года больше, чем мне, был, напротив, весёлым и держался гораздо ближе ко мне, нежели к Лоренцу.

Мне минуло приблизительно семь лет, когда однажды после обеда мы с Францем отправились в гости к соседским детям. Они тоже были брат и сестра, и постоянно сидели одни, поскольку у них не было матери, а отец проводил целые дни на работе.

Анне в ту пору шёл десятый год; это была бледная, худенькая белокурая девочка с заячьей губой. Её брат Фердль, тринадцатилетний крепко сбитый парнишка, тоже был совершенно светловолосый, однако с румяными щеками и широкоплечий.

Поначалу мы играли совершенно безобидно, когда вдруг Анна сказала:

– Давайте поиграем в папу и маму.

Её брат рассмеялся на это и сказал:

– Ей бы всё только в папу с мамой играть.

Но Анна настояла на своём и, подойдя к моему брату Францу, заявила:

– Итак, ты муж, а я жена.

А Фердль тут же подскочил ко мне, схватил меня за руку и объявил:

– Тогда я, значит, твой муж, а ты моя жена.

Анна немедленно взяла два чехла от диванных подушек, смастерила из них пару грудных младенцев, и одного передала мне.

– Теперь у тебя для этого есть ребёнок, – сказала она.

Я сразу начала укачивать тряпичную куклу, однако Анна и Фердль подняли меня на смех.

– Так дело не пойдёт! Сначала надо ребёнка сделать, потом побыть в положении, потом его родить, и только потом можно нянчить!

Мне, естественно, уже приходилось прежде слышать разговоры о том, что женщины находятся «в положении», что они-де ожидают ребёнка. В аиста я давно уже не верила, а потому, когда видела женщин с огромным животом, понимала, что сие означает, хотя и весьма приблизительно – более точными сведениями и представлениями об этой стороне дела я до сих пор обзавестись ещё не сумела. И мой брат Франц тоже. Поэтому мы беспомощно стояли в полной растерянности, не зная, с чего нам начать эту игру или каким образом в ней участвовать.

Но тут Анна, не теряя времени, подступила к Францу и схватила его за ширинку.

– Ну, давай! – сказала она. – Доставай-ка свой перчик.

С этими словами она расстегнула ему штаны и извлекла «перчик» на всеобщее обозрение.

Фердль и я следили за её действиями: Фердль – со смехом, я – со смешанным чувством любопытства, изумления, ужаса и ещё какого-то особенного, никогда не испытываемого мною возбуждения.

Франц стоял совершенно неподвижно и не понимал, что ему делать. Его «перчик» от прикосновений Анны очень туго поднялся вверх.

– А теперь пошли, – едва слышно прошептала Анна. И я увидела, как она бросилась на пол, задрала подол, под которым ничего не было, и широко раздвинула ноги.

В этот момент Фердль схватил меня.

– Ложись, – прошипел он и при этом я почувствовала его ладонь у себя между ног.

Я совершенно покорно улеглась на пол, подняла юбку, и Фердль принялся тереться упругим членом у меня между ног. Я не удержалась и засмеялась, ибо его «хвостик» изрядно меня щекотал, поскольку он елозил им по моему животу и вообще повсюду. При этом он пыхтел как паровоз, тяжёло навалившись мне на грудь. Всё это в целом казалось мне довольно смешным и нелепым, во мне возникло лишь небольшое волнение, и лишь им одним можно объяснить то, что я продолжала лежать и даже стала серьёзной.

Внезапно Фердль затих и вскочил на ноги. Я тоже поднялась, и он показал мне свой «перчик», который я спокойно взяла в руку. На кончике его была видна маленькая светлая капелька. Потом Фердль оттянул крайнюю плоть, и я увидела, как появился «жёлудь». Тогда я несколько раз, играя, открыла и закрыла кожицу крайней плоти, радуясь, когда «жёлудь» высовывался наружу точно лазоревая головка маленького зверька.

Анна и мой брат по-прежнему лежали на полу, и я видела, как Франц в судорожном возбуждении двигался вверх и вниз, будто затачивая свой инструмент. Щёки у него раскраснелись и он, совершенно так же, как до этого Фердль, тяжело дышал. Но и Анна тоже совсем переменилась. Бледное личико ее разрумянилось, глаза были закрыты, и я подумала, что ей стало плохо. Внезапно оба тоже затихли, несколько секунд неподвижно лежа друг на друге, а потом поднялись на ноги.